§ 3.2. Национально-государственное строительство на Северном Кавказе: особенности и итоги
Интерес к начальному этапу обретения народами Северного Кавказа собственных национально-государственных образований и сопровождавших его мероприятий организационного и административно-территориального характера обозначился уже в первые пореволюционные десятилетия.
Издания того времени, посвященные различным вопросам истории и развития северокавказских автономий, как правило, носили популяризаторский характер и сосредотачивались на тех огромных политических и хозяйственно-культурных изменениях, которые произошли в жизни горских народов с обретением ими национально-государственных образований[434]. Обращает на себя внимание наличие в практически каждой изтакого рода работ внушительного раздела, отражавшего историческое прошлое народов региона и призванного, по мысли его авторов, являть собою «необходимую и обязательную предпосылку для понимания и полного осознания наших достижений»[435] .
Однако по мере выхода в свет многочисленных статистических и различного рода юбилейных изданий, наглядно иллюстрировавших успехи северокавказских автономий, постепенно стал оформляться и профессиональный интерес историков к самому процессу становления и обретения народами региона национальных автономий. Его появление следует отнести к началу 1950-х - началу 1960-х гг. Именно в те годы выходят первые работы с характерными названиями, а их содержание свидетельствует об устойчивом внимании исследователей к вопросам образования и политико-правового статуса национальных автономий[436].
Наличие достаточно объемного историографического материала по данной проблеме, а также содержательная схожесть многих исследований определяет целесообразность его анализа, прежде всего, по проблемному принципу. Более того, некое концептуальное единство, прослеживающееся в понимании самого процесса и характера национально-государственного строительства на Северном Кавказе вплоть до начала 1990-х гг., диктует необходимость выделения основных направлений в его осмыслении.
К ним следует отнести такие сюжеты, как организационные формы национально-государственного строительства, причины их подвижности и изменчивости, характер и конкретный комплекс задач, призванных решаться определенными видами автономий в тот или иной период времени развития советского государства.По признанию большинства исследователей, национально-государственное строительство народов СССР прошло несколько этапов. Первый из них, охвативший по времени период с 1917 по 1920 гг. ознаменовался возникновением и существованием автономных республик. В качестве основной причины их появления называются отсутствие конкретного опыта национально-государственного строительства, тяжесть международной обстановки, острота классовой борьбы внутри страны и иностранная интервенция, а также «потребность в объединении революционных усилий трудящихся в целях защиты завоеваний Октября». Второй этап, продолжавшийся с 1920 по 1925 гг. характеризовался образованием автономных областей как специфической формы советской национальной государственности. Для третьего этапа, завершившегося в 1936 г., отличительным признаком становится создание автономных округов, преобразование многих областей в автономные республики, значительный рост количества союзных республик. И, наконец,
заключительный этап, верхняя граница которого так и осталась неопределенной, призван был совершенствовать сложившиеся национальные отношения в стране[437]. Конкретизация предложенных этапов национально-государственного строительства в стране свидетельствует о наличие некоторых характерных особенностей данного процесса в каждом отдельном регионе.
Свои специфические особенности имелись и на Северном Кавказе. Так, если первый период здесь по существу совпадал с общероссийской направленностью, то в последующие годы выявились некоторые особенности. Для 1921-1924 гг. ими стало создание многонациональных автономий - Горской и Дагестанской республик, а для периода 1924-1937 гг. - вхождение автономных образований в состав Северо-Кавказского края.
Наблюдаются и расхождения в определении временных границ отдельных этапов: завершающей датой второго из них называется 1924 г., время прекращения существования Горской автономии; для третьего этапа таким завершением является 1937 г., в течение которого происходило дальнейшее административно-территориальное дробление Северо-Кавказского края[438].Для народов Северного Кавказа процесс национально-государственного строительства в форме непосредственного предоставления им отдельных автономий начался в 1921 г. и совпал с распадом Горской автономной республики по национальному признаку. Начало этому процессу положил выход Кабарды из ее состава, который и повлек за собою пересмотр остальными национальными округами своего положения в многонациональной автономии. В литературе существуют различные точки зрения, обосновывающие причины необходимости создания самостоятельных автономий народов, составлявших Горскую республику. Среди наиболее значимых причин исследователями называются следующие факторы: Горская республика так и не смогла полностью преодолеть имевшееся между народами национальное отчуждение; мероприятия общегосударственного характера нередко воспринимались отдельными народами как ущемление их национальных интересов; при почти одинаковом уровне развития народов, степень их классового расслоения, экономического, политического и культурного состояния была несколько разной[439].
Несколько отличной от общепризнанной точки зрения придерживается С.Э. Эбзеева. По ее мнению, основная причина ликвидации Горской республики заключалась в том, что она совпала с завершением образования СевероКавказского края: «Процесс создания общих для всего Северного Кавказа краевых
партийных и государственных органов завершил образование Северо-Кавказского края в июне 1924 года. Поэтому правительство Горской республики стало излишним, ненужным, промежуточным звеном в общей системе партийных и советских государственных органов». Горская республика выполнила свою задачу по организации советской власти в национальных районах края и закономерно уступила занимаемое место самостоятельным автономным образованием, руководство и координация действий которых перешло к Северо-Кавказскому исполнительному комитету[440].
Определенные расхождения среди исследователей наблюдаются и в определении конкретных причин, повлекших за собою образование самостоятельных автономий народов Северного Кавказа. Особенно отчетливо они проявляются в осмыслении данных процессов в Кабарде и Чечне. Среди основных причин, побудивших руководство Кабардинского национального округа выйти из состава Горской республики, чаще всего называется его неудовлетворенность разрешением территориальных и, прежде всего, земельных проблем[441]. Отмечается и относительно высокий уровень хозяйственного развития округа, потребовавший расширения его самостоятельности и укрепления непосредственных связей с центральной Россией: «Экономическое состояние и возможности Кабарды требовали расширения самостоятельности ее действий. Национальные округа к тому времени не удовлетворяли требований народа, в его недрах вызрели все условия для перехода к более высокой форме советской автономии».[442] Более того, по заключению специалистов, выделение в административную область открывало «большие возможности дальнейшего укрепления братского сотрудничества кабардинцев и балкарцев с русским народом, со всеми народами нашей страны для осуществления совместной исторической цели - строительства социализма» [443].
Вопрос об образование Чеченской автономной области в 1922 г. напрямую связывается рядом исследователей со сложностью политической обстановки, наблюдавшейся в округе по окончании Гражданской войны: «Необходимость дальнейшего развития классового самосознания бедноты и освобождение ее от влияния клерикальных верхов, развертывание ее революционной инициативы, создание демократических органов власти и обуздание кулачества и клерикальных элементов, обусловили выделение Чечни в самостоятельную автономную область. При
таком положении реакционные силы не смогли бы использовать автономию в своих эгоистических целях. Наоборот, автономия делала Советскую власть, родившуюся в центральной России, наиболее понятной, родной и близкой»[444].
Исходя из указанных причин, создание самостоятельных автономий традиционно рассматривается исследователями, как форма, способная обеспечить наиболее благоприятные условия для учета специфических особенностей каждого народа, а также переход ранее отсталых национальностей к социализму, минуя капитализм[445]. Вместе с тем, подчеркивается, что именно отдельные автономии являлись тем средством, которое наилучшим образом отвечало задачам укрепления дружбы и братского сотрудничества народов[446]. В данной связи обращает на себя внимание одно примечательное обстоятельство. Несмотря на наличие определенных расхождений во взглядах исследователей на причины и сам процесс создания автономных образований в регионе, практически все они единодушны в признании некой закономерной логики, отличавшей национально-государственное строительство в целом. Она, как правило, сводится ими к констатации того факта, что «советская автономия не есть нечто застывшее и раз навсегда данное; она допускает самые разнообразные формы и степени своего развития». Инициатива создания самостоятельных автономий в ней отводится «широким массам трудящихся при поддержке центральных органов власти»[447]. Однако, как свидетельствует и историографический. И исторический опыт, данное положение едва ли способно выдержать проверку на теоретическую прочность при столкновении с реальной действительностью того времени.
С определенной долей условности оно еще способно прояснить ситуацию при образовании первой многонациональной автономии на Северном Кавказе - Горской республики. И то, только с той разницей, что процесс ее создания инициировался в большей степени не народами, а конкретной обстановкой военного противоборства в регионе и принадлежал партии большевиков. Более того, преобразование национальных округов в самостоятельные автономии в большинстве случаев осуществлялось не по воле «широких народных масс», а по инициативе той же партии. Кстати, практически во всех исследованиях по истории национально-государственного строительства на Северном Кавказе подчеркивается роль партийных организаций по созданию самостоятельных автономий народов. Партия являлась не только организатором, но и разработчиком конкретных форм самостоятельности тех или иных народов, руководствуясь при этом
собственными теоретическими представлениями и конкретными задачами построения советского государства. При этом нередко ее усилия объективно совпадали с устремлениями управленческой элиты этих народов, отражавшей, тем самым, «их волю и вековые чаяния».
Вместе с тем, имеются факты непонимания многими коммунистами, в том числе и Горской партийной организации, сути и природы национальногосударственного строительства в регионе: «При рассмотрении конкретных форм самоопределения горских народов и казачьего населения проявились как колонизаторский, так и местный националистический уклон». Подобные настроения не могли не сказаться и на самом процессе становления национальных автономий[448].
Образование Кабардинской автономной области является наглядным примером того, что зачастую такая инициатива принадлежит непосредственно самому руководству будущей области. В литературе подробно описан и проанализирован конфликт между представителями Горского ЦИКа и Кабардинского национального округа, результатом которого и стало решение о его выделении в самостоятельную область[449]. Основная роль в этом процессе принадлежала председателю Кабардинского окружного исполкома Б.Э. Калмыкову. Именно ему надлежало найти приемлемую, как для общероссийского, так и для краевого руководства причину, обусловившую необходимость выхода Кабарды из состава Горской АССР. Такой причиной на тот момент была признана изначальная искусственность и непрочность Горской автономии как государственного образования, а также экономическое и культурное тяготение кабардинцев «в сторону областей РСФСР»[450].
В последние годы деятельность самого Б.Э. Калмыкова, как, впрочем, и иных советских работников того времени, подвергается переосмыслению.
В специальной литературе все чаще указывается на «необоснованное преувеличение марксистской подготовки революционеров Кабарды и Балкарии, которые в основном были безграмотными и малограмотными людьми»[451]. Обращается внимание и на пагубную роль отдельных из них в процессе развития народов области. Так, имя Б.Э. Калмыкова напрямую связывается с массовыми репрессиями и уничтожением кабардинской интеллигенции. Подчеркивается, что «палач масштаба Б.Э. Калмыкова немыслим где-то в Рязанской или Тульской области. Он стал возможен только в национально-территориальном образовании, относительная автономность которого обернулась в данном случае абсолютным злом»[452].
Ряд современных авторов на основе анализа земельных преобразований в Горской республике склонны полагать, что она стала узаконенной формой ограбления кабардинского народа: «Вспомним в связи с этим, что “Союз объединенных горцев Северного Кавказа и Дагестана” и пришедшая ему на смену независимая Горская республика отказались от решения аграрного вопроса за счет внутреннего перекраивания границ между горскими народами. Но Горская АССР, как и Терская республика, встала на этот порочный путь, выбрав в качестве жертвы опять-таки Кабарду. К весне 1921 г. она лишилась 30 % своих земель (по сравнению с 1918 г.)»[453]. Исследователи особо отмечают, что участие «кабардинцев в коллективной форме государственности обернулось для них национальной катастрофой. Кабарда превращалась в один из захолустных округов искусственного государственного образования, хищнически распоряжавшегося остатками ее благосостояния»[454]. В данной связи образование автономной области оценивается как «закрепление суверенной воли кабардинского народа к обретению национальной государственности». Таким образом, автономная область фактически и явилась тем компромиссом между центром и кабардинским народом, который на тот период времени позволял решать обеим сторонам свои конкретные задачи.
Выделение кабардинцев из состава Горской республики повлекло за собою и необходимость решения вопроса о самостоятельности Балкарского округа. Показательно, что в существующей литературе практически не упоминается о каких-либо самостоятельных шагах в этом направлении со стороны балкарского руководства. На страницах специальных исследований отмечается, а в трудах кабардинских авторов усиленно подчеркивается, что балкарцы были одним из самых малоземельных народов на Северном Кавказе с так и не сложившейся государственно-политической традицией. В этом отношении достаточно показательным является и отсутствие упоминания о балкарцах в одном из разделов
обобщающего труда, посвященного истокам и становлению современной государственности Кабардино-Балкарии. В предисловии к нему авторский коллектив признает существенную неполноту анализа ее истоков и «ни в коем случае не отождествляет их с политической традицией только одного из ее народов[455]. Однако само наименование и содержание соответствующего раздела «Государственнополитическая традиция в истории кабардинцев», где первое упоминание о балкарцах встречается только на 51 странице, не оставляет сомнения в предпочтениях и выборе авторов.
Процесс обретения балкарцами собственной административной автономии в составе Горской АССР, как правило, носит характер простого упоминания, а дальнейшее расширение самостоятельности округа сводится к образованию Кабардино-Балкарской автономной области: «После выделения Кабарды из Горской АССР в автономную область предпринимались шаги и по решению вопроса о самостоятельности Балкарского округа. Оставаться в дальнейшем в составе Горской республики Балкария не могла, потому что она еще больше, чем Кабарда, была оторвана от Горской АССР. 16 января 1922 г. ВЦИК постановил образовать объединенную Кабардино-Балкарскую автономную область, непосредственно связанную с РСФСР, выделив для сего из состава Горской автономной республики территорию, занимаемую ныне балкарцами, объединив Балкарию с Кабардой»[456].
В качестве причин такого объединения называются «отсутствие у маленькой Балкарии аппаратов здравотдела, отдела юстиции, финотдела, ревтрибунала, военкомата. Их создание потребовало бы колоссальнейших затрат государственных средств». Более того, подчеркивается наличие тесной экономической связи с Кабардинским округом и отсутствие с ним политических разногласий[457]. В ряде работ встречаются указания и на трудности, как объективного, так и субъективного порядка, обусловивших «затягивание проведения в жизнь постановления ВЦИК» об объединении соседних народов.[458] Но они, как правило, не конкретизируются.
Неизменно высокой оценкой в историографии отмечен и сам факт образования объединенной области: «Образование Кабардино-Балкарской области имело огромное значение. С созданием единой автономии объединились экономические ресурсы Кабарды и Балкарии, что способствовало лучшему использованию
природных богатств для быстрого восстановления экономики, являлось ярким примером торжества ленинской национальной политики»[459]. Предоставление народам автономии связывалось исследователями и с обретением ими большей самостоятельности в решении хозяйственно-политических и культурно-бытовых вопросов, «с быстрым социальным прогрессом трудящихся области»[460]. Вместе с тем, в работах последнего времени отмечается и факт разрушительного воздействия национальной государственности на развитие отдельных народов. Так, в частности, констатируется, что национальная государственность в виде автономной области и республики «не только не способствовала развитию этнической культуры кабардинцев, но и стала орудием ее разрушения» в 1920-1930-е гг. К ее разрушительным последствиям относят массовые репрессии, уничтожившие носителей духовных традиций народа - священнослужителей и старую интеллигенцию, подавление этнической идентичности[461].
Схожая ситуация наблюдается и в освещении процесса образования ЧеченоИнгушской автономной области. Процесс выделения из состава Горской республики Чеченского округа и преобразование его в самостоятельную область отмечен устойчивым исследовательским интересом[462]. В значительной степени он вызван и сохранением на территории области вплоть до 1926 г. чрезвычайной
формы управления - революционных комитетов. По заключению исследователей, «восстановление советской власти в Чечне и Ингушетии, как и на всем Северном Кавказе, происходило в форме революционных комитетов, что диктовалось крайне тяжелыми условиями, созданными интервенцией и гражданской войной, являлось следствием чрезвычайно сложной ситуации в этих национальных районах»[463]. Ситуация, как свидетельствуют специальные исследования, принципиально не изменилась и к моменту образования самостоятельной области, во главе которой был поставлен ревком под руководством Т. Эльдерханова.
Многие сложности начального периода становления автономии чеченского народа связываются в историографии не столько с причинами объективного свойства, но и с деятельностью ее первых руководителей. Так, достаточно противоречиво оценивается, пожалуй, одна из самых ярких фигур в Чечне того времени - Т.Э. Эльдерханов. Согласно заключениям специалистов, «Т.Э. Эльдерханов занимает особое место в истории Чечни: учитель по образованию, член I Государственной думы, председатель Гойтинского народного Совета, с 1920 г. член РКП(б)»[464]. Отрицательно относился к панисламизму и пантюркизму, но в то же время «не понимал, что путь к упрочению Советской власти в условиях Чечни лежит через обострение борьбы между революционными силами и силами реакции, заключается в опоре на бедноту». Отечественная историография нередко упрекала Т.Э. Эльдерханова в ориентации на буржуазные элементы, духовенство, за то, что он проводил политику примирения революционных и реакционных сил. Вменялось в вину «видному революционеру» и слабое знание марксизма. Тем не менее, и политическая практика советского государства, и сама историография признавали «бессознательный характер его крупных ошибок». Подтверждением чему являлось долгое использование Т.Э. Эльдерханова на государственной и советской работе[465].
В данной связи в современной историографии начался и процесс переосмысления роли отдельных исторических персонажей в истории советской Чечни, их значения в процессе активизации революционного сознания чеченцев. В частности, по мнению отдельных исследователей, усилению влияния «прокоммунистической группы А. Шерипова во многом способствовала гибель шейха Дени Арсанова в 1918 г. и ослабление влияния Горского правительства. Что касается самого А. Шерипова, который традиционно считается первым коммунистом Чечни, вряд ли он являлся таковым на самом деле. Скорее националист либерального толка, поверивший, что большевики действительно готовы признать национальные права чеченцев»[466].
Более сдержанную оценку получают и такие «ярые» противники советской власти, как шейх Али Митаев и руководитель Северо-Кавказского эмирата Узун- Хаджи. Их сотрудничество с большевиками рассматривается не столько в качестве тактического успеха советской власти, но и как признание их авторитета и прочности позиций среди самих чеченцев: «Северо-Кавказский эмират Узун- Хаджи в советской историографии традиционно рассматривался как реакционное образование, существование в котором правительства, министерств и других органов власти носило чисто формальный характер. Но если бы эмират не представлял собою серьезной силы в горах Чечни, большевики не пошли бы с ним на союз, даже временный»[467].
Наиболее последовательным в своем стремлении переосмыслить роль и значение «антибольшевистского элемента» в создании советской автономии Чечни является отечественное Интернет - сообщество, в пространстве которого проговариваются многие идеи, так или иначе связанные с проблемами взаимодействия народов и советской власти. В одной из электронных публикаций популярного цикла передач «Радио свободы», посвященного Чечне и чеченцам, читателей знакомили с документами планировавшегося к изданию тома «Конфликтный этнос и имперская власть»[468]. Подчеркивался сохраняющийся интерес современников к «чеченской теме», которая на момент выхода передачи в мае 2005 г. все еще продолжала оставаться terra incognita. В качестве фигуры, чья жизнь и деятельность по-прежнему интриговала воображение исследователей, был назван шейх Али Митаев. Метаморфозы его политического перевоплощения - от вооруженного сопротивления советской власти до членства в областной революционном комитете - стали предметом серьезного размышления специалистов. Пытаясь объяснить столь причудливые перемены в его судьбе, Л.С. Гатагова отмечала: «По всей видимости, у него была двойственная позиция. С одной стороны, он выказывал стремление служить большевикам. С другой стороны, я думаю, он лелеял далеко идущие планы. И агентура ОГПУ доносила, что он ведет негласную деятельность по сколачиванию всех религиозных сект в нечто единое. То есть под его знаменами собиралось все больше и больше людей. И это начало настораживать большевиков, которые понимали, что рано или поздно Митаев может встать против советской власти. Он превращался в весьма опасную и нежелательную фигуру»[469].
Многочисленные документы и свидетельства современников того времени отмечали высокий авторитет шейха, активность его общественной позиции, «непоседливый нрав и неиссякаемую энергию, зачастую не находившую своего
выхода». Разъясняя необходимость его привлечения к активному сотрудничеству с новой властью секретарь Оргбюро РКП(б) Чеченской автономной области Азнарашвили, писал в октябре 1923 г.: «Принимая все это во внимание, у меня создалось твердое мнение использовать его как авторитет для Чечни, во-вторых, придать его деятельности, которую никакими силами не остановишь до его смерти, официальный вид, в-третьих, испытать его посредством поручения определенных работ, связанных с нажимом на население, имея в виду продналог, борьбу с бандитизмом и прочее. С моим мнением т. Эльдарханов согласился и мы решили с ведома Юговостбюро ЦК, которое дало свое согласие, ввести его в состав ревкома. До этого Али Митаевым был сделан первый шаг, показывающий его положительное отношение: он предложил чеченскому ревкому выставить сотню своих мюридов для охраны железной дороги. Сотня была выставлена, и налеты на железную дорогу быстро ликвидировались. Согласие на ввод в ревком им было дано, и сейчас он официально числится членом революционного комитета. Здесь его фигура начинает выявляться рельефней. Становится ясным, его цель - использовать свое новое положение в личных целях укрепления своего авторитета в массах . Начинает лавировать между своей официальной ролью и своим настоящим положением шейха. Чувствует цели его ввода в ревком и, может быть, даже и знает. Не видно его отрицательной деятельности, но и положительной немного, в лучшем случае - дружественный нейтралитет»[470]. Однако столь хорошо начинавшееся сотрудничество шейха и советской власти было прервано его арестом в 1924 г. Усиление позиций Али Митаева не только среди населения области, но и членов ревкома, противоречивость и непоследовательность его взглядов, стали веской причиной для обвинения его в антисоветской деятельности. Последовавший вскоре за арестом расстрел, свидетельствовал об укреплении позиций власти, более не нуждавшейся в «традиционном» обрамлении своего присутствия в Чечне.
Не менее скоротечным оказалось и сотрудничество с еще одним идейным противником советской власти - главой Северо-Кавказского эмирата Узуном- Хаджи. В советской историографии эмират традиционно рассматривался в качестве реакционного образования, атрибуты государственной власти которого носили «сугубо номинальный характер». Стойкий противник советской власти и сторонник сильного теократического государства, Узун-Хаджи весной 1918 г. поднимает знамя борьбы с деникинской оккупацией Северного Кавказа. Разочаровавшись в деятельности долгое время горячо им поддерживаемого Н. Гоцинского, он создает эмират - государство, не имевшее четких границ и с легкой руки историков получившее название «летучего голландца». В его состав входили горные районы Дагестана, горная Чечня и часть Ингушетии. Эмират был признан правительствами Азербайджана, Грузии и Турции.
В период антиденикинского восстания Узун-Хаджи являлся членом Совета обороны Северного Кавказа и Дагестана вместе с представителями большевиков. В состав правительства Северо-Кавказского эмирства, где он являлся главой, также входили большевики, в подчинении Узун Хаджи находились русские красноармейские части Н. Гикало, чеченские краснопартизанские отряды Исаева и Арцханова. Один из руководителей партии большевиков С. М. Киров в телеграмме В.И. Ленину сообщал о необходимости личного письма вождя мирового пролетариата к верховному вождю горских революционных войск Узун-Хаджи. Узун-Хаджи, в свою очередь, вел переговоры с С.М. Кировым по определению статуса созданного им эмирата на будущее. Однако в марте 1920 г. под давлением большевиков Северо-Кавказский эмират был ликвидирован, Узун-Хаджи получил пост муфтия Кавказа, а летом неожиданно умер.
По признанию большинства специалистов, именно сильное влияние духовенства и кулачества на чечено-ингушскую бедноту, тайповые отношения, сказывавшиеся в период выборов в местные органы власти, исключали возможность предоставления этим народам самостоятельной форму государственности сразу же по окончании Гражданской войны[471]. Кроме того, «необходимо было создать крепкие партийные организации, поднять трудящиеся массы до уровня понимания ими задач Советской власти, развить их инициативу, подготовить из их среды последовательных и стойких борцов за интересы трудового народа. Без этого предоставление автономии Чечне и Ингушетии осложнило бы дело упрочения Советской власти и укрепление диктатуры пролетариата в этих районах страны»[472]. Данные задачи и призвана была разрешить Горская республика, в состав которой включались Чечня и Ингушетия. В ряде исследований особо подчеркивается, что Чеченский административный округ не являлся автономным образованием, а представлял собою национальное административное объединение чеченского народа[473]. Неоднозначно оцениваются и итоги пребывания Чечни в составе многонациональной автономии. Помимо констатации, несомненно, положительных успехов, указывается и на то обстоятельство, что хозяйственный и культурный уровень Чечни в годы выделения ее из состава ГАССР был еще ниже довоенного: «Отсутствие сколько- нибудь налаженного хозяйства и необходимость создания развитого хозяйства, отсутствие сколько-нибудь удовлетворительных культурных условий жизни и необходимость скорейшего создания таковых, весьма и весьма низкий политический уровень населения и самая неотложная необходимость поднятия у широких масс политического сознания и их приобщение к активной
общественно-политической жизни требовали выделения Чечни из состава Горской АССР и провозглашение ее автономией». По убеждению исследователей, советская автономия должна была послужить для чеченского народа той правовой формой его политической организации, которая наилучшим образом обеспечивала бы решение стоявших перед ним задач[474].
Следующим этапом национально-государственного строительства чеченского и ингушского народов, как раз, и стало предоставление им самостоятельных автономий. В литературе утвердилось представление о том, что «экономическое и политическое состояние и возможности Чечни требовали расширения национальной самостоятельности. Объективная необходимость выделения Чеченской области и других округов из состава Горской республики и образование автономной области диктовалась потребностями дальнейшего экономического, политического и культурного развития чеченского народа, которые в тот период не мог уже удовлетворять административный округ»[475]. Создание Чеченской автономной области рассматривается, прежде всего, как важное средство оздоровления политической атмосферы в Терской области, в укреплении местных органов власти, в борьбе с «великорусским шовинизмом и местным национализмом», в установлении «более тесных федеративных отношений местных народов с великим русским народом».
Вместе с тем, ряд современных исследователей указывает на необходимость более осторожного подхода к анализу восприятия различными слоями общества самой идеи автономии. В частности, ими указывается, что в отличие от руководства области «не все в Чечне приняли автономию сочувственно». Необходимость ее введения приходилось не только разъяснять, но и отстаивать. Более того, само выделение Чечни из состава Горской республики достаточно настороженно встретили и соседние области, считавшие данную меру нецелесообразной и наносящей вред межнациональным отношениям в регионе. Показательным отношением определенной части населения области к ее новому правовому статусу стало и шариатское движение, в качестве одного из требований выдвигавшее создание религиозных форм управления[476].
Обращает на себя внимание и тот факт, что е сли процесс образования Чеченской автономной области достаточно подробно освещен в литературе, то получение самостоятельности ингушским народом выглядит как следствие упразднения Горской республики и необходимости решения задач нового административнохозяйственного районирования: «В этих условиях к началу 1924 г. появилась идея окончательного упразднения Горской республики и образование на ее территории
национальных автономий оставшихся еще в ней народов»[477]. Образование самостоятельной автономии ингушского народа оценивалось и продолжает оцениваться с точки зрения создания более благоприятных условий для его быстрого развития и широкого вовлечения в советское строительство. Правда, в последние годы отмечается, что «в условиях всеобщей эйфории, охватившей народы края по созданию самостоятельной государственности», преодолеть ее не смогла и ингушская партийная организация, «хотя она и отличалась необыкновенно трезвым и взвешенным подходом». По свидетельству архивных источников, коммунисты Ингушетии отвергли начальный, появившийся еще в 1922 г., проект объединения с Чечней, как грозящий обострению межнациональных отношений в крае. Однако уже в 1924 г. они оказались перед свершившимся фактом - распадом Горской республики и необходимостью создания собственной автономии[478].
В отношении двух других участников Горской автономии - Владикавказского и Карачаевского округов - в историографии сохраняются аналогичные суждения и оценки.
Образование Северо-Осетинской автономной области относится к 1924 г. и связано с упразднением Горской автономной республики. Ее нахождение в составе коллективной автономии народов Северного Кавказа отражало на тот момент времени особенности хозяйственного и политического развития Владикавказского округа и исключало возможность немедленного предоставления осетинскому народу более широкой формы автономии[479]. Обращает на себя внимание и относительно длительное, по сравнению с другими округами, его пребывание в составе Горской республики. К сожалению, в литературе отсутствует какое-либо объяснение данному факту. Вместе с тем, в последние годы в региональной историографии все чаще начинают пересматриваться достижения национальной политики на Северном Кавказе в период восстановления советской власти и ее попыток упрочить здесь собственное положение. В частности, отмечается неудовлетворительное разрешение аграрного вопроса и проведение землеустроительных работ в Осетии. Указывается на ряд трудностей в развитии местной промышленности, что нередко связывается с несогласованностью
установок и указаний центральных и государственных органов, «даваемых без учета местной специфики»[480].
Немало нареканий со стороны специалистов получила и государственная политика уравнительного землепользования, практиковавшаяся в Горской республике: «Обеспеченность землей народов, входивших в состав Горской АССР, была далеко не одинаковой. Так, ду (дата обращения 6.07.2012) шевой земельный надел (пашня, усадьба, сенокос, выгона и пастбища) в Кабарде составлял 3,74 дес., Ингушетии - 1,67, в Северной Осетии - 0,77 десятины, т. е. Кабарда имела душевой земельный надел, превосходивший душевой земельный надел Северной Осетии почти в пять раз. Ингушетия - более чем в два раза». Именно обострение земельного вопроса и неспособность правительства разрешить его в соответствии с требованиями народов стало причиной выделения Кабарды из состава Горской республики. С ее выходом исследователи связывают потерю Северной Осетией «около 40 тыс. дес. земли, находившихся многие десятилетия в фактическом пользовании ее граждан на правах систематической аренды в пределах Кабардинской автономной области»[481].
Следует отметить, что историографии национально-государственного строительства многих северокавказских автономий присущи «антикабардинские» настроения. Они выражаются не всегда явственно, но прослеживаются по детальным подсчетам земельных приобретений и потерь отдельными народами в сравнении с «благополучными» в этом отношении кабардинцами. К сожалению, практически не учитывается то обстоятельство, что подобное благополучие в большей степени являлось следствием самой национальной политики в регионе, ориентировавшейся на максимальное приближение территориальных границ к практике этнического расселения народов. Многовековые традиции аренды земельных и пастбищных угодий, существовавшие в регионе, как раз и выступали в качестве того действенного механизма, который на протяжении долгого времени регулировал проблему острой нехватки земли в ряде национальных районах. С началом революционного разрешения аграрного вопроса на Северном Кавказе данный механизм оказался фактически разрушенным, а новые автономные образования народов не могли, в силу естественных причин, удовлетворить их претензий друг к другу.
В осмыслении истории существования Горской автономии прослеживаются и тенденции противопоставления экономического потенциала Северной Осетии хозяйственным достижениям остальных народов. Подчеркивается, что из ее состава «один за другим выделялись в самостоятельные автономные области не самые развитые в экономическом, культурном и политическом отношении народы.
Известно, что Северная Осетия, которая последней вышла из состава Горской АССР, к тому времени располагала значительным промышленным потенциалом, рабочим классом, имела давние традиции отходничества, являвшегося одним из источников пополнения рядов рабочего класса квалифицированными кадрами». На основании данного заключения и делается вывод о том, что нахождение Северной Осетии в многонациональной автономной республике горских народов являлось, если и не прямой ошибкой, то, во всяком случае, отражало пренебрежение центрального руководства страны к «бурному росту национального самосознания горцев, естественному стремлению их к самостоятельности», которая способна была обеспечить народам большую свободу для успешного всестороннего развития[482].
К 1924 г. Горская автономия постепенно утрачивает свои консолидирующие возможности и для народа Северной Осетии. Следующим этапом в его развитии становится автономная область, которая как «первая форма осетинской национальной государственности полностью соответствовала уровню исторического развития осетинского народа в тот период и наилучшим образом способствовала дальнейшему росту его материальных и духовных сил»[483]. Подобного рода объяснения, хотя довольно широко и используются в литературе, мало, что проясняют в реальном положении дел. Так, практически не исследованным остается вопрос о том, кому действительно принадлежала инициатива в процессе преобразовании округа в автономную область - местному руководству или специальной комиссии по обследованию состояния советской и партийной работы в республике. В большинстве исследований указывается на обоюдное желание сторон, подкреплявшееся «мнением народа» о необходимости создания на базе Горской АССР двух автономных республик.
В данной связи Н.Ф. Бугай и Д.Х. Мекулов приводят достаточно убедительные факты, свидетельствовавшие об усилиях партийных и советских работников Горской АССР, направленных на сохранение республики. Одновременно отмечается, что приостановить процесс ее распада становилось все труднее: «Не утихало и движение за создание государственности осетинского народа. Обострялись отношения отдельных округов на этой почве с руководством республики, между русским и осетинским населением... Особую активность в этом направлении проявляла дигорская группа советских и партийных работников в Осетии. В числе причин этого движения кроме соображений национально-культурного характера, указывалось на громоздкость и ненужность республиканского (Горского) аппарата, поглощающего большую часть средств из местных бюджетов, отрыв власти республики от народа, слабое вовлечение представителей местных национальностей в работу советских органов»[484].
Исследователи склонны полагать, что в образовании Северо-Осетинской автономии сыграли свою роль самые разнообразные факторы, основным среди которых явилось стремление партийного руководства не допустить национальной вражды между соседними народами. Дело в том, что Юго-Восточное бюро ЦК РКП (б) небезосновательно опасалось, что «при упразднении ГАССР может опять возникнуть рознь между ингушами и осетинами. И все же отступления по созданию автономии осетинского народа носило временный характер. Велось активное обсуждение вопроса на местах. В центр и крайисполком направлялись просьбы предоставить осетинам автономию»[485].
Не менее путаная ситуация сохраняется и в отношении образования Карачаево-Черкесской автономной области. В специальной литературе до сих пор нет даже определенной ясности относительно нахождения черкесского населения в составе Горской АССР. Достаточно часто встречаются утверждения о том, что «из нее вышли также карачаевцы и черкесы»[486]. Подобное положение, скорее всего, является следствием смешения вопросов территориальной принадлежности и административного подчинения. Южная часть Баталпашинского отдела Кубанской области, которая традиционно соотносится с местонахождением черкесского населения, действительно входила в состав Горской республики. Однако в то время она являлась частью Карачаевского округа. Сама же Черкесия вплоть до объединения с Карачаем в административном отношении подчинялась Кубано- Черноморской области.
Вопрос о создании самостоятельной автономии карачаевского народа - «наподобие Кабарды на Тереке» - обозначился сразу же после выхода Кабардинского округа из состава Горской республики. В литературе отмечается, что данный шаг был продиктован «самой логикой развития карачаевского народа и достигнутых им успехов»[487]. Вместе с тем, указывается и на обстоятельства хозяйственного порядка: «С выходом Кабарды из ГАССР встал вопрос и о выходе Карачая. Карачаевцы по своей экономической жизни и быту тяготели больше к Кубани, нежели к Терской области»[488]. Современные исследователи в качестве основной причины выделения Карачая из состава Горской автономии называют общее
состояние политического развития в регионе: «Таким образом, события разворачивались по линии представления автономии каждому народу в отдельности. Не был исключением в этой связи и многонациональный Карачаевский округ»[489].
Однако процесс образования автономии карачаевского народа, мыслившейся изначально в качестве многонациональной области, столкнулся с рядом трудностей. Прежде всего, его инициаторы - работники ревкома и представители Наркомнаца - указали на невозможность выделения Карачая в область без присоединения к нему ряда дополнительных территорий, что создавало немалые проблемы в отношениях с другими народами. Более того, положение осложнялось и самим многонациональным составом населения будущей автономии, которое требовало определенных гарантий своих прав. В работах исследователей приводятся архивные факты, свидетельствовавшие о том, что стремление к обретению автономной области находило отражение на съездах всех народов, проживавших на ее территории. Но в них, к сожалению, не приводится данных о том, когда и в связи с чем появилась сама идея создания объединенной автономии карачаевского, черкесского, абазинского, русского и караногайского народов. Встречаются лишь упоминания об их давних и прочных хозяйственных взаимоотношениях[490].
Причины образование Карачаево-Черкесской автономной области в историографии, как правило, сводятся к решению заседания коллегии Наркомнаца от 9 января 1922 г. с участием представителей Карачая и Черкесии. В соответствии с ним из состава Горской АССР выделялся Карачаевский округ, а из Баталпашинского отдела Кубано-Черноморской области - Черкесия и 6 казачьих станиц. Эти территории и составили Карачаево-Черкесскую автономную область[491]. Насколько не совсем продуманным оказалось данное решение, показали последующие события. Уже в 1926 г. область была разделена на Карачаевскую автономную область и Черкесский национальный округ. Историки, пытаясь объяснить данную меру со стороны центральных властей, обычно увязывают ее с включением области в состав Северо-Кавказского края: «Эта акция повлекла за собою определенное ущемление прав автономии, возможности связей с центром, теперь они проводились не напрямую, а через посредство краевых органов»[492]. Едва ли подобную точку зрения следует признать исчерпывающей. Представляется, что одной из причин непрочности объединенной автономии оказалась давняя национальная неприязнь между
карачаевцами и черкесами, о чем свидетельствуют многочисленные архивные документы[493].
Несколько иначе сложилась судьба адыгейского народа, проживавшего в отделах Кубано-Черноморской области. В отличие от других северокавказских народов, получивших свой первый опыт национального самоопределения в составе Горской АССР, адыгейцы в нее не входили. Однако история национальногосударственного строительства в Кубано-Черноморской области отражала в себе его общие черты и направленность. Как и в остальных национальных районах края, первый этап восстановления советской власти и вовлечения в ее работу национальных меньшинств начался с организации революционных комитетов[494]. В их непосредственную обязанность входило и осуществление мероприятий по национально-государственному обустройству народов области. С целью координации их совместной деятельности при областном Кубано-Черноморском ревкоме создавалась специальная секция по национальным делам. История создания и деятельности подобных организаций, призванных непосредственно руководить адыгейским населением области, достаточно детально описана в специальной ли- тературе[495]. Рассмотрим процесс обретения автономии Адыгейской автономной областью более подробно как наиболее показательный в этом отношении.
К моменту начала советского строительства на Северном Кавказе (1920 г.) в сознании горского населения Кубано-Черноморской области, проживавшего в Екатеринодарском (31 аул), Майкопском (13 аулов) отделах и Туапсинском округе (9 аулов), весьма противоречиво запечатлелись разные события. На него накладывали отпечаток, с одной стороны - факты свершившейся революции и Гражданской войны, активизировавшей сопротивление национальных верхов, с другой - остатки наследия царских времен, связанного с господством «просвещенных завоевателей», в результате которого «горцы совершенно забыли о своей былой национальной вольности и самобытности». Правда, идеи «великой революции» пока еще слабо проникли в духовное сознание горских масс, ввиду их малопонятности[496].
Первым органом советского строительства среди горского населения Кубано- Черноморской области стала Мусульманская секция при Кубано-Черноморском революционном комитете. Обращение представителей мусульманского населения Екатеринодара в отдел управления Кубано-Черноморского ревкома указывало на желательность создания общемусульманского органа ввиду «сплоченности мусульманских масс в области и совершенного отсутствия понятия о сущности и задачах советской власти, а также в целях принятия неотложных мер в культурно-просветительной области»[497]. Идя навстречу удовлетворению требований местного населения, ревком 8 апреля 1920 г. учредил при подотделе по национальным делам областного отдела управления Мусульманскую секцию, в своей деятельности «руководствовавшуюся общими положениями Советской республики»[498]. Несовпадение начальных целей, призванных стать основополагающими принципами существования секции, и ее практической деятельности стало причиной непродолжительности функционирования первого органа национального самоуправления (8 апреля - 16 июня 1920 г.). Вызванная к жизни, по мнению ревкома, необходимостью развертывания широкого строительства советского аппарата и параллельного осведомления населения с задачами власти и коммунистической партии, секция, в лице подавляющего большинства ее членов, приступала к обслуживанию нужд мусульман области.
В отечественной историографии факты создания и роспуска секции, обвиненной во враждебном настроении по отношению к советской власти, нашли лишь фрагментарное отражение. Как правило, в работах советских исследователей внимание акцентировалось на буржуазно-националистическом составе секции, игнорировавшем постановления о немедленном проведении в жизнь декретов и распоряжений советской власти, проповедовавшем идеи панисламизма
и возрождавшем религиозные учреждения[499]. Единственной работой, в которой относительно объективно рассматривалась деятельность Мусульманской секции, остается изданная еще в 1920 гг. работа Я.Н.Раенко-Туранского «Адыги до и после Октября». Ее автор выделил следующие причины затянутости процесса формирования секции: «приспособление через секцию к аппарату управления некоторых недобросовестных лиц», отсутствие на Кубани члена партии К. Мишуриева, призванного оградить деятельность секции от вредных уклонов, неопытность работников, впервые столкнувшихся с советским строительством, неразработанность самих принципов деятельности организации, призванной обслуживать интересы мусульманского населения. Более того, секция обвинялась в попытке создания культурной автономии на религиозных началах и распространении панисламистской идеологии[500]. Это требование культурноавтономного образования можно рассматривать как буквальное понимание провозглашенных принципов (права наций на самоопределение), воспринимавшихся рядом видных горских оппозиционеров в качестве затянувшейся игры в суверенитет. В частности, адыгский князь Юсуф Паша Нагуч заявил: «Нужно требовать от советской власти все то, что принадлежит горцам в момент, когда РСФСР не признана иностранными государствами, мы только можем получить это сейчас, когда она бессильна»[501]. Однако сопротивление вышестоящему органу власти, возраставшая самостоятельность мусульманской секции, основанная на собственном понимании действительности, привели к ее роспуску Кубано-Черноморским ревкомом и незамедлительному созыву съезда горцев Екатеринодарского отдела 16 июня 1920 г. в ауле Лакшукай для «ознакомления трудящихся с политикой советской власти по национальному вопросу»[502].
Неудачный опыт функционирования «национальной ячейки содействия областному отделу управления», локальные рамки ее деятельности, ограниченные мусульманами Екатеринодарского отдела, аморфное наименование, в котором совершенно растворилось горское население, были учтены при последующей выработке форм управления адыгскими народами области. Сохранившийся доклад заведующего областным отделом управления Кубчерревкома от 30 июня 1920 г. указывает на ходатайство об учреждении особого отдела по горским делам делегатами от горцев Кубанской области и Черноморья. Организация подобного отдела, по мнению делегатов, вызывалась наличием в Кубано-Черноморье не менее 200 тыс. горцев. Подавляющая масса этого населения была безграмотна,
политически невежественна и требовала «во всех сферах общественной жизни исключительно интенсивной работы»[503].
Проходивший 11-15 августа 1920 г. съезд горцев Кубани и Черноморья, 84 делегата которого представляли Екатеринодарский, Майкопский, Баталпашинский, Лабинский отделы и Туапсинский округ, вновь поставил вопрос о самостоятельной организационной форме управления[504]. Витавшая в воздухе идея независимой Горской республики, число сторонников которой постепенно росло, предопределила решение Кубчерревкома о «желательности, ввиду особенностей горского племени, выделении последнего в самостоятельную административную единицу на правах отдела, с подчинением во всех отношениях Кубчерревкому»[505]. 29 июля 1920 г. приступила к работе Горская секция, основной задачей которой являлось обнародование всех декретов, законов и распоряжений центральной власти, постановлений областного и отдельского советов, печатное распространение изданий, разъяснявших действия центральной и местной власти, а также подготовка для этих целей инструкторов-горцев[506].
Практическая деятельность секции почти не освещалась в советской литературе, за исключением ее отдельных сторон. Изучение отчетных докладов свидетельствует о ее слабой работе вследствие отсутствия опыта и из-за плохой связи с другими органами управления. За период функционирования секции с 29 июля по 6 ноября 1920 г., несмотря на постановления областных съездов трудовых горцев Кубано-Черноморья от 11 августа и 25 сентября, подотделы народного образования, здравоохранения, шариатского народного суда и типография так и не были организованы. Работа проводилась, в основном, общим отделом. Было проведено два горских съезда, исполнены 257 поступивших распоряжений, задания по проведению продразверстки, сформирован конный Горский добровольческий полк. Связь секции с областью поддерживалась через аульские ревкомы. Их представители периодически посещали секцию, получая необходимые указания. Деятельность секции не удовлетворяла потребностей населения и не соответствовала представлениям о советской работе. Поэтому было принято решение об организации «твердого, работоспособного органа управления горским народом в центре области и в отделах», который должен был обеспечить освещение национальной жизни, удовлетворение нужд угнетенного народа, проведение среди горцев идей и постановлений советской власти[507]. Им стал Горский отдельский комитет с непосредственным подчинением Кубано-Черноморскому областному
ревкому. Призванный учитывать бытовые особенности и условия жизни горского населения области, Горский ревком в силу некомпактного расположения аулов ограничился в своей деятельности выборами горского населения в состав районных ревкомов с периодической явкой их представителей в отдельский комитет за получением соответствующих указаний[508].
Однако нараставшие трения по вопросам адаптации советских учреждений к специфике местных условий предопределили судьбу секции. Ходатайство и решение Горской секции о сохранении Горского народного суда с применением шариатских норм вызвало к жизни постановление Кубчерревкома от 11 декабря 1920 г. Здесь указывалось на недопустимость подобного решения как противоречившего политике советской власти[509]. Протест Горской секции и вновь прозвучавшая идея создания независимой Северо-Кавказской республики дали возможность Кубчерревкому обвинить секцию в национализме и приступить к формированию нового органа национального представительства. Короткий период деятельности отдельского Горского революционного комитета (декабрь 1920 г. - март 1921 г.) как формы, «учитывавшей бытовые особенности и условия жизни горского населения, обеспечивавшей трудовому элементу возможность устройства жизни на национальных началах, усиление политической работы и советского строительства в горских районах»[510], вновь обозначил проблему взаимоотношений национальных и областных органов власти.
Непосредственная подчиненность Кубчерревкому, отсутствие четкого разграничения сфер компетенции, нараставшая административная опека со стороны областного руководства, превалирование задач советского строительства над национальными интересами, усиливавшиеся неразработанностью подобных вопросов в общероссийском законодательстве, порождали местнический сепаратизм и недолговечность созданных властных структур. Резолюция II областного съезда трудящихся горцев, состоявшегося 2-8 марта 1921 г., после всестороннего обсуждения доклада областного исполкома об организации органов самоуправления горского населения Кубано-Черноморья, учитывая заявление делегатов Баталпашинского отдела о вхождении в состав Горской Республики, указала на «облегченность», в связи с этим, вопроса о выделении остальных горцев в самостоятельную административную единицу. На съезде обозначилось три позиции. Первая заключалась в требовании создания независимой Северо-Кавказской Горской республики в пределах, занимаемых горцами до 1800 г. Вторая - настаивала на немедленном создании автономной области в целях интенсивного развития хозяйства и просвещения черкесского народа. Третья - признавала необходимость и целесообразность выделения черкесов в автономную область, но возражала против немедленного его осуществления из-за отсутствия опыта
советского строительства, недостатка работников-«националов». Возобладал последний подход. Съезд остановился на организации Горского исполкома, приравненного к статусу губернского, с подчинением областному исполкому по горизонтали и Народному Комиссариату по делам национальностей по вертикали. В целях установления более тесной связи с центром исполком намеревался иметь своего представителя в Москве[511].
9 марта 1921 г. Президиум Кубано-Черноморского областного исполнительного комитета признал необходимым реорганизацию Горской секции: «Утвердить, испросив согласие центра, Горский исполком Кубани и Черноморья с местом пребывания в г. Краснодаре и непосредственным подчинением областному исполкому. Приступить к учреждению отделов - здравоохранения, земельного, труда, народного образования, управления и социального обеспечения; наметить совместно с областным отделом управления схему взаимоотношений с отдельскими исполкомами»[512]. В реальности повышение статуса органа национального управления диктовалось стремлением нейтрализовать проявлявшиеся тенденции антисоветизма путем обыкновенной ротации кадров со стороны областного исполкома и получить самостоятельность в горских вопросах со стороны Горской секции. В результате компромисса и возник Горский исполнительный комитет.
Сбои в работе только оформившейся организации были фактически предопределены неразработанностью сферы ее деятельности. Характерно, что при обсуждении делегатами съезда политики советской власти выявилась «оторванность горского населения от революционных масс русского народа». В ряде выступлений содержалась неудовлетворенность советской властью в хозяйственных вопросах, прозвучала идея сохранения самобытности адыгского народа. «Советская власть ни в чем не виновата. А виноваты те органы, которые работают на местах. Ввиду неправильной постановки на местах власти, горцам приходится искать спасение от подобных действий на основе самоопределения путем создания Северо-Кавказской республики, автономии»[513]. Причем по поводу необходимости налаживания советской низовой работы выражались сомнение и неуверенность.
Самостоятельный период существования нового органа выдвинул необходимость рационализации его работы. Предлагалось либо создание группы представителей Горского исполкома для участия в работе соответствующих отделов Кубчероблисполкома и при их посредничестве проведение в жизнь общих мероприятий, либо образование при Горском исполкоме главных отделов и установление контактов с соответствующими отделами Кубчерисполкома при самостоятельном регулировании и направлении работы местных органов и учреждений. Трехмесячная деятельность Горского исполкома свидетельствовала об отсутствии возможностей для работы в полном объеме, вследствие неточного регламента
функционирования, отсутствия помещений, денежных средств и затягивания областным руководством решения вопроса о его деятельности. Лишь 4 мая 1921 г. Президиум Кубано-Черноморского областного исполнительного комитета на своем заседании впервые, по истечении двух месяцев с момента учреждения, поставил вопрос об организации отделов и детальной разработке взаимоотношений с Горским исполкомом[514].
25 мая, заслушав информацию о проделанном, Президиум в специальном постановлении отметил: «Горский исполком не оправдывает своих задач, так как до сих пор не развернулся. Существующие отделы народного образования и здравоохранения работают слабо. Отсутствуют необходимые технические средства, партийных товарищей только два. Работа трудная, горцы темны, победить их психологию трудно»[515]. Тем не менее, указывалось на необходимость сохранения Горского исполкома, который должен был втянуть в работу горскую интеллигенцию и создать возможности для роста партийной организации. Прозвучала мысль о юридическом обособлении исполкома. Однако исполком остался пока на правах отдельского.
С 1 июня все аульские исполкомы Краснодарского, Майкопского отделов и Туапсинского округа передавались под юрисдикцию Горского исполкома[516]. Но уже 13 сентября Пленум Горского исполкома вынес на обсуждение вопрос о безотлагательном созыве съезда трудящихся горцев: «Горский исполком, хотя и утвержден на правах отдельского, тем не менее, большинство отделов, помимо своей воли, лишены возможности фактически осуществлять присущие им функции (в продовольственном отношении, земельных вопросах, вопросах административного управления), что особенно дает себя чувствовать в Майкопском отделе. Горский исполком лишен возможности иметь свою милицию, в экономическом отношении совершенно бесправен. Идея самоуправления для горского населения является существующей только на бумаге. Исполком не имеет того жизненно активного значения, которое должен иметь»[517].
Ситуация существенно не изменилась и к июню 1922 г. Стараясь укрепить связь со всеми исполкомами, подведомственными в территориальных границах Горскому округу, Горский исполком вынужден был констатировать, что это практически неосуществимо вследствие запущенности административной работы и отдаленности представлений местных органов власти от «правильного» понимания сущности советского строительства[518]. Деятельность Горского окружного исполнительного комитета и характер его взаимоотношений с областными структурами получили впоследствии неоднозначные и противоречивые оценки.
Непосредственные участники событий акцентировали внимание на тяжелых условиях работы, отсутствии необходимых материальных средств, опытных квалифицированных советских работников и должного содействия со стороны Кубано- Черноморского областного исполнительного комитета. Отмечались успешная борьба с бандитизмом, проведение удовлетворительных посевных кампаний, организация помощи голодающим, а также торможение работы со стороны руководства области, формальное, чисто декларативное отношение русских управленческих кадров к горским вопросам. Со своей стороны, областные руководители указывали на параллелизм, вносимый в советскую работу Горским исполкомом, малое содействие с его стороны сближению горцев с другими национальностями, культивацию национальной обособленности. На этом основании высказывалось предложение о ликвидации исполкома и учреждении вместо него областного отдела по делам национальностей[519].
В отечественной историографии 1930-х - 1970-х гг. деятельность областных органов власти оценивалась как «большое практическое содействие Горскому окружному исполкому в организации соответствующих отделов, в улучшении работы аппаратов, подборе и расстановке кадров». В настоящее время, в связи с выходом Адыгейской автономной области из состава Краснодарского края, доминирующий характер в литературе приобретает идея «о создании государственности в борьбе с кубанскими уклонистами в национальном вопросе». Думается, взаимные претензии и обвинения сторон не лишены оснований. Тяжелая экономическая ситуация, отсутствие четкого законодательного разграничения сфер компетенции, директивно-инструктивный распорядительский шквал, различное понимание сторонами происходивших событий вносили в деятельность властных структур не всегда позитивные изменения. Если Кубано-Черноморский областной исполком рассматривал Горский исполком, в основном, как форму осуществления посредничества между властью и населением, а также советского строительства, то последний полагал себя в качестве организации по удовлетворению нужд и потребностей горского населения, что зачастую не соответствовало принципам советской политики.
Длительное и безуспешное противостояние, в конечном итоге, все-таки привело стороны к взаимному осознанию необходимости выделения горского населения в автономную административно-территориальную единицу. Еще в декабре 1921 г. на III областном съезде советов горских депутатов разразилась оживленная дискуссия по вопросу о форме и типе административного управления. Некоторые группы делегатов говорили о необходимости немедленного создания Окружного исполнительного комитета и отправке делегации в Москву для подготовки данного решения: «Пусть акт дарования нам автономии докажет нашим братьям, когда-то бежавшим отсюда под натиском русского империализма,
и Турции, как советская власть на деле осуществляет лозунг о самоопределении мелких народностей»[520]. Представитель областного руководства Аболин предложил разработать в срочном порядке Горскому исполкому вопрос о выделении горцев в автономную область, после чего принять меры к возбуждению соответствующего ходатайства перед Центром[521].
В январе 1922 г. Горский исполком поставил перед Наркомнацем вопрос о выделении адыгов в автономную область. Коллегия Наркомнаца, признав желательным выделение 33 аулов Краснодарского и 11 аулов Майкопского отделов Кубано- Черноморской области с чересполосным русским населением, запросила мнение Юго-восточного Бюро ЦК РКП(б) и Кубчерисполкома[522]. Полученный отрицательный ответ исполкома имел веский мотив - негативное отношение русской чересполосицы к вхождению в новую автономию.
18 марта 1922 г. Пленум Кубано-Черноморского Горского окружного комитета вынес решение о создании из представителей Горского исполкома и областного отдела управления комиссии по опросу русских населенных пунктов: Ивановской, Николо-Абатовской, Еленовской, Архиповской, Ново-Габичевской и Натырбовской волостей, села Штурбино и спорных территорий - сёл Преображенского, Новосевастопольского, Белого, имения Курго в Архиповской волости, хуторов Чехракского, Безладного, Звездина, Игнатьева, Пастернака[523]. 31 марта Кубчерисполком утвердил данную комиссии. 4 мая, приняв к сведению положительные итоги проведенного опроса, облисполком признал целесообразным выделение черкесского населения в самостоятельную область, о чем и представил мотивированное объяснение в НКВД[524]. Тем не менее, Коллегия Наркомнаца 22 мая, заслушав «горский вопрос», сообщала лишь о наличии отрицательного (первоначального) ответа Кубани. Учитывая принципиальную предрешенность вопроса Коллегией и наличие достаточно полных материалов от горской делегации, проект о Черкесской (Адыгейской) автономной области был принят за основу и передан для редактирования комиссии в составе Клингера, Хакурате, Ибрагимова[525].
7 и 11 июля 1922 г. Президиум Кубано-Черноморского облисполкома еще раз заслушал доклад об образовании Горской области. Принятые резолюции подчеркивали: в связи с создавшейся обстановкой, не возражать против выделения «аборигенного» населения области[526]. 27 июля 1922 г. Президиум ВЦИК принял постановление об образовании Черкесской (Адыгейской) автономной области,
поручив НКВД совместно с Наркомфином установить размеры ее административного аппарата и выделить на организационные нужды определенные суммы[527]. Юридическое оформление, однако, не завершало процесса фактического обретения народом административно-территориальной автономии. Неопределенность границы, основанной на принципах экономического и административного тяготения к Адыгее тех или иных населенных пунктов, отсутствие законодательно регламентированного положения об автономной области открывали новую страницу очередных перипетий на пути установления стабильности местной власти.
Устоявшееся в литературе положение о планомерном расширении функций административного аппарата, имевшем целью вовлечение в его работу все большего числа граждан из местного населения и создавшим возможности для образования автономной области, едва ли можно считать научно обоснованным. Вызванное к жизни течением обстоятельств повышение статуса национальных органов самоуправления, зачастую сугубо номинального, происходило явно стихийно и не позволяет обнаружить в данном процессе логической запрограммированности. Предоставленная автономия, как и предшествующие ей формы государственности, являла собой вынужденное компромиссное образование в системе «национализм - советская власть» и отражала реакцию центра на усиление сепаратистских тенденций. Последние проявлялись в идеях территориальной консолидации адыгских народов под лозунгами независимой Северо-Кавказской республики. Кроме того, существование самостоятельных национально-территориальных образований остальных горских народов (Горская республика, Дагестан) постоянно усиливало недовольство адыгов, осложнявшееся взаимоотношениями Горского исполкома с областным руководством. Автономии, с одной стороны, предстояло более прочными узами связать население с центром, советской властью, с другой - временно приостановить нараставший сепаратизм. Будучи территориальным анклавом, черкесская автономия едва ли могла способствовать в дальнейшем установлению прочного национального мира в регионе, отличавшемся этнической пестротой и наличием многочисленных, не наделенных государственностью абхазской, греческой и армянской диаспор.
Одной из основных задач, решавшихся в ходе создания автономий, стала советизация - повсеместное учреждение и укрепление советской власти. Ее основными направлениями являлись: активизация деятельности местных советов, их «очистка от классово чуждых элементов», выдвижение на руководящие посты представителей национальных меньшинств, борьба с бандитизмом и завершение аграрных преобразований. Начальный, восстановительный период советской власти в регионе ознаменовался созданием назначавшихся революционных комитетов и других невыборных органов. Данные чрезвычайные органы власти, создававшиеся как вынужденные и краткосрочные, обеспечили последовательное и твердое проведение в период Гражданской войны идей диктатуры
пролетариата. Но в условиях политически нестабильного Северного Кавказа их деятельность приобрела постоянный характер. Мобильность, гибкость, централизм как основные принципы организации позволили революционным комитетам играть роль координирующих центров советской власти по вопросам социальноэкономического, политического, военного и национального характера.
Постановление Кубано-Черноморского областного революционного комитета о порядке проведения выборов в советы от 18 ноября 1920 г. объявило о завершении Гражданской войны на Кубани и призвало трудовое население принять непосредственное участие в организации советской власти. Выборы в Майкопском, Екатеринодарском и Туапсинском отделах назначались на 14 декабря. Однако сохранявшееся неблагополучие экономической и политической ситуации накладывало на любые организационные формы власти характер «чрезвычайщины», что не могло не отразиться на деятельности и авторитете советского аппарата. Провозгласив полновластие советов, Конституция РСФСР определила предметом их деятельности проведение в жизнь постановлений высших органов власти, «принятие всех мер к поднятию данной территории в культурном и хозяйственном отношениях, разрешению всех вопросов, имевших чисто местное значение, объединение всей советской деятельности в пределах данной территории»[528].
В компетенцию областных, губернских исполнительных комитетов и советов входило право отмены решений нижестоящих советских органов. Постановления VII и VIII Всероссийских съездов о советском строительстве внесли существенные поправки в деятельность таких «агентов государственной власти» как исполнительные комитеты. Впервые местные органы получали право, хотя и в строго определенных случаях, приостанавливать действие распоряжений Наркоматов, явно нарушавших соответствующие постановления верховных органов власти. Резолюция IX Всероссийского съезда советов вносила некоторую стабильность в деятельность городских, поселковых и сельских советов, перевыборы которых проводились теперь один раз в год[529]. Одновременно проводилась линия на централизованное закрепление положения мест в общей структуре государственного управления. Состав отделов исполнительных комитетов не мог быть подвергнут реорганизации без предварительного мотивированного ходатайства перед отдель- ским исполкомом. Исполком в станице или ауле избирался сроком на 6 месяцев, в течение которых ни один член не имел права выйти из его состава без согласия вышестоящей инстанции. Досрочные перевыборы (по собственной инициативе) проводились в той же последовательности.
Однако в логически выверенные схемы практика вносила свои непредвиденные коррективы. В кратком обзоре деятельности Кубано-Черноморской областной партийной организации за январь - май 1921 г. как на особое затруднение в деле советского строительства указывалось на инертное, а порой и обостренное
отношение населения к представителям областной власти в Краснодарском и Майкопском отделах[530]. Областной отдел управления неоднократно летом 1921 г. обращал внимание Горского областного исполнительного комитета на «крайне неудовлетворительную, в большинстве случаев, постановку дела во всех подотделах аульских исполкомов». Анализ деятельности исполкомов аулов Хачемзиевского, Бжедуховского, Шапсугского аульского общества, аула Егерухаевского свидетельствует о сосредоточенности всей их деятельности в декабре 1921 - июне 1922 гг. на борьбе с бело-зелеными бандами, конокрадством и выполнении продналого- вой политики.
Отношение населения к указанным исполкомам характеризовалось как недоверчивое, в силу отсутствия «ощутимых результатов для блага народа» и неопределенности их прав. Данное положение создавало условия для произвола по отношению к исполкомам. Факты столкновения с представителями военных властей стали в это время обычной нормой. «Такое отношение к исполкомам как учреждениям государственным удручающе действует на советских работников и невольно возникает вопрос: какие же права исполкомов? Такое положение заставляет лучших работников всеми силами стараться избавиться от службы государству, ... убивает охоту к ней»[531]. Повсеместно представители аульских комитетов не желали, а порой и не могли разобраться с «духом советского строительства», не справлялись с культурными задачами, намеченными Горским исполкомом, не оказывали должного содействия командированным на места работникам.
Комиссия Горского исполкома, ознакомившись с работой аульских комитетов Краснодарского и Майкопского отделов, пришла к выводу о несоответствии их своему назначению. Отмечались полная бездеятельность, отсутствие инициативы, осложнявшиеся незаконностью действий отрядов особого назначения, продолжавшимся вмешательством отдельских исполкомов в управление аулами, самочинным захватом горских земель иногородним населением[532]. Как правило, восстановление полновластия осуществлялось путем перевыборов. Так, 22 июля 1921 г., ввиду того, что некоторые аульные советы и исполкомы не проявили достаточно энергии в борьбе с бело-зелеными бандами и представляли собой «элемент, не соответствовавший духу советского строительства», Горский исполком вынес постановление о перевыборах аульских советов в Краснодарском и Туапсинском отделах. Тем не менее, областной отдел управления счел возможным отложить перевыборы до окончания сбора продналога. Очередными задачами стали укрепление власти на местах, частичные перевыборы и довыборы советов с целью замены белогвардейского элемента на представителей беднейших слоев населения, в частности, демобилизованных красноармейцев.
Проведение второй волны советизации в Кубано-Черноморской области с 15 ноября по 15 декабря 1921 г. при всех ее отличенных недостатках, оценивалось как безболезненная, а в некоторых районах и отделах даже как удовлетворительная мера[533]. На местах наблюдалось уже меньше неуверенности в проведении нужных кандидатов в советы, втягивании населения в общесоветское строительство. Отношение всех слоев населения к перевыборам характеризовалось «целым рядом фактов лояльности», относительным затишьем казачьего сепаратизма, сравнительно удовлетворительным голосованием за коммунистов, что объяснялось, главным образом, результатами постоянных «чисток».
В тезисах к 1 Пленуму Адыгейского областного комитета секретарь оргбюро РКП(б) К.И. Голодович, при характеристике положения, сложившегося к началу 1922 г., отметил, что, несмотря на оказанную «материальную поддержку Москвой, Ростовом, Кубанью, так и не удалось преодолеть культурную отсталость, создать на местах работоспособные окружные и волостные исполкомы, проверить и направить работу сельских Советов»[534]. Он указал, что волостные и сельские советы, за исключением русских волостей, не работали, были засорены «неблагонадежным элементом», не располагали материальными средствами на содержание технического аппарата. Их деятельность парализовалась наличием уголовного бандитизма и отсутствием твердого руководства со стороны Адыгоблисполкома.
Организационные формы и направления деятельности низового аппарата власти жестко детерминировались изменениями социально-экономического и политического характера. Так, в соответствии с новой экономической ситуацией усиливалось руководство местами, координировавшееся административными совещаниями на основе «строгой революционной законности»; разграничивались сферы деятельности отделов управления и президиумов облисполкомов. Непосредственное руководство и управление нижестоящими исполкомами относилось к ведению отделов управления, а отделами исполкомов - их президиумов[535]
Политическая активизация кулачества, несмотря на отсутствие у него избирательных прав, бегство со своих постов волостных работников (постоянная работа в советах несла риск потери своего хозяйства), тяжесть работы, материальная необеспеченность, сокращение государственных ассигнований на местное строительство ставили местные органы в трудные условия. Ведущими принципами в их деятельности по-прежнему оставались укрепление аппарата и поднятие его авторитета, подготовка и обучение работников, прохождение ими курсов советского строительства. Деятельность низового аппарата управления области оценивалась «как мертвящий всякое дело канцеляризм»: исполнение распоряжений сводилось к рассылке циркуляров, без заботы об их проведении на местах,
последствиях и реакции населения. В работе исполкомов среди национальных меньшинств, наряду с положительными моментами (поднятие экономического, политического и культурного уровней), отмечались и негативные: вмешательство вышестоящих органов власти во внутренние дела, не всегда должный учет интересов и нужд национального населения. Формы организации власти порой зависели от конкретных социально-экономических задач. Так, в разгар проведения продналоговой кампании в Закубанском районе, в результате полной пассивности продработы и наличия бандитизма, отдельской продкомиссии предлагалось срочно произвести «чистку» в исполкомах аулов Шенджий, Лакшукай, Гатлукай, Шабанохабль, Джиджихабль, Вочепший, Понежукай, Ассоколай, Габукай с одновременным роспуском советов и назначением ревкомов1.
Итоги советского строительства рассматриваемого периода подвел 1 областной съезд советов, состоявшийся 7-11 декабря 1922 г. в ауле Хакуринохабль. В докладе уполномоченного Адыгейского (Черкесского) политотдела ГПУ особенно подчеркивалась социально-возрастная специфика делегатов съезда: из 99 делегатов-черкесов почти все оказались стариками, эфенди, бывшими офицерами или представителями зажиточных слоев. Здесь же говорилось, что «русские относились к черкесам с недоверием, те платили им ненавистью». Отношение населения к съезду как к новой власти было весьма недоверчивым. В советы под влиянием мусульманского духовенства также избирались люди богатые. В целом, из 100 % избирателей области в выборах участвовало не более 25 %, так как они проводились во время продкампании на фоне «слишком слабой» советизации.
В ряде выступлений на съезде «проскальзывали» антисоветские высказывания. Председатель Ульского исполкома Екизов призвал серьезно отнестись к съезду, отстаиванию национальных интересов, а главное - не выбирать в исполком русских и коммунистов, отрицательно относившихся к черкесской автономии. Те же настроения прослеживались и в выступлении секретаря Ульского исполкома Бжессо, Коблева, эфенди Набокова, Хачемизова, Шалис. В обращении к съезду заместитель Адыгейского (Черкесского) областного исполнительного комитета С. Сиюхов подчеркнул, что самые работоспособные товарищи, которые могли принести огромную пользу автономии, находились за границей, в Турции. Высказывалось пожелание новому составу областного исполнительного комитета наладить связи с эмигрантами, содействовать их беспрепятственному возвращению на родину. Говорилось о задачах «преодоления темноты» и создания промышленности с ориентацией на Турцию2.
Учитывая религиозность большей части черкесского населения, авторитет духовенства, зажиточного элемента и, отчасти, учительства, областной исполком решил воспользоваться этим в деле культурного строительства. Для решения организационных вопросов созыва II областного съезда советов был создан
консультативный комитет из наиболее влиятельных и прогрессивных эфенди. 2729 сентября 1923 г. в а. Хатукай начал работу съезд, «который, не имея идейного руководства со стороны коммунистической партии, из исключительно культурнопросветительского превратился в политический». Принятые на нем резолюции не соответствовали «текущему моменту советского строительства». Поэтому результаты состоявшегося съезда Адыгоблисполком аннулировал.
II областной съезд советов трудящихся был созван вновь 12-19 декабря 1923 г. Одобрив проделанную в истекшем году работу, председатель Адыгейского областного исполнительного комитета Ш.-Г. Хакурате наметил следующие направления деятельности: улучшение и сохранение волостных комитетов, ускорение темпов и углубление «очеркешивания» советского аппарата, энергичную работу по созданию местного бюджета. В деятельности советских органов на местах отмечались существенные недостатки: засилье неработоспособных элементов в волостных, сельских, аульских советах, отсутствие опытных работников - черкесов, чрезвычайно бедственное материальное положение низового аппарата, недостаточное руководство областными органами. Общая хаотичность в деятельности советского аппарата, чрезмерное укрупнение избирательных участков, не всегда удачные сроки проведения выборов (обычно в разгар посевных кампаний) привели к снижению избирательной активности населения. При проведении перевыборной кампании 1924 г. более существенное внимание уделялось национальному моменту. В результате из 32 председателей сельсоветов черкесы составили 27 чел., из 5 председателей райсоветов - 4, из 33 членов областного исполнительного комитета - 22 чел. Однако отношение населения к предлагавшимся спискам и, особенно, к кандидатам из пришлых, оказалось резко отрицательным, бедняцкая часть избирателей традиционно отдавала предпочтение состоятельным середнякам и кулакам. Избирательная активность населения в среднем составила 32,3 %. Среди причин ее падения указывались отсутствие женщин, приход на избирательные участки по одному представителю от двора, недостатки предвыборной агитации, разбросанность населенных пунктов и невозможность полной явки на собрания. Выборы в аульские советы и на съезды несли отпечаток нарушений инструкций, выразившихся в необоснованном лишении избирательных прав многих середняков[536].
В силу финансовых неурядиц, отсутствия определенной линии руководства, случайного и часто ошибочного подхода к различным сторонам советского строительства намечался курс на реорганизацию административного аппарата. За исходный пункт при учете национально-бытовых, экономических и политических условий бралось придание гибкости управленческому аппарату, широкая самостоятельность и самодеятельность мест. Каждая административная единица должна была наделяться максимумом власти в отведенной ей области. II сессия
ВЦИК, поставившая вопрос о расширении прав сельских и волостных советов, указала на поразительную пестроту и отсутствие руководящих принципов в деле организации власти. Соседние, схожие области демонстрировали различные подходы к созданию одних и тех же учреждений: в Чечне 7-8 отделов сливались в один, а в Адыгее сохраняли самостоятельность все 11. Дагестан с миллионным населением имел меньший аппарат, чем Карелия. Предлагалось покончить с «партизанщиной», выработать общие принципы построения государственного аппарата, установить определенный тип административной единицы. Зимой 1924 г. на заседании Административной Комиссии ВЦИК несколько раз поднимался вопрос о «правильном» понимании значения административно-территориального термина «область». Наименование «автономная область» сохранялось как имевшее специфические отличия и обладавшее определенной совокупностью прав[537].
Проведенный анализ позволяет подвергнуть сомнению выводы историографии о «твердом» руководстве советов в приобретении черкесским народом автономии, внести новые акценты в понимание процесса приобретения полновластия местным административным аппаратом, роста его авторитета среди населения, отказаться от мертвяще одномерной схемы «безусловного блага», принесенного «национальным окраинам» советской формой организации власти. Отмеченные в литературе тенденции к отступлению от «ленинской концепции национального развития», проявившиеся в первой половине 1920 гг. и сводившиеся к отходу от курса на гармонизацию интересов государства и этносов, в принципе, не вызывают возражения. Соглашаясь, в основном, с выводом о начавшемся процессе подчинения всей политики в национальной сфере укреплению государственной власти, все же необходимо подчеркнуть, что он являлся всего лишь более четко выраженным продолжением государственной практики по советизации “национальных окраин”, проводившейся с 1917 г.
Национально-государственное размежевание народов Северного Кавказа завершилось в 1924 г. Все горские народы региона были включены в соответствующие национально-государственные образования, основной задачей которых становилась «ликвидация фактического неравенства и обеспечение народам более широких возможностей собственного развития». В историографии до сих пор преобладает убеждение, что «образование национальных автономных областей на Северном Кавказе было продиктовано объективными потребностями самой жизни горских народов»[538]. Однако, как свидетельствует исторический опыт развития самого национально-государственного строительства в регионе, основную роль в нем сыграли потребности иного рода, связанные, прежде всего,
с необходимостью упрочения позиций советской власти на Северном Кавказе. Именно решение данной задачи и вызывало к жизни различные формы национальной государственности, разное время их существования и отличные обстоятельства возникновения. Вместе с тем, как справедливо замечает современный исследователь, «институционализация национальной государственности предполагает необходимость формирования достаточно четкой и устойчивой этнополитической и административно-территориальной конструкции. В условиях послеоктябрьской северокавказской действительности этот вопрос представлял наибольшую трудность при решении проблем развития этнонациональной государственности»[539].
Еще по теме § 3.2. Национально-государственное строительство на Северном Кавказе: особенности и итоги:
- Хлынина, Т.П., Кринко, Е.Ф., Урушадзе, А.Т.. Российский Северный Кавказ: исторический опыт управления и формирования границ региона. - Ростов н/Д: Изд-во ЮНЦ РАН,2012. - 272 с., 2012
- Тема 17. Особенная часть административного права. Государственное управление в сфере экономики
- Глава III. Применение национального законодательства при признании и приведении в исполнение отмененных арбитражных решений
- 1. Общая характеристика особенной части административного права
- ОСОБЕННОСТИ МОДЕЛИРОВАНИЯ МЕХАНИКИ ЖЕЛЕЗОБЕТОННЫХ ПЛИТ НА ГРУНТОВОМ ОСНОВАНИИ
- 4. Особенности прохождения службы в органах внутренних дел
- ОСОБЕННОСТИ ОПТИМИЗАЦИИ ПЛИТ С УЧЕТОМ ЗАПРОЕКТНЫХ ВОЗДЕЙСТВИЙ
- ГЛАВА 2. ПРАВОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ СПЕЦИАЛЬНЫХ ФУНКЦИЙ БАНКОВ В НАЛОГОВЫХ ПРАВООТНОШЕНИЯХ
- §1.4 Психологические особенности формирования профессионально-личностной компетентности менеджера коммерческой организации
- §2.3 Особенности профилактики и преодоления проявлений профессиональной деформации личности субъекта труда
- 2. Виды функций органов исполнительной власти: функции разработки государственной политики и правового регулирования, функции государственного контроля и надзора, функции по предоставлению публичных услуг