Приднепровье: от древнерусской общности - к центральноевропейским особенностям^

Описанный выше процесс славянизации Восточной Европы, в ходе которого происходили кардинальные общественные изменения - становление средневековой цивилизации, первоначально, на рубеже I—II тыс., характеризуется однообразием как исходных основ, так и проходивших преобразований [Ляуко, 2000, с.

Сказанное наиболее убедительно подтверждается материальной культурой домонгольской эпохи, наглядно представленной, прежде всего, в так называемых древнерусских курганных древностях, отра­жавших специфику быта (в одежде, украшениях, утвари) и миропонима­ния (в отношении к культу предков и потустороннему миру) [Риер, 2000, с. 97-119,143-154]. Как свидетельствует уже более чем столетнее изучение, на всей территории восточнославянского расселения, от Северного Причерноморья и Правобережья Западного Буга на юге и западе, и до Приильменья и верховьев Волги на севере и восто­ке, основные элементы курганной культуры были едины, что особо бросается в глаза при сравнении с западнославянскими древностя­ми. И «матэрыяльная культура гарадоу Беларусі гэтага пярыяду захоувае у большасці сваей усходнеславянскі, агульнарускі харак­тер» [Калядзінскі]. Известна языковая общность восточных славян. Христианизация по византийскому обряду закрепила названное един­ство^[158]. Влияние балтов и финноугров, имевшее место в ходе их ас­симиляции восточными славянами, не проявилось в общественных процессах того времени, хотя и заложило основы для будущих этни­ческих и политических различий.^[159] Речь идет о начавшемся в начале II тыс. формировании белорусской, украинской и великорусской на­родностей^[160].

Ситуация начинает меняться в XIII в., когда в условиях монголь­ской агрессии судьбы княжеств стали определяться динамично раз­вивавшимися в регионе политическими процессами. Для Приднепров­ских земель, как и для Волыни, существенной стала возраставшая

активность молодого Литовского княжества^[161] Геополитическая ситуация в регионе (тевтонская и монгольская угрозы) породила взаимную заин­тересованность друг в друге литовской и соседних восточнославянских правящих элит^[162]. На этой основе во второй половине XIII в. происходит оформление Великого княжества Литовского (ВКЛ) - по сути, политиче­ского союза нескольких восточнославянских княжеств с наиболее силь­ными и политически амбициозными литовскими вождями и их дружи­нами [Баранаускас, с. 30-39; Великое княжество..., с. 83-84; Віданава, 2000; Дворник, с. 267; Крауцзвіч, 1998, с. 23-24; Крауцзвіч, 2000, с. 180; Семенникова, 2000, с. 68-69]. В итоге, как известно, литовская знать получила доступ к обширным ресурсам Поднепровских земель, а вос­точнославянские верхи - не увязшую во взаимных склоках и усобицах силу, способную организовать не только сопротивление агрессорам, но и самим проводить активную внешнюю политику^[163]. Так в Поднепровье сложилось государство с преобладающим восточнославянским право­славным этносом, соответствующими языком и культурой, и литовским названием [Археалогія, с. 5; Великое княжество..., с. 88-89; Дворник, с. 268; Насевіч, Сергеев, с. 260, 294; Свяжьінскі; Kosma∩, s. 54-64]^[164].

Впрочем, литовская знать, хотя и не чуралась интеграции со сла­вянско-православной элитой, но сохраняла свою особость и, очевидно,

в качестве противовеса, проявляла заинтересованность в связях с за­падом, где располагался другой естественный ее союзник в борьбе с крестоносцами - Польша. Через нее, как отмечалось в предыдущей главе, вместе с католичеством пришли и элементы западноевропей­ской цивилизации, которые в течение XV-XVI вв. существенно преоб­разовали внутреннюю жизнь славянского населения ВКЛ.

Особенно это стало заметно в XVI-XVII вв., когда западное влияние проявилось и в аграрных преобразованиях, разрушавших общинные традиции и укреплявших права индивидуальных землевладельцев, и в укоренении сословных привилегий шляхты, и в развитии городского самоуправления, и в формировании своеобразной сословно-предста­вительной монархии. Даже боярами там назывались, в отличие от Мо­сковии, не верхушка, а служилые люди довольно невысокого статуса. Идет процесс формирования действительно единого сословия, обла­дающего всей полнотой политических прав. И они были закреплены в первом Литовском статуте (1529 г.). В нем были гарантии прав лично­сти, прав собственности^[166].

Эти процессы означали наступление зрелого феодализма (преобладание феодального уклада) в его центральноевропей­ском варианте [Белозорович; Болбас; Гурбик, с. 38-133; Данилова, 1993а, с. 51-56; Дворниченко, с. 121 сл.; Дмитриев, Елизаров, Ели­зарова; Калядзінскі; Корзун; Король; Матыс; Мисаревич; Нарысы, с. 525-526; Похілевіч, 1950; Сагановіч, 1997; Семенникова, 2000, с. 75; Флиер; Флоря, Яковенко, с. 15-16, ЗЗ]^[167]. И все это на фоне усиливав­шегося противостояния с Московским государством, претендовавшим, особенно после гибели Византии, на гегемонию в православном мире. В итоге среди наиболее динамичных общественных слоев у сформи­ровавшихся в это время белорусов и украинцев - дворянства и бюр­

герства - происходит переориентация на западные нормы и ценности, что может означать включение их в круг центральноевропейской ци­вилизационной модели^[168]. Через обучение на Западе в эти слои прони­кают идеи гуманизма, в городах утверждается Магдебургское право. Крестьянство, естественно, было более консервативным^[169]. Но и в его среде, прежде всего в западных областях, усиливается роль индиви­дуального землепользования и других западных ценностей, что отраз­илось и активном распространении униатства^[170].

Таким образом, приднепровские славяне в силу геополитической ориентации Великого Княжества Литовского как бы перешагнули, в ци­вилизационном смысле, в Центральную Европу^[171]. Но такой переход, в силу исторической скоротечности существования данного государства, не успел закрепиться, укорениться в глубинных, корневых элементах народной культуры^[172]. Его успели осуществить лишь менее связанные с традициями, более гибкие и пластичные шляхетско-бюргерские слои. Но с ликвидацией Речи Посполитой они оказались оторванными от воз­можностей влияния на общество и, чтобы не оказаться маргиналами, вливались в более устойчивые католические или православные элиты Польши и России. Оставшееся один на один с российской имперской администрацией, крестьяне, за исключением проживавших на крайних западных территориях, так и неуспевшие перестроиться на центрально­европейский лад, вернулись в лоно восточноевропейской цивилизации.

Рассуждая о том, почему в попытке объединить под знаком Вилен­ской Погони всю Восточную Европу, ВКЛ, равная по материальным ре­сурсам тогдашней Москве, потерпела от последней поражение, Акин- шевич справедливо заметил, что западная культура прививалась к иному культурному пню. Это делало новый росток хилым, тогда как пе­ред ним стояли другие восточноевропейские общества, почти не затро­нутые западной культурой. И далее: чем более «западной» делалась «Литва», тем сильнее была сила их сопротивления. Чем полнее была вестернизация ВКЛ (XVI-XVIII вв.), тем больший отпор она встречала и внутри страны и, особенно, снаружи, с востока. Это обострилось, когда великий князь принял католичество, а белорусский и летувиский шляхтич заговорили по-польски. В итоге, чем результативнее была ве­стернизация «Литвы», тем слабее и менее единым становилось обще­ство. Хотя такого активного выступления против вестернизации, как в Украине при Богдане Хмельницком, в Беларуси не отмечалось; но и тут в XVII в. появлялись казаки^[173], и было бы наивно думать, что борьба между католиками и униатами, с одной стороны, и православием, с другой - была результатом только религиозных воззрений. Это была великая борьба двух культурных основ. Западные правовые нормы принесли в Литовско-Белорусское государство, в белорусское, украинское и ле- тувистское общества принципы равенства, юридической ответственно­сти, значение частной собственности и т. д., причем были творчески переработаны на базе традиций княжеской эпохи. Но реально шляхта нарушала это законодательство. И, завершает свою статью автор, ВКЛ - общество переходного типа, в котором боролись западные и восточ­ные цивилизационные влияния. Некоторая, кстати внешняя, победа западного влияния оттолкнула от белорусско-литовской державы со­седние земли с восточноевропейской культурной основой и отдала их в руки Москвы. А в самом ВКЛ борьба двух цивилизационных основ не привела к здоровому, органичному их синтезу. В этом причина того, что в конце XVIII в. ослабленное и внутренне исчерпанное ВКЛ стало легкой добычей России [Акіншзвіч, с. 452-453].

На это же обратил внимание и А.Я. Флиер, заметивший, что Поль­ша оказала неосознанную услугу Москве, усиливая католическое вли­яние в ВКЛ, а затем - притесняя православие, что сделало невозмож­ным объединение всех русских (по Флиеру) земель под эгидой Великого княжества [Флиер, с. 103-104]. О том же писал и надолго, к сожалению, забытый оригинальный белорусский мыслитель начала XX в. И. Кан- чевский [Канчзускі].

Мы не удержались от столь пространных заимствований из статьи Акиншевича, опубликованной еще в 1953 г., ибо, не будучи с ней знакомы, как и вообще с эмигрантской историографией^[174], пришли к аналогичным выводам [Риер, 1999; Риер, 1999а; Рыер, 20006]. Эти выводы уточнил И.А. Марзалюк, подчеркнувший, что обособление приднепровского насе­ления от будущего великорусского началось сXIV в. и кXVI в. этот процесс завершился: население рассматриваемых территорий вошло, в цивили­зационном плане, в восточную часть Центральноевропейского региона [Марзалюк, 2000]^[175]. Представляется, однако, что «вестернизацию» средне­вековых белорусских земель нельзя преувеличивать, ибо она не успела «произвести устойчивую поросль» (пользуясь аллегорией Акиншевича) на восточнославянской почве. Но и отвергать историческую особость бе­лорусов, как это повелось со времен появления так называемого «запад- норусизма» в русской и советской историографии, также неверно. Здесь вновь уместно вспомнить Канчевского и Акиншевича. Первый привел мысль Ф. Скорины: «.Над зімніміхвапяміДзвіньїя быу візантьійцам- Юры- ем, а у Кракаве, куды мяне пацягнула за еурапейскай ведай - лацінікам Францышкам. А дапрауды, я не быу ні Юрыем, ні Францішкам, незалеж­ным духам, якога вы шукаеце, духам агульначалавечым толькі у белару- скайскуры. Шукайцеж!». Второй отметил, что место белорусского народа нельзя четко и априорно найти среди вышерассмотренных цивилизаци­онных комплексов [Акиншевич, с. 451; Канчзускі, с. 75]. Представляется, определение «объема» этой особости и анализ ее исторических корней еще ждут непредвзятого исследования^{[176][177][178][179]}.

В рассуждениях об исторических путях белорусских земель в сред­ние века и упущенных возможностях нельзя не отметить, что, несмотря приближение ВКЛ к западным нравам, шанс создать Русь, изначаль­но более близкую Западу, был упущен выбором литовской верхушки - Кревской унией 1385 г., с которой начался процесс полонизации и ка- толизации православных жителей ВКЛ. В результате первоначальная литовско-восточнославянская государственность неуклонно переходи­ла в польско-литовскую, а затем и польскую^[180]. «Но слабо подверженная западному влиянию, лишенная западной рациональности и эффек­тивности феодальная Речь Посполитая не генерировала энергию западного накала. Самоуверенность слабой державы, отдавшей иезуитам свою восточную политику, стала невольным барьером на пути вовлечения (приднепровских славян. - Я.Р) в западное грави­тационное поле» [Уткин]. Ощущение собственного отличия от Запада, породившее в польской шляхте его отторжение - сарматизм - также не способствовало сближению региона с западными нормами [Аніпяркоу; Астапенка; Уткин, с. 50-51]. В дальнейшем «конфедеративность ВКЛ сыграла сним дурную шутку» [Филюшкин, 2004, с. 600], как, впрочем, и Речи Посполитой, став причиной потери независимости.

Можно лишь констатировать: славянская основа и, одновременно, связь с западной культурой, позволили белорусскому населению стать мостом между западным и православным типами культур в XVII в.^[181] Укра­инская культура тогда более сохраняла православную ориентацию [История культуры..., с. 386; Полуцкая]. Это, очевидно, объяснялось тем, что после Люблинской Унии 1569 г. Беларусь и Украина были от­делены друг от друга в политическом отношении: белорусские земли остались в структурах ВКЛ, а украинские отошли непосредственно к Польше, что породило жесткое сопротивление православного укра­инского населения [Вернадский, с. 263-264]. Впрочем, в современ­ной украинской историографии по этому поводу существует широкий спектр мнений [Українознавчий альманах].

***

Таким образом, цивилизационное развитие Восточной Европы в средние века отличалось разнообразием. Гомогенным оно было лишь

в раннем средневековье, в рамках так называемого древнерусского общества.

Затем, в силу, прежде всего, политических коллизий XIII в., за­падная, побужско-днестровская (Галиция, Волынь) и приднепровская части региона оказались в составе Великого Княжества Литовского, сблизились с западными соседями и начали впитывать западноевро­пейские цивилизационные признаки, причем в том виде, в каком они были восприняты Польшей, то есть еще более опосредованно, с соот­ветствующим временным лагом. Проникавшие «сверху» порядки, под­робно рассмотренные выше, так и не стали за почти 500 лет существо­вания ВКЛ и Речи Посполитой органичными для населения указанных регионов Восточной Европы^[182]. Очевидно, сказалась территориальная, историческая (общие происхождение и прошлое), культурная (языко­вая и конфессиональная) близость с остальным восточнославянским (великорусским) обществом. В итоге здесь сложилась своеобразная контактная зона, с двойственными цивилизационными чертами^[183]. Раз­рушение государственности на пороге нового времени явилось след­ствием, в том числе, и непрочности западных цивилизационных основ. Влияние восточнославянских традиций, подкрепленное деспотиче­ским, и потому более организованным (вернее, отмобилизованным) Московским государством, оказалось сильнее. Так сказать, «ветер с востока довлел над ветром с запада»^[184]. Там же, где западные нормы, пусть и ограниченные, все же успели укорениться - в Польше, При­балтике, Финляндии - российское господство не ослабило западную

ориентацию. Ибо там сохранилась память о нормах частной собствен­ности и элементах гражданского общества^[185].

Развитие Московской Руси, долгое время отягощенное борьбой с кочевым миром, отдалило ее от остальной Европы и привело, в конеч­ном счете, к формированию, cXV-XVI вв., общества с восточными циви­лизационными чертами: с господством государственной собственности на землю, что создавало основу для неограниченной власти монарха и всепроникающего всесилия бюрократии. Но эти черты оказались для русского общества вполне приемлемыми, ибо, как и на Востоке, опира­лись на нерасчлененную общину и связанную с нею патриархальность (подробнее см. в следующем разделе). Дальнейшая восточная экс­пансия еще более усилила деспотические начала, углубляя специфич­ность, двойственность российской цивилизации, ее противоречивость, несформированность в ней устойчивого срединного ядра, устойчивой самоидентификации [Ерасов, 1995, с. 101; Лурье, с. 154].

С одной стороны, российская цивилизация не столько в силу раз­мещения, но и в своих этнических, культурных, конфессиональных основах, а также широким спектром хозяйственных связей связана с остальной Европой. Именно периодически возникающая потребность определиться: сближаться ли с Европой и приступать к реформам, или же сохранять свою самобытность и оставаться такой же консерватив­ной, как Восток, и составляет основную драму развития российской ци­вилизации: Россия - не Запад, но и не Восток. Она есть великий Вос- токозапад. В этом сложность и загадочность русской души [Бердяев, 1990, с. 111].

Необходимость модернизации архаичных обществ, неспособных прокормить себя, а также дать человеку гарантии его гражданского и личного достоинства, признается [Панарин, 1995а, с. 38]. Нежелание воспринимать западные ценности, но и неприятие восточного образа жизни - сказываются европейские корни - порождают периодические поиски «третьего пути» (отсюда и «неоевразийство»). Возможен ли этот

путь, не является ли поиск его фантомным? Попыток создания иде­альных, справедливых обществ в истории хватало^[186]. Но все эти идеи оказывались утопичными, а попытки их реализовать - безрезультатны­ми, что, представляется, неслучайно. Причем больше их наблюдалось именно в истории Востока, как например, склонность к созерцатель­ности, которая свойственно и российскому обществу, не имевшему, как и восточные, развитых гражданских традиций. Отсюда: «.Обществен­ный договор по-европейски - это соглашение подданных и власти об обоюдообязательном основном законе; общественный договор по- российски - это их молчаливый сговор об обоюдной безнаказанности при нарушении закона» [Соловьев Э.Ю., с. 23].

Как видно, древнерусская эпоха действительно оказалась колы­белью, причем не только нескольких близких народов, но и основой для двух путей их средневекового развития. Как заметил философ, «...Киевская Русь разделилась на свой Запад (Западная Русь) и Вос­ток (Орда). В рамках Востока обнаруживается тяготеющая к западу Новгородская республика и смотрящая на восток Москва» [Яковен­ко, 107]. Проследовавшее затем, в конце XVIII в., включение (скорее, даже, поглощение) российской цивилизацией западных территорий Восточной Европы - междуречья Днестра, Западного Буга и земель Днепровского бассейна не привело к воссозданию единого восточнос­лавянского сообщества, не завершило поиски самобытности. Как пока­зывают современные процессы, в регионе сохраняется потенциал для разных путей дальнейшего развития.