ЦИВИЛИЗАЦИИ ИНДИИ И ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА

Индийская цивилизация, как и китайская, имела древние корни. Для нее было характерно, в отличие от многих других, отсутствие спла­чивавшего военного начала. Его заменило культурное - буддизм.

На развитие индийского общества в средние века существенно по­влияли внешние вторжения - мусульманские, затем монгольские. Но показательно, что они, приносившие чуждые местным порядкам тради­ции, не изменили облика индийской цивилизации, что свидетельствует об устойчивости ее основных признаков, отраженных как в специфиче­ской духовной культуре, так и в не менее специфических внутренних связях - общинных и кастовых, которые позволяли преодолевать по- литическую нестабильность многих столетий [Ванина].

Для китайской цивилизации характерно сохранение древней традиции сочетания государственной монополии на собственность со своеобразным внесословным вниманием к человеку, положение кото­рого определялось его способностями и заслугами. Это делало обще­ство более мобильным, чем в Индии. Но отсутствие жестких сословных перегородок (вернее, их проницаемость) при господстве государствен­ной собственности делали положение всех слоев общества неустойчи­вым.

С III в. до н.э. для Китая стала характерной централизованная бю­рократическая империя. А когда она распадалась, складывалось не­сколько ее уменьшенных копий. То есть эта форма не имела в Китае альтернативы. Хотя единства в стране не было. Существовали значи­тельные различия между провинциями, что неудивительно для огром­ной территории Китая. Фундаментальной особенностью китайской империи был формально-рационалистический характер ее уклада, созданный по универсальным законам бюрократического правления. Государственная власть не санкционировалась обществом или каки­ми-либо лицами. Она - сакральна, исходит от божества - Неба. Импе­рия считалась земной формой универсального, космического порядка. Управление ею - священнодействие. Поэтому человек и не имел зна­чимости сам по себе - не было ни «естественных прав», ни «голубой крови» в виде сословий [Крюков, 1987, с. 10-11].

Указанное устройство, с одной стороны, определяло, а с другой, подкреплялось специфической формой земельной собственности. При бесспорном наличии государственной собственности на землю (верховный собственник - император), существовала и собственность феодалов, иногда в литературе называемая частной. Действитель­но, обладатели наследственных прав на землю могли ее продавать, дарить, сдавать в залог и аренду, делить между своими детьми или внуками. Этот комплекс имущественных прав создавал иллюзию част­ной собственности, возникшую у ряда европейских авторов. Но госу­дарственная власть, подчеркивает О.Е. Непомнин, как бы не замечала ее, постоянно вторгалась в права частных владельцев, не признавала

земельных операций, если те не были оформлены властями, часто конфисковывала или дарила императорским родственникам и санов­никам частные земли.

Следующей особенностью Китая было специфическое сосуще­ствование с северными кочевниками. Характерно, если иностранные синологи признают, что кочевые этносы не ассимилировались бесслед­но, а влияли на земледельческую цивилизацию Китая, то китайская историография этого не замечает. В ней господствуют представления о единой китайской нации как совокупности всех народов страны, а при­шельцы так и оставались иностранцами [Буданова, 2000а, с. 209-210; Крюков, 1987, с. 6-8]. В таком подходе, вероятно, отражаются внутрен­ние представления об исключительности китайской цивилизации, что важно для самоидентификации ее носителей. Действительно, несмо­тря на многочисленные завоевания и разорения, китайское общество сумело сохранить древние основополагающие принципы, что отраз­илось, хотя бы, в продолжающейся актуальности конфуцианства. Без­условно, не обошлось без географической специфики, создавшей ус­ловия для изолированности от иных цивилизаций.

энергию из одних и тех же источников, что и обеспечило своеобразие китайской цивилизации.

В европейской и вообще западной историографии давно распро­странено мнение, согласно которому китайское общество тысячелети­ями топчется на одном месте [Гердер]. И это несмотря на то, что «за долгие века своей истории до 1400 г. Китай набрал поразительный технологический импульс, развиваясь, насколько мы можем судить, не менее, а то и более быстро, чем Европа. Многие китайские инновации со временем проникли в Европу, будучи либо непосредственно заим­ствованы, либо изобретены заново» [Мокир, цит. по: http://postnauka.ru/ longreads∕...]. Как заметил американский русист Лорен Грэхем, «.китай­цы изобрели колесную тачку, стремя, упряжь, компас, бумагу, книго­печатание, порох, фарфор. Эти изобретения, однако, не нашли ши­рокого коммерческого применения и в какой-то момент были забыты, в то время как на Западе им нашли достойное применение на практи­ке. Причины застоя в Китае историки относят именно на счет удуш­ливого, въедливого контроля над всеми аспектами жизни общества со стороны бюрократии с ее идеологией небесного мандата на управле­ние империей»[http://www.svoboda.Org/a/27797500...].

Есть точка зрения, что в XVI-XVIII вв. в Китае постепенно склады­вались, хотя и в неразвитом виде, элементы внутренних предпосылок для исторически назревших перемен. То есть общество уже не было «традиционным». Хотя перемены не следует преувеличивать. И были они не во всех регионах [Березный, с. 77-79]. Но в целом период от XIV в. до насильственного «открытия Китая» европейцами в середи­не XIX в. не отмечен кардинальными сдвигами в состоянии общества. Внутренних ресурсов для изменений в стране было еще недостаточно [Крюков, 1987, с. 4-5]. К XVII в. ВВП Англии на душу населения уже на 60% превышал ВВП Китая [http://postnauka.ru/longreads...]. И причина этого видится в констатации того факта, что «никакая другая сила в Китае не могла заменить государство в качестве движущей силы технического прогресса. Взять на себя такую функцию было неко­му. Именно вследствие того, что в Европе технические изменения осуществлялись силами частных лиц в децентрализованном, поли­тически конкурентном окружении, они могли происходить на протя­жении долгого времени, делать большие скачки и не терять своего импульса, несмотря на серьезные откаты и препятствия» [Мокир, цит. по: http://postnauka.ru/longreads/...]. В этом - яркий пример тормо­зящей силы гипертрофии государственной централизации, присущей восточным цивилизациям, причины которой рассмотрены выше.

Японская цивилизация существенно отличалась не только от со­седних, но и вообще от восточных. Не только возникновение ее пере­кликается с европейской средневековой хронологией. Наблюдается и немалое типологическое сходство, прежде всего с западноевропей­ским миром. Здесь также, как еще в варварском, германском обще­стве, сложились благоприятные условия для развития индивидуально­го земледелия и, как следствие, частновладельческих прав на землю, что стало одним из определяющих факторов генезиса японского обще­ства, отличавшего его от всего остального Востока. Другим основопо­лагающим элементом было изолированное расположение страны, не изведавшей захватов и оккупаций [Васильев, 1998, с. 51]. Отсюда са­мобытность японского общества, не позволяющая подходить к нему с континентальными азиатскими мерками.

Становление японского средневекового общества из первобыт­ного напоминало развитие бессинтезных регионов Европы. Отсю­да - замедленность и размытость процессов. Сложность в подборе аналогов из иных регионов вызвала разные подходы к периодизации японского феодализма. Ибо в названных условиях традиционное для феодализма служилое сословие формировалось здесь очень мед­ленно. Первые поместья - сёэн - были отмечены еще в VIII в. Тогда же появились и первые профессиональные воины - самураи. Но мас­совыми и сёэн, и самураи становятся лишь после падения надельной системы - в течение X-XIII вв. При этом в условиях царившей с X- XI вв. раздробленности самураи не были служилым слоем в государ­стве, а обслуживали интересы представителей аристократических кланов или вообще жили сами по себе на небольших наделах. И в общественном сознании они до XV в. также не рассматривались как ветвь господствующего сословия. И сами поместья-сёэн не являлись феодальными в европейском понимании. За них не надо было нести службу.

То есть процессы феодализации в Японии протекали самобытно и попытки в литературе «одеть» их в европейские схемы раннего и разви­того феодализма едва ли правомерны^[214]. Были вехи: VII-VIII вв. - начало феодальных преобразований; X-XII вв. - развитие мелкого господского землевладения (сёэн); XIV-XV вв. - консолидация землевладельцев и превращение самураев в сословие. Если в VII/VIII-X/XII вв. еще со­существовали владельческий и мелкокрестьянский (от первобытности) уклады, то в XII-XIV вв. почти все крестьяне уже были зависимыми. И в этом смысле феодализм уже сложился.

В условиях изолированности и медленного закабаления крестьян­ства замедленно выделялись города, ставшие таковыми, по сути, лишь в XIV-XV вв. Катализаторами новых отношений они тогда не стали. Зато аграрные отношения в Японии X-XV вв., выразившиеся в господстве частновладельческого феодализма, практически не испы­тывавшего вмешательство государства - уникальны для всего Востока [История Востока, 1999, с. 624-625]. В результате, история Японии XI-

XVIII вв., в отличие от других стран Востока, отмечена прогрессом в хо­зяйственном развитии, выраженном в росте подушного валового вну­треннего продукта. Отсутствие иностранных вторжений до середины

XIX в, горный ландшафт, препятствовавший централизации, способ­ствовали длительному сохранению независимых княжеств и относи­тельной свободе городов, укреплению самостоятельности отдельных социальных слоев (в том числе ремесленников и купцов). При Хидэ- ёси, в конце XVI в., объединились уже относительно развитые части страны. При этом права собственности торговцев были защищены в Японии более, чем в других землях Азии [Мельянцев, 1996, с. 241-245].

В результате, если восточный феодализм, в целом, эволюциони­ровал не в сторону его преодоления, а в сторону все большей зрелости и рафинирования, Япония стала исключением [История Востока, 1999, с. 626]. Но едва ли можно категорично утверждать, что ее пример демон­стрирует, наличие помимо, европейского, иных путей к капитализму [Исто­рия Востока, 1995, с. 430]. Ибо модернизация страны началась и проис­ходила при активном впитывании западных достижений. Не случайно в середине XIX в. в Японии появился лозунг - «японская душа - европейские наука и техника» [Цивилизации в «третьем мире», с. 18]. И, главное, основа этого пути сложена из тех же «материалов», что и на Западе, - традиций частного хозяйствования и невмешательства государства в экономику.

Таким образом, по социально-экономическим параметрам япон­ская цивилизация принадлежит Востоку лишь географически и, скорее, относится не к Дальнему Востоку, а к «Дальнему Западу». Но, при от­сутствии деспотии, как и везде на Востоке, неписаные законы в Японии не уступали по значимости писаным [Можно ли..., с. 103]. И в целом духовная культура японцев, несомненно, принадлежит Востоку. Показа­телен пример из японского фольклора: в популярной сказке о соревновании между зайцем и черепахой в скорости достижения цели при всех вариантах в конце сказки побеждает неспешная, но мудрая черепаха [Кириенко, С. 18].

И в целом японское общество демонстрирует, что восприятие за­падной экономической модели не мешает самобытности. Но, вероят­но, такой симбиоз не вызывает внутреннего отторжения и потому успе­шен при наличии внутренних социально-экономических предпосылок 159

в самой японской цивилизации. Однако современный опыт Тайваня, Сингапура, Южной Кореи может свидетельствовать и о более широких возможностях западной модели в конкретных исторических условиях.