$ 4.2. Районирование и административно-территориальное размежевание народов края

Проблема административно-территориального размежевания народов Северного Кавказа как самостоятельное исследовательское направление форми­ровалось на протяжении не одного десятилетия.

Показательно, что в течение достаточно долгого времени в специальной ли­тературе подобная практика не только не подвергалась сомнению, но и находила солидное теоретическое оправдание. Исследователи, опираясь на анализ много­численных ленинских работ и решений всевозможных партийных и советских съездов, с удовлетворением констатировали «справедливое разрешение многих территориальных проблем, доставшихся народам от царистского прошлого». Следует отметить, что различные споры и конфликты, возникавшие между сосед­ними народами по поводу принадлежности тех или иных населенных пунктов, никак не сопрягались с национальной политикой советской власти и относились на счет «колониальной завоевательной политики Российской империи».

При этом обращает на себя внимание и тот факт, что «подход, учитывающий территориальный фактор, был своего рода отклонением и не вписывался в общую официальную историографическую концепцию национально-государственного строительства на Северном Кавказе»^[568]. Об этом, в частности, свидетельствует и отсутствие в литературе внятного объяснения тем изменениям, которым неод­нократно подвергались различные населенные пункты, земельные и пастбищные угодья в процессе уточнения их административной принадлежности. Вероятно, что при должном учете данного фактора, получили бы свое прояснение многие вопросы, связанные с образованием объединенных автономий и те внутренние административно-территориальные изменения, которые непрерывно шли в авто­номиях края.

Следует отметить, что все административно-территориальные преоб­разования, проводившиеся в 1920-х - середине 1930-х гг. в регионе, рассма­тривались и продолжают рассматриваться исследователями в качестве меро­приятий хозяйственного назначения. Внутренне районирование, начавшееся в автономных областях после уточнения их внешних границ, выявило и достаточ­но болезненную проблему острой нехватки земли в самих автономиях. В услови­ях Северного Кавказа она «начинает звучать как проблема спорных территорий

и межэтнических противоречий»^[569]. Практически все автономные образования оказались многонациональными по составу представленного в них населения. Поэтому их административно-территориальное устройство потребовало прибли­жения к этническим границам так называемых внутренних меньшинств.

Установление точных административных границ проживания народов разру­шало сложившиеся в регионе традиции аренды земельных и пастбищных угодий, обостряя и без того непростые отношения между различными народами и группа­ми населения. Более того, такая практика полностью противоречила предшество­вавшему административному устройству народов региона, которое ориентирова­лось на отсутствие внутренних границ между ними.

Обозначившиеся в данной связи проблемы по-разному решались руковод­ством различных автономий. Так, в Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Чечено-Ингушетии были выделены в самостоятельные административные рай­оны казачьи округа. Сложность и противоречивость этого процесса уже нашли свое отражение в современной историографии^[570]. В Карачаево-Черкесии «деление области по округам происходило по национально-территориальному признаку, что значительно облегчало преодоление имевшихся разногласий среди части населе­ния и этнических групп. Позднее по просьбе казачества был создан Зеленчукский округ»^[571]. В Адыгее, где русские составляли половину населения области, вопрос о выделении для них отдельных округов не возбуждался^[572].

Вопросы внутреннего районирования автономных областей решались не толь­ко за счет уточнения границ землепользования и уплотнения земельных угодий.

ских законов земельные органы власти Горской АССР в течение 1921 г. провели отчуждение излишков в фонд малоземельных и безземельных горцев^[574].

В настоящее время, когда в научный оборот введены новые пласты докумен­тов, получают новое осмысление и методы административно-территориального становления национальных автономий^[575]. Исследователи все чаще указывают на пагубность подобных мероприятий, обосновывая свои суждения ссылками и на их хозяйственную неэффективность. В частности, Н.Ф. Бугай приводит многочис­ленные документальные подтверждения тому, что освобожденные «казачьи» тер­ритории в течение длительного времени не заселялись чеченцами и ингушами^[576].

Объяснение подобным фактам в литературе обычно сводится к застарелой зе­мельной вражде между казаками и горцами: «Для Терского края исключительно трудную задачу составляла не только конфискация помещичьих и других частнов­ладельческих земель, но и урегулирование земельных отношений между народа­ми. Особую трудность представляли взаимоотношения между казаками и горца­ми. Именно эти отношения, сознательно запутанные колониальными властями, были источником постоянной межнациональной войны, которая широко исполь­зовалась контрреволюцией для осложнения положения в области»^[577].

Правда, еще в первое пореволюционное десятилетие, представленное в из­учении данной проблемы практиками советского строительства, состояние зем­лепользования в различных районах края рассматривалось и с точки зрения сложившихся в них национальных особенностей^[578].

землю, прежнее дореволюционное отношение к последней. У многих плоскост­ных ингушей родовые претензии на те или иные участки в горах продолжают су­ществовать. В итоге, они пользуются землею на плоскости и в горах»^[579]. Во многих работах того времени отмечаются факты аренды земельных угодий у соседних народов. Однако уже в послевоенный период, и они получили «классово выдер­жанное объяснение».

В обобщающих и специальных исследованиях по истории отдельных авто­номий достаточно подробно освещены процесс и особенности их внутреннего районирования. Отмечается, что «в силу ряда причин - отсутствия необходимых статистических данных, земленеустроенности территории, наличия спорных участков, сложных географических условий, национальной пестроты и череспо­лосицы - оно заняло многие годы»^[580]. В качестве особенностей районирования ука­зывается на его тесную взаимосвязь с решением задач хозяйственного развития, как всей автономии в целом, так и ее отдельных районов. Необходимость придер­живаться на практике принципа «экономического тяготения» того или иного насе­ленного пункта при определении его административной принадлежности привела к немалым проблемам.

За пределами автономий оказывались их административные центры - Краснодар, который до 1936 г. являлся центром Адыгеи; Грозный, бывший центром Чеченской автономной области и не входивший до 1928 г. в ее состав; Владикавказ, длительное время служивший центром Северной Осетии и Ингушетии. Подобная ситуация складывалась и в самих автономиях. Так, отмечая особенности райони­рования Кабардино-Балкарии, А.Л. Летифов указывал, что они заключались в на­хождении «административных центров двух округов (Прикумского и Нагорного) вне пределов области - в станице Прохладной и Пятигорске, которые входили в состав соседнего Терского округа»^[581].

Процесс районирования в национальных автономиях, который не прекращал­ся на протяжении 1920 - 1930-х гг., вплоть до недавнего времени оценивался иссле­дователями, в общем-то, положительно. В качестве его безусловных достижений отмечались решение земельной проблемы, прежде всего межселенного и межрай­онного землепользования, удешевление советского аппарата и его приближение к населению. Однако, начиная с 1990-х гг., когда проблема административно­территориального строительства в регионе получает статус самостоятельного ис­следовательского направления, его результаты постепенно пересматриваются.

Так, по мнению И.Б. Дидиговой, детально проанализировавшей соответ­ствующие изменения на материалах Чечено-Ингушетии, новое административно­территориальное устройство не только не решало стоявшие перед автономиями задачи, но и порождало новые трудности. Многие из них, не в последнюю очередь,

были вызваны непривычностью новых управленческих форм для местного на­селения, разрушением сложившихся представлений о собственности и власти^[582]. В свою очередь, районирование Адыгейской автономной области вызвало целый ряд ее претензий к Кубанской области, которые решались при активном участии и вмешательстве центральных органов власти. Многие из них были удовлетво­рены, что достаточно напряженно сказалось на последующих отношениях двух областей^[583].

В ряде обобщающих исследований, вышедших в 1990-е гг. и посвященных проблемам национально-государственного строительства на Северном Кавказе, особое внимание уделено процессу административно-территориального размеже­вания народов региона^[584]. Историки не только показали всю трудность определения административных границ национальных автономий, но и сопряженные с ним территориальные конфликты. Особо подчеркивается и то обстоятельство, что принцип национального самоопределения, принявший на практике форму разме­жевания края на территории с более или менее однородным этническим составом населения, затруднял экономическое развитие самих автономий. Поэтому в раз­личное время на территории края были образованы Горская республика и Северо­Кавказский край^[585].

Отмечаетсямногоступенчатыйи многовариантныйхарактерадминистративно- территориального устройства на юго-востоке страны, причиной чему назы­вается «быстрая смена форм национально-государственного строительства»^[586]. Подчеркивается, что история административно-территориального устройства ав­тономных образований свидетельствует об огромном опыте, накопленном совет­ской властью по разрешению и урегулированию территориальных споров и кон­фликтов. Как показывает, приводимый исследователями фактический материал, разногласия эти «действительно обострились уже при установлении границ меж­ду государственными образованиями. Одни из них рассматривались в спокойной обстановке, другие - доходили до острых споров, заканчивавшихся в ряде случа­ев военными стычками».

В данной связи особо выделяются исследования кабардинского историка А.Г. Кажарова, предметом специального изучения которого стало формирова­ние территории Кабардино-Балкарской автономной области^[587]. Проанализировав

территориальный аспект взаимоотношений Кабарды и Горской республики, а также Кабарды и Балкарии, автор пришел к выводу, что именно он стал тем решающим фактором, который определял собою становление государственно­сти кабардинского и балкарского народов. Основной причиной выхода Кабарды из состава Горской автономии, по заключению исследования, являлась угроза ее территориальной целостности. В свою очередь, «демонтаж полиэтничной го­сударственности... актуализировал и проблему определения административно­политического статуса Балкарии, потерявшей территориальную связь с ГАССР». Попытки центрального руководства образовать отдельные автономные области для двух соседних народов выявили серьезные территориальные противоре­чия. Единственным мирным способом их устранения и явилось формирование объединенной автономной области: «Была найдена удачная, действительно ком­промиссная формула, суть которой состояла во взаимном признании земель­ных интересов Балкарии и исторических прав Кабарды на свою территорию. Глубинные предпосылки означенного компромисса лежат в области природно­географических факторов - объективно неустранимой территориальной связи кабардинского и балкарского народов. Создание Кабардино-Балкарской авто­номной области стало формой национально-государственной институционали­зации данной объективной реальности»^[588].

Включение автономий в состав Северо-Кавказского края повлекло за собою новый пересмотр их внутреннего административного устройства. При этом их хозяйственные интересы нередко требовали расширения границ и присоединения территорий с иноэтничным населением. Результатом такого рода преобразований становилось достижение экономической целостности национальных образований и размывание национального состава их населения. Показательно, что наряду с обретением национальной целостности происходило и дробление автономий. Так, в июле 1926 г. по постановлению Президиума Северо-Кавказского крайи­сполкома упраздняется Карачаево-Черкесская автономная область.

В современной историографии данный факт объясняется «автономистскими тенденциями среди различных группировок внутри единой автономной области». Область была разделена на Карачаевскую автономную область и Черкесский на­циональный округ с прямым подчинением Северо-Кавказскому крайисполкому. В 1928 г. округ преобразуется в автономную область и включается в состав края. Причины таких изменений в литературе не анализируются и сводятся к тому, что «это был шаг большой исторической важности. Народы обретали свою ав­тономию и в числе равных входили в Российскую Федерацию»^[589]. Представляется, что такого рода преобразованиями советская власть удовлетворяла не столько

«автономистские» устремления народов, столько решала собственные проблемы по созданию управляемых и зависимых от нее автономий.

Исследователи отмечали, что не все принципы районирования удавалось осуществлять сразу. В частности, большие трудности встретило предложение Административной комиссии ВЦИК о том, что в качестве «ядра новых районов должны быть пролетарские центры; окружающая их территория должна обе­спечивать нормальное развитие главнейших отраслей промышленности данного района»: «Между тем крупнейшие промышленные города Северного Кавказа - Владикавказ и Грозный не вошли в национально-территориальные образования. К этой ситуации привело, вероятно, стремление к моноэтничности администра­тивных единиц. В Северо-Кавказском крае вполне официально было принято де­ление на русские и национальные округа и области. По этой логике Грозный, на­пример, причислялся к «русским округам», поскольку здесь русские составляли 79,1 % населения»^[590].

Однако такая практика вскоре привела к снижению доли городских жителей в автономиях. По данным, приводимым в специальной литературе, на 1924 г. в Адыгейской автономной области и Сунженском округе городского населения не было зарегистрировано вовсе. Его процентное содержание по другим автоно­миям составляло от 11 % в Карачаево-Черкессии до 0,5 % в Чеченской автоном­ной области^[591]. Подобная ситуация затрудняла размещение административных учреждений, которые обычно располагались в городах. Данное обстоятельство, по заключению Е.С. Тютюниной, стало одной из причин искусственного под­нятия статуса некоторых населенных пунктов до городов: «Не случайно в спи­ске городов Северо-Кавказского края, утвержденном в марте 1925 г., оказался только 1 (Нальчик), расположенный внутри автономной области, да и тот “за­служил” звание города скорее по своей роли административного центра»^[592]. К сожалению, возрастание их численности коренным образом не меняло сложив­шейся производственной инфраструктуры в национальных образованиях, хотя и привело к своеобразной этнизации отдельных ее отраслей. Неравномерное распределение национальностей в различных сферах производства и услуг при­вело со временем к существенной профессиональной поляризации между ними и русским населением.

Дальнейшее развитие автономных образований со всей очевидностью свиде­тельствовало о необходимости увеличения в них не только городов администра­тивного уровня, но и экономически мощных производственных центров. В дан­ной связи достаточно показательным является процесс районирования Чеченской автономной области. В историографии детально изучены и описаны отношения «шефской» взаимопомощи между автономией и г. Грозным, который, хотя и не

входил в ее состав, но отчислял в бюджет области доходы от нефтедобычи^[593]. В 1928 г., по итогам проведенного обследования, краевой исполком принял ре­шение, согласно которому Грозненский и Сунженский округа ликвидировались, а их территория передавалась в состав автономной области. В качестве основного аргумента предпринимавшейся меры краевой исполком указывал на «необходи­мость обеспечить достаточные темпы подъема хозяйства и культуры Чеченской области». Грозный также включался в состав Чечни, что оценивалось как «собы­тие, имеющее благоприятное культурно-экономическое значение»^[594].

Подобного рода мероприятия являлись характерными для всех без исключе­ния автономий Северо-Кавказского края и преследовали своей целью заверше­ние процесса их территориально-хозяйственной целостности. Достижение такой целостности, по мысли специалистов, и явилось той основой, которая позволила завершить объединение одних областей и повысить правовой статус других наци­ональных образований. Так, 15 января 1934 г. произошло объединение Чеченской и Ингушской областей. В соответствии с устоявшейся и общепринятой точкой зрения, оно было подготовлено «огромной разъяснительной работой, проводив­шейся партийными организациями Чечни и Ингушетии, поставившими задачу объединить их уже практически». Вместе с тем, отмечалось, что она встретила горячее одобрение трудящихся^[595]. Однако новейшие исследования в этой области и архивные документы указывают, что фактически процесс объединения явил­ся следствием присоединения г. Владикавказа к Северо-Осетинской автономной области.

Решение о передаче города Северной Осетии, который до этого момента оставался административным центром двух автономий, было принято крайи­сполкомом еще 13 октября 1928 г. Оно встретило резкое возражение со стороны секретаря Ингушского обкома партии И.Б. Зязикова, так как не учитывало ин­тересов ингушского народа. По мнению руководителя области и большинства членов бюро обкома, Владикавказ являлся географическим центром Ингушетии, с ним была связана вся ее хозяйственная и культурная жизнь. В целях опроте­стования данного решения, в Москву был командирован председатель облис­полкома А.И. Горчханов. Показательно, что в телеграмме, присланной в обком партии, он сообщал, что «ЦК ВКП (б) не знало о планах крайкома о передаче Владикавказа Северо-Осетинской автономной области и встретило информацию об этом с неудовольствием». В данной связи современный исследователь отмеча­ет: «Вероятно, в Москве А.И. Горчханова сознательно ввели в заблуждение. Вряд ли Сталин не знал о решении Северо-Кавказского крайкома. Скорее всего, он сам

и способствовал тому, чтобы его принять. Но резкое противодействие Ингушетии могло озадачить Центр и привело к временному сокрытию своей позиции по это­му вопросу»^[596].

В литературе последнего времени приводятся многочисленные факты, под­тверждавшие, в целом, отрицательное отношение ингушского народа к решению краевого исполкома. Приводятся и сведения о противостоянии по данному вопро­су партийного руководства области и крайисполкома. Именно активная позиция областного партийного комитета вынудили Оргбюро ЦК ВКП (б) включиться в разрешение столь острой и болезненной проблемы. Так, «13 декабря Оргбюро ЦК ВКП (б), рассмотрев вопрос о передаче Владикавказа Северо-Осетинской авто­номной области, постановило снять его с повестки дня ввиду трудности его прак­тического разрешения, а также о нерешенности вопроса «о возможности объеди­нения чеченцев и ингушей». Центральный комитет поручил краевому исполкому и крайкому партии разработать вопрос об объединении Чеченской и Ингушской областей, тем самым, предложив иной вариант решения вопроса о Владикавказе^[597].

Г.А. Ерещенко, детально изучив данный вопрос, отметил, что процесс объ­единения двух соседних областей вызвал острую политическую борьбу среди партийного и советского руководства Ингушетии. Особую позицию занимал И.Б. Зязиков, отстаивавший идею сохранения самостоятельной Ингушетии. Вместе с тем, сильную позицию занимали сторонники объединенной автономии. Партийное руководство страны, учитывая и позицию Ингушетии и Чечни, при­знало вопрос их объединения несвоевременным.

Однако уже в начале 1930-х гг., в результате прошедших в Ингушетии поли­тических процессов, осудивших деятельность И.Б. Зязикова и его сторонников, вопрос о передаче Владикавказа Северной Осетии вновь был поставлен на повест­ку дня. 4 июня 1933 г. город включался в состав Северо-Осетинской автономной области. Таким образом, практически был предрешен и вопрос об объединении Чеченской и Ингушкой автономий. Показательно, что «во время реализации свя­занных с объединением мероприятий социально-политическая обстановка в обе­их автономных областях обострилась»^[598]. По заключению ряда специалистов, объ­единение двух областей произошло в нарушение воли чеченского и ингушского народов, административным путем. Более того, «необдуманные решения краевого партийного и советского аппарата по осуществлению нового административно­территориального обустройства народов привели к тому, что лишили Ингушетию административного центра - Владикавказа и были проведены в жизнь без воле­изъявления ингушского народа»^[599]. Исследователи полагают, что реализация пред­

принятой меры (передача Владикавказа Северной Осетии и объединение двух областей) «в межнациональных отношениях обостряла связи между чеченцами, ингушами и осетинами. На практике состоялось искусственное разделение трех братских народов»^[600]. Вместе с тем, хочется отметить, что отношения между ин­гушами, чеченцами и осетинами в прошлом были далеки от того братского един­ства, которое порой видится современным историкам. При всей «непродуман- ности» принятого решения, советская власть не только провоцировала будущие конфликты, но и находила временные, правда не совсем эффективные, способы их сдерживания.

Небольшое отступление. Адыгея как пример «правильного делового со­трудничества с краем в деле своего внутреннего районирования»

Изменения в развитии страны не могли не затронуть и такой специ­фический район Северного Кавказа, как Адыгейская автономная область. Территориальная анклавность расположения и относительно невысокий удель­ный вес коренной национальности в общей структуре Кубано-Черноморской области накладывали характерный отпечаток на выработку и осуществление принципов административно-территориального и хозяйственного устройства области. При выделении из состава Кубано-Черноморской области постановле­нием Президиума ВЦИКот 27 июля 1922 г. Черкесская (Адыгейская) автономная область, состоявшая из аулов Майкопского и Краснодарского отделов подраз­делялась на 3 круга: Псекупский - с центром в ауле Тахтамукай, Ширванский - в ауле Адамий, Фарский - в ауле Хакуринохабль и 42 волости.

С самого начала перед областными органами власти встала трудноразреши­мая задача создания почти на пустом месте такого административного деления и устройства, которое, будучи способным к проведению всех правительственных мероприятий, оказалось бы удобно и недорого для населения, позволив поддержи­вать тесную связь центра с местами. Ситуация усугублялась растянутостью области в длину, незначительностью ширины, отсутствием путей сообщения, необходимых помещений для учреждений, а также элементарных статистиче­ских данных о точном количестве ее населения и площади.

В тезисах к I Пленуму областного исполнительного комитета секретарь оргбюро РКП (б) Адыгейской автономной области К.И. Голодович, коснувшись вопроса районирования в области, отметил его «скороспешность, неизучен- ность, совершенную нецелесообразность и неправильность». В целях упрощения и удешевления аппарата власти, совершенствования структуры местных сове­тов и планомерного втягивания широких трудящихся масс в советское строи­тельство, областной исполнительный комитет и административная комиссия приступили к выработке проектов административно-хозяйственного реформи­рования. На протяжении 1922 - первой половины 1923 гг. шел процесс посте­пенного укрупнения волостей для «территориального удобства управления»

и в результате стихийной ликвидации сельских советов. В целях наиболее пла­номерной подготовки и проведения продналоговой кампании постановлением Президиума ВЦИК с 15 мая 1923 г. по 1 января 1924 г. прекращалась передача уездов и волостей из одной губернии в другую, волостей и селений - из одного уез­да в другой, а также слияние и разделение волостей. Административным комис­сиям воспрещалось рассмотрение вопросов, связанных с передачей отдельных административных единиц.

Приступив к разработке плана административно-хозяйственного переу­стройства Адыгеи, административная комиссия при облисполкоме подвергла об­стоятельному разбору природно-климатические особенности местности и при­влекла людей, хорошо их знавших. В результате было разработано три варианта районирования. Согласно первому, область предполагалось разделить на 2 округа, имевших самостоятельные центры, и 14 волостей. Второй проект, учитывав­ший отсутствие определенных центров и естественного тяготения к ним на­селения, предлагал систему 6 кантональных исполкомов на положении районных, временно, до ноябрьских выборов 1923 г., которые должны были действовать на правах ревкомов. Третий предусматривал существование 2 округов и 16районов.

Любопытно, что до окончательного принятия решения областным испол­нительным комитетом в целях «заблаговременного проведения продовольствен­ной кампании» произошла ликвидация Ширванского округа. Но постановлением Президиума ВЦИК от 7 марта 1923 г. упразднялся Псекупский округ. В этой свя­зи Наркомпрод издал приказ № 93 от 15 марта об упразднении соответствую­щего окружного отдела. Последовавший протест и разъяснения Адыгейского областного исполкома, что ликвидирован Ширванский, а не Псекупский округ долгое время оставалось без внимания^[601]. Ознакомившись с представленными ма­териалами и проектами, Административная комиссия ВЦИК 6 июня 1923 г. на своем заседании рекомендовала разбить область на 2 округа - Фарский с цен­тром в ауле Хакуринохабль и Псекупский - в ауле Лакшукай.

24 сентября административная комиссия области, заслушав информа­ционный доклад о новом делении, для удешевления и упрощения аппарата, усиления связи центра с местами признала необходимым проведение ново­го административного деления, с тем, чтобы полученные средства пошли на культурно-просветительные и коммунальные нужды. Предлагалось оставить Фарский округ с центром в ауле Уляп в границах рек Белой и Ходзь включитель­но, разделив всю область на 17 районов - 8 районов в Фарском и 9 (из прежних Псекупского и Ширванского округов) - в Псекупском округе, с непосредствен­ным подчинением областному исполкому^[602]. 6 октября 1923 г. бюро комиссии по районированию области, приняв во внимание деление области рекой Белой, пред­ложило разбить ее территорию на 2 части по «естественно-историческим,

экономическим и бытовым соображениям, с учетом национальных особенностей в целом». Признавалось целесообразным учреждение 2 подокругов без самостоя­тельного бюджета, с непосредственным подчинением областному исполкому: Псекупского с 10 и Фарского с 8 районами. За основу дальнейшего укрупнения признавались принципы упрощения, удешевления и укрепления аппаратов власти.

Данный проект уже 7 октября был утвержден краевым экономическим со­ветом, отметившим его отличия от общих организационных принципов райони­рования Юго-востока России в силу национальных особенностей Адыгеи и под­черкнувшим, что он являлся первым примером на пути «правильного делового сотрудничества с краем в деле своего внутреннего районирования»^[603]. В заключе­нии по адыгейскому проекту Президиум ВЦИК, согласившись с необходимостью укрупнения волостей и округов, указал на отсутствие доказательств его вы­годности. С одной стороны, достигалась экономия до 50% за счет окружных учреждений. С другой стороны, население черкесской волости в 4 раза уступало населению волости центральной России, и реализация данного проекта увеличи­вала количество работников^[604].

16 октября Административная комиссия ВЦИК, рассмотрев проект укруп­нения округов и волостей Адыгейской автономной области, признала необхо­димым упразднить 1 округ и 23 волости. Рекомендовалось оставить в составе Псекупского и Фарского округов по 10 волостей, а окружные исполкомы учредить на правах уездных. 31 октября 1923 г. Президиум ВЦИК принял постановление о новом административно-территориальном делении области, согласно которому окончательно упразднялся Ширванский округ, вследствие деления на две несход­ные экономические части. Его населенные пункты, лежавшие по правую сторону реки Белой и сходные в хозяйственном отношении с Фарским округом, отошли последнему, а лежавшие по левую сторону - Псекупскому. Окружные исполкомы оставались на прежних условиях, т.е., должны были действовать на положении уездных. Внешние границы области не изменились. Перегруппировка и слияние округов должны были завершиться к началу ноября^[605]. Проводившееся райониро­вание основывалось на указаниях Госплана «Об экономической эффективности намечаемого деления» и учитывало такие факторы как удобные пути сообще­ния, изрезанность местности реками и плавнями, естественное тяготение на­селения к торговым и промышленным пунктам.

Область разделялась на округа, граница между которыми приобрела есте­ственный характер. Благодаря укрупнению волостей и сельсоветов достигалось приближение власти к населению, улучшался личный состав низового советского аппарата. Однако вопросы административно-территориального деления об­ласти не были окончательно решены. В одну волостную единицу объединялись

населенные пункты, расположенные на значительном расстоянии друг от друга, но находившиеся на одном берегу водораздела, в результате чего администра­тивное деление принимало весьма уродливые формы. К тому же неравномер­ность распределения населения (волости восточного Фарского округа оказались крупнее западных, относившихся к Псекупскому округу по причине удобных путей сообщений) и комплекса социально-культурных учреждений не могла не сказать­ся на деятельности советских органов.

В 1924 г. в связи с начавшимся районированием Юго-Восточного края, в со­став которого Адыгея вошла в качестве самостоятельной административно­территориальной единицы на правах округа, в целях «достижения единообра­зия» советского аппарата в крае, приближения власти к местам и снижения дефицита бюджета^[606], на очередь дня вновь встали вопросы совершенствования ее административной системы. 9 февраля 1924 г. исполком рассмотрел вопрос о частичном изменении районирования области, утвердив не предусмотренную постановлением Президиума ВЦИК от 31 октября 1923 г. Адамиевскую волость. Стала самостоятельной Курго-Терновская и упразднялась Кунчукохабльская волости. 3 марта облисполком разослал райисполкомам и сельским советам «соображения», согласно которым при районировании области следовало соз­давать районные исполкомы с более широкими правами, чем ранее, и сельские советы с правами, близкими к правам прежних волисполкомов^[607]. Целью являлось приближение местных органов власти к населению, упрощение процедуры ре­шения насущных нужд и запросов сельского населения, предоставление ему возможности решать наиболее волновавшие вопросы на местах. На 112 тыс. чел., составляющих население области, предполагалось учредить 40 сельских советов и 5 районных исполкомов, из расчета 2,5 тыс. жителей на одну адми­нистративную единицу. 29 марта 1924 г. областной исполнительный комитет принял решение о дополнительном упразднении сельских советов для сокраще­ния расходов на содержание советского аппарата. Ликвидировались «аиболее слабые советские органы, находившиеся в малых населенных пунктах» обслу­живание которых возлагалось на более сильные сельсоветы или волисполкомы, в зависимости от расстояния.

19 апреля Президиум областного исполкома заслушал доклад Калитаева «о необходимости регулирования вопроса о районировании области в связи с со­ответствующим постановлением крайэкономсовета о районировании Юго- востока России». Были отмечены географические черты области, представляв­шей собой узкую полосу длиной в 300 верст, испещренную горными реками, разлив которых прекращал всякое сообщение населенных пунктов друг с другом, бы­товые особенности черкесского населения, затруднявшие реализацию проекта

крайэкономсовета о разделении области на районы. Поэтому Президиум облис­полкома просил временно сохранить прежнее административно-хозяйственное деление области^[608]. 5 августа распорядительное заседание Малого Президиума краевого исполкома утвердило постановления расширенного Пленума краевого исполкома от 2 августа и Адыгейского исполкома о внутреннем районировании области и упразднении существовавшего деления на 2 округа и 19 волостей. В данном случае проект не рассматривался и не утверждался Административной комиссией и Президиумом ВЦИК. Область подразделялась на 5 районов: Тахтамукайский, Джиджихабльский, Преображенский, Хакуринохабльский, Натырбовский и 32 сельсовета. Штаты райисполкома определялись в 18 чел., сельсовета - 2 чел. (выборный председатель и технический работник)^[609]. По за­ключению областного исполнительного комитета, рассматривавшего вопросы советского строительства с октября 1924 г. по октябрь 1925 г., вследствие проведенного районирования удалось добиться улучшения и удешевления госу­дарственного аппарата, упрощения его работы. В результате деятельности ко­миссии по чистке советских органов области были уволены неработоспособные, случайные служащие, слиты однородные должности и разукрупнены сельские советы.

Тем не менее, не могла не насторожить обозначившаяся тенденция преоб­ладания коренной национальности в созданных районах, подкреплявшаяся офи­циально провозглашенным курсом на «национализацию» советского аппарата власти. Весьма симптоматично, что при численном преобладании черкесского населения выборы проводились под лозунгами «проведения своих», когда русские часто не допускались к участию в голосовании, порой получая далеко небезобид­ные предложения «убраться из аулов»^[610].

Одновременно с административным переустройством области предприни­мались меры по достижению территориальной целостности и стабильности автономии. Положение существенно осложнялось длительным пограничным противостоянием Кубано-Черноморской и Адыгейской автономной областей, вследствие неясности территориального статуса последней и наличия целого ряда спорных населенных пунктов и земельных участков. Руководствуясь прин­ципами выделения территорий компактного проживания черкесского населения, областные и центральные органы власти, пренебрегая исторически сложивши­мися нормами землепользования и культурно-экономического тяготения насе­ленных пунктов, закладывали основы земельной междоусобицы и национальной

вражды. Практика передачи юртовых и надельных земель аулов соседним селам и станицам в периоды посевных кампаний 1921-1922 гг. «во временное пользова­ние» и последовавшее за этим фактическое закрепление чужих участков откры­ли «тяжебный» период взаимоотношений областей.

Обретя территориальную автономию, областные органы власти Адыгеи возбудили дело о возвращении Кубанью «исконных» земель. 16 августа 1922 г. об­ластной исполнительный комитет «поставил на вид» Кубано-Черноморскому отделу земельного управления издание срочного постановления о запрете переда­чи каких бы то ни было земель, вплоть до установления компетентной комисси­ей ВЦИК точных границ области. Высказывалась просьба вернуть захваченные станицей Гиагинской в 1921 г. 1500 дес. пахотных земель, принадлежавших аулу Блечепсинскому^[611].

С момента образования Адыгеи начались и многочисленные ходатайства на­селенных пунктов о вхождении в ту или иную область. Адыгейский областной исполком, по мере возможности, пытался приостановить стихийный процесс самозачисления сел и хуторов, апеллировав к установленным административ­ным границам. Так, было отказано жителям села Вечного Майкопского отдела в просьбе об их включении в состав Адыгейской области^[612]. Органы власти авто­номной области обратились к центру с просьбой о выезде на места специальной комиссии для определения принадлежности: 1500 дес., принадлежавших некогда аулу Блечепсинскому и захваченных станицей Гиагинской Майкопского отдела; села Султановского, оспаривавшегося Псекупским округом Адыгейской обла­сти и Краснодарским отделом Кубано-Черноморской области (по постановле­нию Кубано-Черно-морского областного исполнительного комитета № 230 от 3 октября 1922 г. признавалось за Пашковской волостью Краснодарского отде­ла) около 20 тыс. дес., находившихся на территории автономии и до сих пор не переданных Кубани^[613].

30 марта 1923 г. Комиссия ВЦИК рассмотрела заявление граждан хуто­ра Султановского о «причислении» его в состав Кубано-Черноморской обла­сти с присоединением к волости станицы Пашковской. Несмотря на аргумен­тированную формулировку об отсутствии связей с Адыгеей и поисков защиты «от всякого рода притеснений черкесов», в просьбе было отказано. В качестве главного аргумента указывалось на возможность возникновения привилегиро­ванного положения в землепользовании «по сравнению с соседями черкесами^[614]. В апреле 1923 г. поступило заявление граждан станицы Гиагинской о неправиль­ном включении ряда бывших владельческих участков в состав автономной обла­сти, в частности, 1250 дес. земли, поступивших в распоряжение аула Хатукай.

Свои претензии высказали жители станицы Васюринской. Но Комиссия ВЦИК им в просьбе отказала, и участок, обозначенный на земельных картах как М-5, остался в составе Адыгейской автономной области.

Иногда подобные требования-ходатайства удовлетворялись. Из-за мало­земелья с. Архиповскому передали часть хутора Верхне-Назарова и бывших частновладельческих участков, находившихся в административном подчинении Адыгеи^[615]. В данном случае во внимание было принято то обстоятельство, что они фактически находились в пользовании с. Архипосвкого во время посевных кампа­ний. Постановление от 5 мая 1923 г. Президиума ВЦИКзакрепило за Адыгейской автономной областью лесные угодья в количестве 232 дес., расположенные вбли­зи аула Ходзинского.

В начале декабря в областной исполнительный комитет поступило заявление 35 граждан Суворово-Черкесского аула о «причислении их в пределы автономии». Административная комиссия областного управления сочувственно отнеслась к просьбе граждан и просила Кубано-Черноморский исполком передать аульскому обществу «оставшиеся от переселения земли». 21 января 1924 г. Адыгейский ис­полком обратился повторно кКубано-Черноморскому «о соответствующемрас- поряжении волисполкому» не чинить препятствия по переселению^[616].

20 февраля 1924 г. Федеральный комитет по землеустройству в заклю­чении по «адыгейскому делу» Х Всероссийскому съезду советов констатиро­вал, что «само дело очень старо и темно». С 1922 г. так и не были уста­новлены границы между Адыгейской и Кубано-Черноморской областями, не решены земельные споры. Адыгейская делегация «хотела бы присоедине­ния» Карамурзинского, Урупского, Каноковского аулов, Армавирского отде­ла, Кургановского, Суворово-Черкесского аулов, Таманского отдела и 11 ау­лов Туапсинского округа с городом Туапсе^[617]. Еще 5 февраля 1923 г. оргбюро РКП(б) Адыгейской области на своем заседании обсудило вопросы выделения центра и присоединения армавирских и баталпашинских аулов к области. «Принимая во внимание историческое прошлое шапсугского племени как дей­ствительно революционно-демократического», оргбюро признало необходи­мым перенести центр Адыгеи в город Туапсе, а также полностью согласить­ся с присоединением армавирских и баталпашинских черкесов к области. В силу «раздробленности черкесского племени» на несколько автономных еди­ниц считалось целесообразным установить кантональную форму управления для объединенных племен, которые составили бы единую Адыго-Черкесскую ССР. Рекомендовалось создать Шапсугский, Псекупский, Ширванский, Армавирский, Баталпашинский кантоны^[618].

В связи с вышеизложенным возникает закономерный вопрос о несостояв- шейся этнической консолидации адыгских народов. Можно предложить следу- щие объяснения. Ни Туапсинско-Сочинский округ, место основного проживания приморских шапсугов, ни Армавирский и Баталпашинский отделы не имели об­щей границы с Адыгейской областью. Кроме того, аулы Армавирского отдела исторически тяготели к Кубани, а Баталпашинского - имели самостоятельное административно-территориальное оформление в рамках Карачаево- Черкесской автономной области. Находившиеся в ведении и под юрисдикцией Горского ис­полнительного комитета аулы Туапсинского округа с момента провозглашения автономии перешли в непосредственное подчинение Кубано-Черноморского ис­полкома. 4 сентября 1922 г. 3 съезд приморских шапсугов объявил о создании из 12 черкесских аулов в Туапсинском районе самостоятельной Шапсугской ССР с центром в городе Туапсе. С присоединением Сочинского округа ее западная граница должна была пройти по р. Ашад. Исполком Адыгейской автономной об­ласти посчитал нецелесообразным образование данной республики в качестве самостоятельной единицы, так как подобный акт делил черкесскую нацию на несколько обособленных народов, что могло «пагубно сказаться на культурном и экономическом развитии черкесского народа в целом»^[619].

23 мая 1923 г. Президиум ВЦИК отклонил ходатайство шапсугов. 3 августа 1924 г. Бюро Юго-восточного краевого комитета РКП (б), рассмотрев положе­ние шапсугов, приняло решение о выделении их территории в особый Шапсугский район с подчинением Черноморскому исполкому. 21 августа краевой партийный комитет издал повторную директиву по партийной и советской линиям о выпол­нении принятого 3 августа решения. Планировалось завершить создание района не позже октября 1924 г., при этом обеспечить планомерную работу ревкома, изыскать средства на организацию советского аппарата, землеустройства, со­держание больниц и школ, приступить к осуществлению партийной работы.

23 сентября на распорядительном заседании Малого Президиума крайи­сполкома Юго-востока из 7 аулов Туапсинского района Черноморского округа (Кичмай, Божьи воды, Красно-Александровский, Большой и Малый Псеушко, Наджиго, Псебе-Карповка) был создан Шапсугский район с непосредственным подчинением Черноморскому исполкому^[620]. Таким образом, существовавшее в нача­ле 1920 гг. среди некоторых руководителей Адыгеи мнение о необходимости при­соединения черноморских шапсугов к автономии не нашло поддержки ни в крае, ни в областном центре.

После присоединения Северного Кавказа к России исторически сложи­лась единая территориальная и экономическая общность шапсугов и Кубано- Черноморской области, которую Северо-Кавказский крайком не счел нужным разрывать в интересах самих шапсугов. Следует принять во внимание, помимо

экономических факторов, и географическое положение народа, проживавшего на Черноморском побережье и занимавшего, таким образом, важнейший политико­стратегический форпост. Подобная территориальная консолидация и выход к морю, с одной стороны, экономически и политически «чрезмерно» усилили бы национальное образование, грозившее выйти из-под контроля советской власти, с другой - являлись шагом на пути реализации идеи Северо-Кавказской республи­ки в границах 1800 г. и могли способствовать включению адыгов в орбиту влия­ния Турции.

Постепенно стала оформляться административная принадлежность и других народностей области. Так, 27 сентября 1924 г. Президиум областного исполнительного комитета принял постановление о выделении в самостоятель­ный хутор 38 татарских семей, проживавших в Псекупском округе и переселении 12 семей из Фарского округа на земли участка Хаджимукова^[621]. В то же время на очередном заседании Адыгейского планового комитета было отказано в присое­динении к области хуторов Лисецкого, Дукмасова, Бережного, Вечного, Великого Майкопского отдела^[622].

В декабре 1924 г. Административная комиссия ВЦИК сдала заключение по спорным вопросам развития области, неразрешенным Федеральным комитетом по землеустройству и Х Всероссийским съездом советов. От некоторых требо­ваний область отказалась сама (расширение границ до Туапсе, присоединение аулов Армавирского и Таманского отделов). Часть вопросов решила комиссия Клигера, в частности, о точном определении границ. Нерешенными оставались дела о хуторе Султановском, «не желавшим переходить в Адыгею, о чем даже телеграфировалось во ВЦИК» и группе хуторов возле аула Ульского, извест­ных под названием «Красная башня»^[623]. Так и оставшиеся нерешенными вплоть до 1930 гг. вопросы территориальной принадлежности пограничных областей в дальнейшем не раз осложняли развитие взаимоотношений народов Кубани и Адыгеи. Урегулирование земельных отношений стало наиболее важной пробле­мой развития области в последующие годы. Таким образом, Адыгейская авто­номная область вступала в новый 1925 г. с целым рядом нерешенных вопросов административного и территориального характера, причем последний приоб­ретал черты землеустройства русского населения. Постепенно усиливавшийся земельный кризис в области, по мнению партийной организации, мог быть раз­решен лишь путем переселения части малоземельных и безземельных русских жи­телей за пределы области.

Признав обеспеченность землей черкесского населения ненормальной, а боль­шинство земель, принадлежавших аульским обществам, неудобными, област­ной исполнительный комитет 9 ноября, 8-10 декабря 1925 г. принимал решения

о переселении русского населения в пределы Северного Кавказа ввиду его мало- земелья^[624]. V съезд советов области в подтверждение правомерности постанов­ки и разрешения земельного вопроса обратился с «настойчивым ходатайством» к краевому исполнительному комитету о выделении переселенческого фонда в 12000 дес. земли в Куго-ейских степях и финансовой помощи в проведении ме­лиоративных работ. Мотивированный отказ краевого земельного управления - отсутствие требовавшихся мощностей для переселенческих хозяйств - вос­принимался как явно “нежелательное” отношение к насущным потребностям становившейся автономии.

Основной причиной «национальной розни», согласно сводкам ОГПУ и от­четной документации низовых партийных и советских ячеек в 1920 гг. являлась неравномерность пользования землей. Вот наиболее типичная и распростра­ненная характеристика политического состояния области в 1926 г.: «В остро­малоземельных русских населенных пунктах, расположенных рядом с обеспе­ченными землей аулами (с.Штурбино, Натырбово, х.Руденков, с.Николаевское, х. Яблоновский обычно открыто выражается недовольство национальной поли­тикой советской власти, резко враждебное отношение к черкесскому населению. Среди черкесского населения в прошлые годы (1924, 1925) и особенно в настоящее время (июнь, июль) получило большое распространение настроение за выселение всех русских крестьян, живущих в Адыгее, за пределы области и переселение на их место черкесов из Турции»^[625].

В сводках ОГПУуказывалось: «Сущность земельного вопроса в Адыгейской (Черкесской) автономной области заключается в том, что русское население в большей своей части является малообеспеченным землей, а черкесское населе­ние в большей своей части удовлетворительно или хорошо обеспечено землей ... В связи с этим среди того и другого населения существует перманентная враж­да, постоянные столкновения и споры. Вместе с тем в области получала рас­пространение земельная аренда русских у черкесов на почве малоземелья, что создает зависимость русских от черкесов и подогревает национальную рознь, особенно там, где эта аренда начинает носить спекулятивный и кабальный характер».

В поиске эффективных форм управления советское руководство пыталось увязать интересы экономической интеграции страны, края, области с интере­сами населения различных административно-территориальных образований. Тем не менее, попытки совмещения экономических интересов государства и на­циональных особенностей тех или иных территорий не всегда являлись успеш­ными. Проведенное районирование области положило начало стихийному раз­межеванию населения по национальному признаку. Многочисленные ходатайства

и взаимные земельные претензии были направлены на закрепление русского на­селения за Кубано-Черноморской, черкесского - за Адыгейской автономной об­ластями, что едва ли способствовало упрочению межнациональных связей. Призванный уступить место экономическим проблемам, национальный фактор стал ведущим в определении жизненных перспектив области.

С завершением процесса автономизации, совпавшего с окончанием райони­рования, в национальных образованиях Северного Кавказа встали проблемы обу­стройства этнических меньшинств, в частности русских. Применительно к ним эти проблемы рассматривались как вопросы установления правильных взаимо­отношений между коренным населением и казачеством. Округа решали задачу закрепления за казачеством земель, ранее отторгнутых у горцев. В Адыгее, где русские составляли половину населения, вопрос о выделении для них отдельных округов не возбуждался. В отличии от других автономных областей Северного Кавказа, в Адыгее большинство населения относилось не к казачеству, а к ино­городнему крестьянству. В складывавшейся обстановке непрочного территори­ального и межнационального развития региона автономной области предстояло обеспечить стабильность своего существования и решать вопросы националь­ного взаимодействия проживавших на ее территории народов.

Дальнейшие административно-территориальные преобразования в нацио­нальных автономиях оказались связанными с решениями партийного руковод­ства страны по совершенствованию и улучшению государственного аппарата. Е.С. Тютюнина полагает, что таким «поворотным моментом в принципиальном подходе к структуре административно-территориального деления страны стал 1930 год». 23 июля 1930 г. вышло постановление Президиума ВЦИК и СНК СССР о ликвидации округов, укреплении районов, как основного звена социалистиче­ского строительства в деревне. В соответствии с ним на Северном Кавказе преду­сматривалась ликвидация 10 русских округов: «Эти командные, волевые методы, апробированные в крае при ликвидации в 1928 г. Грозненского и Сунженского округов, прочно заняли свое место в системе управления, отбросив даже фор­мальную видимость демократии»^[626].

Северо-Кавказский край оказался разделен на 87 районов, из которых 7 явля­лись национальными, 10 городов и 7 национальных автономных областей. Внутри автономий ликвидация округов свелась к их переименованию в районы. Так, «районы Чечни и Ингушетии, как и других автономных областей, управлялись из едино краевого центра. Как показала практика, эта система не всегда была удач­ной, указания отдавались сверху порой без должного учета местных специфиче­ских условий, волеизъявления трудящихся»^[627]. Исследователи отмечали, что укре­пление районов нередко выливалось в бюрократизацию их аппарата, усложнение структуры, увеличение численности различных подразделений. Таким образом,

в структуре административно-территориального устройства все большее предпо­чтение отдавалось удобствам прямого государственного управления, что нашло свое отражение и в установлении границ административных районов по радиусу деятельности совхозов.^[628] Проведение данных мероприятий, нацеленных, прежде всего, на поднятие сельскохозяйственного развития районов, на Северном Кавказе имело некоторые особенности.

Е.С. Тютюнина, проанализировав соответствующие постановления партии и правительства, а также краевого исполкома, пришла к выводу, что «форсиро­вание темпов экономического развития вызвало к жизни ряд решений местных властей и в отношении национальных образований». Прежде всего, вхождение Дагестана в состав Северо-Кавказского края в 1931 г. потребовало внешнего районирования Дагестанской АССР. Оно проводилось с учетом принципа эко­номической целесообразности и достижения административно-хозяйственной целостности республики. По тем же причинам «значительные территориальные приращения получили автономные области края». В данной связи исследова­тельница приводит конкретные примеры передачи отдельных населенных пун­ктов в состав Кабардино-Балкарской, Карачаевской и Черкесской автономных областей^[629].

Неоднократные административно-территориальные изменения, проводивши­еся в пределах края, имели определенную логику своего развития. В последние годы в литературе появились даже попытки выявления его этапов. Так, для перво­го этапа, охватывавшего собою 1917 -1920 гг., проводившиеся в крае изменения не оказали разрушительного воздействия на сложившиеся до 1917 г. крупные административные образования. Второй этап, датируемый 1921-1928 годами, ознаменовался преобладанием в административно-территориальном переустрой­стве Северного Кавказа национального фактора: «В это время значительно пере­кроены границы всех административных единиц, некоторые народы Северного Кавказа получили возможность реализации государственных начал в форме национально-территориальных образований». В рассматриваемый период вре­мени обозначились противоречия между экономическими интересами страны и ее национально-административным делением. В последующее десятилетие, составившее заключительный предвоенный этап развития административно­территориального устройства края, указанное противоречие «в какой-то мере было преодолено, хотя методы разрешения этой проблемы приобрели ярко вы­раженный командно-силовой стиль». Национальный момент отступает на второй план, что наиболее ярко проявилось в политике ликвидации национальных райо­нов края^[630].

В принципе, соглашаясь с предложенной периодизацией административно­территориального переустройства Северного Кавказа, хотелось бы отметить, что уже на начальном этапе национально-государственного строительства террито­риальный принцип уравновешивался хозяйственными потребностями автономий. Его приоритетность носила скорее идеологический характер, нежели являлась практическим руководством. Как показывает анализ архивных источников, в дей­ствительности намерение партийного руководства буквально следовать лозунгу «самоопределения наций» наталкивалось на ряд непреодолимых экономических трудностей и вынуждено было их учитывать.

Одним из итогов административно-хозяйственного переустройства края ста­ло повышение политико-правового статуса его отдельных национальных обра­зований. В обобщающих исследованиях по истории автономных республик, как правило, отмечалось, что «исторические перемены потребовали дальнейшей де­мократизации советского государственного строя, усиления роли местной власти в решении задач хозяйственного и коммунистического строительства, в развитии творческой активности масс»^[631]. Более того, изменения такого уровня, вытекав­шие из новой Конституции 1936 г., и не могли, вероятно, восприниматься иначе. Законодательное повышение статуса касалось Северо-Осетинской, Кабардино­Балкарской и Чечено-Ингушской автономных областей.

К сожалению, конкретных причин, относившихся к повышению статуса той или иной области, в историографии не приводится. Даже в исследованиях «пере­строечного времени», авторы ограничиваются рассуждениями общего характера: «В соответствии с новой Конституцией СССР, принятой в 1936 г., Кабардино­Балкарская автономная область была преобразована в республику. Переход от автономной области к автономной республике для Кабардино-Балкарии, как и для других национальных областей, означал переход к более высокой фор­ме национальной государственности - от административно-политической к государственно-политической. Это был акт огромной политической, социально­экономической важности»^[632]. Иногда в качестве основных предпосылок данных преобразований называются и изменения этнического состава населения. Так, характеризуя процесс образования Чечено-Ингушской АССР, современный ис­следователь связывает его и с увеличением численности чеченского и ингушского народов: «В развитии этнической структуры образовались две тенденции: рост доли чеченцев и ингушей; сокращение доли русско-украинского и армянского на­селения при относительной стабилизации других национальностей»^[633].

Показательно, что в исторической литературе до сих пор сохраняется неяс­ность относительно того, как долго автономные республики находились в составе

края. Исследователями обращается внимание, что «нормативные акты, опреде­ляющие их отношения с краевыми властями, нам неизвестны. В Конституции СССР 1936 г. и РСФСР 1937 г. возможность вхождения АССР в краевые объеди­нения никак не определяется, а края, области, автономные республики и авто­номные области перечисляются в Конституции РСФСР, принятой Чрезвычайным XVII Всероссийским съездом Советов в январе 1937 г., одним рядом, не закрепляя вхождения ни одной их них в состав каких-либо территориальных объединений»^[634].

Определенную ясность в данный вопрос внесли правоведы. Исследуя про­цесс становления федеративных отношений и территориального размежевания в регионе, Ж.И. Овсепян указала в качестве одного из его этапов период, охва­тывавший собою 1936-1940-е гг. Именно тогда, по ее мнению, произошло «пре­образование части автономных областей, расположенных в Северо-Кавказском регионе России, в автономные республики и их выделение из состава края. Это произошло с принятием Конституции СССР 1936 г. и касалось целого ряда авто­номных областей России»^[635]. Кабардино-Балкарская, Северо-Осетинская, Чечено­Ингушская и Дагестанская автономные республики были выведены из состава Северо-Кавказского края. Адыгейская и Карачаево-Черкесская автономные обла­сти, которые сохраняли свой статус административно-территориальных автоно­мий, вошли в состав новых краевых образований: Адыгея в состав Краснодарского края, а Карачаево-Черкесия - Орджоникидзевского края.

В целом, несмотря на множество трудностей и противоречий, сопровождав­ших административно-территориальное устройство народов края, специалисты оценивают его в качестве «одного из важных факторов упрочения советской власти», который способствовал «урегулированию межнациональных отноше­ний как внутри одного национально-государственного образования, так и с со­седствующими областями». Оно формировалось на различных основах, включая в себя, как территориальные, экономические, а также и конфессиональные факто­ры: «Выбиралась, в конечном итоге, наиболее удобная форма административно­территориального устройства, при которой максимально учитывались интересы трудящихся различных национальностей, соблюдались их традиции, обычаи, тя­готения к тем или иным экономическим промышленным центрам»^[636].

В целом, анализ исторических источников и историографии проблемы свидетельствует о том, что в осмыслении самой проблемы административно­территориального переустройства народов Северного Кавказа произошли ощу­тимые перемены. Она все чаще начинает рассматриваться исследователями в ка­честве одного из приоритетных направлений национальной политики советской

власти в регионе. С ее разрешением большинство из них связывает успехи или неудачи национально-государственного строительства в целом.

Соответственно, меняются и представления о причинах, вызывавших к жизни подобного рода изменения. Если ранее историки относили их преиму­щественно к необходимости осуществления социально-экономических преоб­разований в национальных районах края, то теперь они нередко указывают на хозяйственную неэффективность последних. Среди основных причин постоян­ных административно-территориальных изменений на Северном Кавказе в 1920­1930-е гг. называются стремление советской власти к созданию, с одной стороны, более однородных в этническом отношении автономий, а с другой - придания им атрибутов полноценной государственности.

Вместе с тем, начиная с 1990-х гг., усиливается интерес исследователей к личностному фактору в данных процессах. Активно пересматривается роль в них, прежде всего руководителей национальных образований, анализируется степень осознанного участия народа в происходивших преобразованиях, со­звучности данных изменений сложившимся в регионе образу и укладу жизни его многонационального населения. Однако, несмотря на расширение предмет­ного поля исследований в этом направлении, введение в научный оборот новых источников, наблюдается некий консерватизм в переосмыслении многих сюже­тов самой проблемы. Особенно он характерен для региональной историогра­фии, что, не в последнюю очередь, обусловлено и теми реальными последстви­ями административно-территориальных преобразований, которые обеспечили саму возможность хозяйственного и культурного развития народов Северного Кавказа.