§ 3.2. Национально-государственное строительство на Северном Кавказе: особенности и итоги

Интерес к начальному этапу обретения народами Северного Кавказа соб­ственных национально-государственных образований и сопровождавших его мероприятий организационного и административно-территориального характера обозначился уже в первые пореволюционные десятилетия.

такого рода работ внушительного раздела, отражавшего историческое прошлое народов региона и призванного, по мысли его авторов, являть собою «необходи­мую и обязательную предпосылку для понимания и полного осознания наших достижений»^[435] .

Однако по мере выхода в свет многочисленных статистических и различного рода юбилейных изданий, наглядно иллюстрировавших успехи северокавказских автономий, постепенно стал оформляться и профессиональный интерес истори­ков к самому процессу становления и обретения народами региона национальных автономий. Его появление следует отнести к началу 1950-х - началу 1960-х гг. Именно в те годы выходят первые работы с характерными названиями, а их со­держание свидетельствует об устойчивом внимании исследователей к вопросам образования и политико-правового статуса национальных автономий^[436].

Наличие достаточно объемного историографического материала по данной проблеме, а также содержательная схожесть многих исследований определяет целесообразность его анализа, прежде всего, по проблемному принципу. Более того, некое концептуальное единство, прослеживающееся в понимании самого процесса и характера национально-государственного строительства на Северном Кавказе вплоть до начала 1990-х гг., диктует необходимость выделения основных направлений в его осмыслении.

По признанию большинства исследователей, национально-государственное строительство народов СССР прошло несколько этапов. Первый из них, охватив­ший по времени период с 1917 по 1920 гг. ознаменовался возникновением и суще­ствованием автономных республик. В качестве основной причины их появления называются отсутствие конкретного опыта национально-государственного строи­тельства, тяжесть международной обстановки, острота классовой борьбы внутри страны и иностранная интервенция, а также «потребность в объединении револю­ционных усилий трудящихся в целях защиты завоеваний Октября». Второй этап, продолжавшийся с 1920 по 1925 гг. характеризовался образованием автономных областей как специфической формы советской национальной государственности. Для третьего этапа, завершившегося в 1936 г., отличительным признаком стано­вится создание автономных округов, преобразование многих областей в автоном­ные республики, значительный рост количества союзных республик. И, наконец,

заключительный этап, верхняя граница которого так и осталась неопределенной, призван был совершенствовать сложившиеся национальные отношения в стране^[437]. Конкретизация предложенных этапов национально-государственного строитель­ства в стране свидетельствует о наличие некоторых характерных особенностей данного процесса в каждом отдельном регионе.

Свои специфические особенности имелись и на Северном Кавказе. Так, если первый период здесь по существу совпадал с общероссийской направленностью, то в последующие годы выявились некоторые особенности. Для 1921-1924 гг. ими стало создание многонациональных автономий - Горской и Дагестанской респу­блик, а для периода 1924-1937 гг. - вхождение автономных образований в состав Северо-Кавказского края.

Для народов Северного Кавказа процесс национально-государственного строительства в форме непосредственного предоставления им отдельных авто­номий начался в 1921 г. и совпал с распадом Горской автономной республики по национальному признаку. Начало этому процессу положил выход Кабарды из ее состава, который и повлек за собою пересмотр остальными национальными округами своего положения в многонациональной автономии. В литературе су­ществуют различные точки зрения, обосновывающие причины необходимости создания самостоятельных автономий народов, составлявших Горскую республи­ку. Среди наиболее значимых причин исследователями называются следующие факторы: Горская республика так и не смогла полностью преодолеть имевшееся между народами национальное отчуждение; мероприятия общегосударственного характера нередко воспринимались отдельными народами как ущемление их на­циональных интересов; при почти одинаковом уровне развития народов, степень их классового расслоения, экономического, политического и культурного состоя­ния была несколько разной^[439].

Несколько отличной от общепризнанной точки зрения придерживает­ся С.Э. Эбзеева. По ее мнению, основная причина ликвидации Горской респу­блики заключалась в том, что она совпала с завершением образования Северо­Кавказского края: «Процесс создания общих для всего Северного Кавказа краевых

партийных и государственных органов завершил образование Северо-Кавказского края в июне 1924 года. Поэтому правительство Горской республики стало излиш­ним, ненужным, промежуточным звеном в общей системе партийных и советских государственных органов». Горская республика выполнила свою задачу по орга­низации советской власти в национальных районах края и закономерно уступи­ла занимаемое место самостоятельным автономным образованием, руководство и координация действий которых перешло к Северо-Кавказскому исполнительно­му комитету^[440].

Определенные расхождения среди исследователей наблюдаются и в опреде­лении конкретных причин, повлекших за собою образование самостоятельных автономий народов Северного Кавказа. Особенно отчетливо они проявляются в осмыслении данных процессов в Кабарде и Чечне. Среди основных причин, побудивших руководство Кабардинского национального округа выйти из состава Горской республики, чаще всего называется его неудовлетворенность разреше­нием территориальных и, прежде всего, земельных проблем^[441]. Отмечается и от­носительно высокий уровень хозяйственного развития округа, потребовавший расширения его самостоятельности и укрепления непосредственных связей с цен­тральной Россией: «Экономическое состояние и возможности Кабарды требовали расширения самостоятельности ее действий. Национальные округа к тому време­ни не удовлетворяли требований народа, в его недрах вызрели все условия для пе­рехода к более высокой форме советской автономии».^[442] Более того, по заключению специалистов, выделение в административную область открывало «большие воз­можности дальнейшего укрепления братского сотрудничества кабардинцев и бал­карцев с русским народом, со всеми народами нашей страны для осуществления совместной исторической цели - строительства социализма» ^[443].

Вопрос об образование Чеченской автономной области в 1922 г. напрямую связывается рядом исследователей со сложностью политической обстановки, на­блюдавшейся в округе по окончании Гражданской войны: «Необходимость даль­нейшего развития классового самосознания бедноты и освобождение ее от влияния клерикальных верхов, развертывание ее революционной инициативы, создание демократических органов власти и обуздание кулачества и клерикальных элемен­тов, обусловили выделение Чечни в самостоятельную автономную область. При

таком положении реакционные силы не смогли бы использовать автономию в сво­их эгоистических целях. Наоборот, автономия делала Советскую власть, родив­шуюся в центральной России, наиболее понятной, родной и близкой»^[444].

Исходя из указанных причин, создание самостоятельных автономий тради­ционно рассматривается исследователями, как форма, способная обеспечить наи­более благоприятные условия для учета специфических особенностей каждого народа, а также переход ранее отсталых национальностей к социализму, минуя капитализм^[445]. Вместе с тем, подчеркивается, что именно отдельные автономии яв­лялись тем средством, которое наилучшим образом отвечало задачам укрепления дружбы и братского сотрудничества народов^[446]. В данной связи обращает на себя внимание одно примечательное обстоятельство. Несмотря на наличие определен­ных расхождений во взглядах исследователей на причины и сам процесс созда­ния автономных образований в регионе, практически все они единодушны в при­знании некой закономерной логики, отличавшей национально-государственное строительство в целом. Она, как правило, сводится ими к констатации того факта, что «советская автономия не есть нечто застывшее и раз навсегда данное; она до­пускает самые разнообразные формы и степени своего развития». Инициатива создания самостоятельных автономий в ней отводится «широким массам тру­дящихся при поддержке центральных органов власти»^[447]. Однако, как свидетель­ствует и историографический. И исторический опыт, данное положение едва ли способно выдержать проверку на теоретическую прочность при столкновении с реальной действительностью того времени.

С определенной долей условности оно еще способно прояснить ситуацию при образовании первой многонациональной автономии на Северном Кавказе - Горской республики. И то, только с той разницей, что процесс ее создания ини­циировался в большей степени не народами, а конкретной обстановкой военного противоборства в регионе и принадлежал партии большевиков. Более того, пре­образование национальных округов в самостоятельные автономии в большин­стве случаев осуществлялось не по воле «широких народных масс», а по ини­циативе той же партии. Кстати, практически во всех исследованиях по истории национально-государственного строительства на Северном Кавказе подчеркива­ется роль партийных организаций по созданию самостоятельных автономий на­родов. Партия являлась не только организатором, но и разработчиком конкрет­ных форм самостоятельности тех или иных народов, руководствуясь при этом

собственными теоретическими представлениями и конкретными задачами по­строения советского государства. При этом нередко ее усилия объективно совпа­дали с устремлениями управленческой элиты этих народов, отражавшей, тем са­мым, «их волю и вековые чаяния».

Вместе с тем, имеются факты непонимания многими коммунистами, в том числе и Горской партийной организации, сути и природы национально­государственного строительства в регионе: «При рассмотрении конкретных форм самоопределения горских народов и казачьего населения проявились как колони­заторский, так и местный националистический уклон». Подобные настроения не могли не сказаться и на самом процессе становления национальных автономий^[448].

Образование Кабардинской автономной области является наглядным приме­ром того, что зачастую такая инициатива принадлежит непосредственно самому руководству будущей области. В литературе подробно описан и проанализирован конфликт между представителями Горского ЦИКа и Кабардинского националь­ного округа, результатом которого и стало решение о его выделении в самостоя­тельную область^[449]. Основная роль в этом процессе принадлежала председателю Кабардинского окружного исполкома Б.Э. Калмыкову. Именно ему надлежало найти приемлемую, как для общероссийского, так и для краевого руководства при­чину, обусловившую необходимость выхода Кабарды из состава Горской АССР. Такой причиной на тот момент была признана изначальная искусственность и не­прочность Горской автономии как государственного образования, а также эконо­мическое и культурное тяготение кабардинцев «в сторону областей РСФСР»^[450].

В последние годы деятельность самого Б.Э. Калмыкова, как, впрочем, и иных советских работников того времени, подвергается переосмыслению.

В специальной литературе все чаще указывается на «необоснованное преувели­чение марксистской подготовки революционеров Кабарды и Балкарии, которые в основном были безграмотными и малограмотными людьми»^[451]. Обращается вни­мание и на пагубную роль отдельных из них в процессе развития народов обла­сти. Так, имя Б.Э. Калмыкова напрямую связывается с массовыми репрессиями и уничтожением кабардинской интеллигенции. Подчеркивается, что «палач мас­штаба Б.Э. Калмыкова немыслим где-то в Рязанской или Тульской области. Он стал возможен только в национально-территориальном образовании, относитель­ная автономность которого обернулась в данном случае абсолютным злом»^[452].

Ряд современных авторов на основе анализа земельных преобразований в Горской республике склонны полагать, что она стала узаконенной формой ограбления кабардинского народа: «Вспомним в связи с этим, что “Союз объе­диненных горцев Северного Кавказа и Дагестана” и пришедшая ему на смену независимая Горская республика отказались от решения аграрного вопроса за счет внутреннего перекраивания границ между горскими народами. Но Горская АССР, как и Терская республика, встала на этот порочный путь, выбрав в качестве жертвы опять-таки Кабарду. К весне 1921 г. она лишилась 30 % своих земель (по сравнению с 1918 г.)»^[453]. Исследователи особо отмечают, что участие «кабардин­цев в коллективной форме государственности обернулось для них национальной катастрофой. Кабарда превращалась в один из захолустных округов искусствен­ного государственного образования, хищнически распоряжавшегося остатками ее благосостояния»^[454]. В данной связи образование автономной области оценивается как «закрепление суверенной воли кабардинского народа к обретению националь­ной государственности». Таким образом, автономная область фактически и яви­лась тем компромиссом между центром и кабардинским народом, который на тот период времени позволял решать обеим сторонам свои конкретные задачи.

Выделение кабардинцев из состава Горской республики повлекло за собою и необходимость решения вопроса о самостоятельности Балкарского округа. Показательно, что в существующей литературе практически не упоминается о каких-либо самостоятельных шагах в этом направлении со стороны балкарско­го руководства. На страницах специальных исследований отмечается, а в тру­дах кабардинских авторов усиленно подчеркивается, что балкарцы были одним из самых малоземельных народов на Северном Кавказе с так и не сложившейся государственно-политической традицией. В этом отношении достаточно пока­зательным является и отсутствие упоминания о балкарцах в одном из разделов

обобщающего труда, посвященного истокам и становлению современной госу­дарственности Кабардино-Балкарии. В предисловии к нему авторский коллектив признает существенную неполноту анализа ее истоков и «ни в коем случае не ото­ждествляет их с политической традицией только одного из ее народов^[455]. Однако само наименование и содержание соответствующего раздела «Государственно­политическая традиция в истории кабардинцев», где первое упоминание о бал­карцах встречается только на 51 странице, не оставляет сомнения в предпочтени­ях и выборе авторов.

Процесс обретения балкарцами собственной административной автоно­мии в составе Горской АССР, как правило, носит характер простого упомина­ния, а дальнейшее расширение самостоятельности округа сводится к образова­нию Кабардино-Балкарской автономной области: «После выделения Кабарды из Горской АССР в автономную область предпринимались шаги и по решению во­проса о самостоятельности Балкарского округа. Оставаться в дальнейшем в со­ставе Горской республики Балкария не могла, потому что она еще больше, чем Кабарда, была оторвана от Горской АССР. 16 января 1922 г. ВЦИК постановил об­разовать объединенную Кабардино-Балкарскую автономную область, непосред­ственно связанную с РСФСР, выделив для сего из состава Горской автономной республики территорию, занимаемую ныне балкарцами, объединив Балкарию с Кабардой»^[456].

В качестве причин такого объединения называются «отсутствие у малень­кой Балкарии аппаратов здравотдела, отдела юстиции, финотдела, ревтрибуна­ла, военкомата. Их создание потребовало бы колоссальнейших затрат государ­ственных средств». Более того, подчеркивается наличие тесной экономической связи с Кабардинским округом и отсутствие с ним политических разногласий^[457]. В ряде работ встречаются указания и на трудности, как объективного, так и субъективного порядка, обусловивших «затягивание проведения в жизнь по­становления ВЦИК» об объединении соседних народов.^[458] Но они, как правило, не конкретизируются.

Неизменно высокой оценкой в историографии отмечен и сам факт образова­ния объединенной области: «Образование Кабардино-Балкарской области имело огромное значение. С созданием единой автономии объединились экономиче­ские ресурсы Кабарды и Балкарии, что способствовало лучшему использованию

природных богатств для быстрого восстановления экономики, являлось ярким примером торжества ленинской национальной политики»^[459]. Предоставление наро­дам автономии связывалось исследователями и с обретением ими большей само­стоятельности в решении хозяйственно-политических и культурно-бытовых во­просов, «с быстрым социальным прогрессом трудящихся области»^[460]. Вместе с тем, в работах последнего времени отмечается и факт разрушительного воздействия национальной государственности на развитие отдельных народов. Так, в частно­сти, констатируется, что национальная государственность в виде автономной об­ласти и республики «не только не способствовала развитию этнической культуры кабардинцев, но и стала орудием ее разрушения» в 1920-1930-е гг. К ее разруши­тельным последствиям относят массовые репрессии, уничтожившие носителей духовных традиций народа - священнослужителей и старую интеллигенцию, по­давление этнической идентичности^[461].

Схожая ситуация наблюдается и в освещении процесса образования Чечено­Ингушской автономной области. Процесс выделения из состава Горской респу­блики Чеченского округа и преобразование его в самостоятельную область от­мечен устойчивым исследовательским интересом^[462]. В значительной степени он вызван и сохранением на территории области вплоть до 1926 г. чрезвычайной

формы управления - революционных комитетов. По заключению исследователей, «восстановление советской власти в Чечне и Ингушетии, как и на всем Северном Кавказе, происходило в форме революционных комитетов, что диктовалось край­не тяжелыми условиями, созданными интервенцией и гражданской войной, явля­лось следствием чрезвычайно сложной ситуации в этих национальных районах»^[463]. Ситуация, как свидетельствуют специальные исследования, принципиально не изменилась и к моменту образования самостоятельной области, во главе которой был поставлен ревком под руководством Т. Эльдерханова.

Многие сложности начального периода становления автономии чеченско­го народа связываются в историографии не столько с причинами объективного свойства, но и с деятельностью ее первых руководителей. Так, достаточно проти­воречиво оценивается, пожалуй, одна из самых ярких фигур в Чечне того време­ни - Т.Э. Эльдерханов. Согласно заключениям специалистов, «Т.Э. Эльдерханов занимает особое место в истории Чечни: учитель по образованию, член I Государственной думы, председатель Гойтинского народного Совета, с 1920 г. член РКП(б)»^[464]. Отрицательно относился к панисламизму и пантюркизму, но в то же время «не понимал, что путь к упрочению Советской власти в условиях Чечни ле­жит через обострение борьбы между революционными силами и силами реакции, заключается в опоре на бедноту». Отечественная историография нередко упрекала Т.Э. Эльдерханова в ориентации на буржуазные элементы, духовенство, за то, что он проводил политику примирения революционных и реакционных сил. Вменялось в вину «видному революционеру» и слабое знание марксизма. Тем не менее, и по­литическая практика советского государства, и сама историография признавали «бессознательный характер его крупных ошибок». Подтверждением чему являлось долгое использование Т.Э. Эльдерханова на государственной и советской работе^[465].

В данной связи в современной историографии начался и процесс переосмыс­ления роли отдельных исторических персонажей в истории советской Чечни, их значения в процессе активизации революционного сознания чеченцев. В част­ности, по мнению отдельных исследователей, усилению влияния «прокоммуни­стической группы А. Шерипова во многом способствовала гибель шейха Дени Арсанова в 1918 г. и ослабление влияния Горского правительства. Что касает­ся самого А. Шерипова, который традиционно считается первым коммунистом Чечни, вряд ли он являлся таковым на самом деле. Скорее националист либераль­ного толка, поверивший, что большевики действительно готовы признать нацио­нальные права чеченцев»^[466].

Более сдержанную оценку получают и такие «ярые» противники советской власти, как шейх Али Митаев и руководитель Северо-Кавказского эмирата Узун- Хаджи. Их сотрудничество с большевиками рассматривается не столько в каче­стве тактического успеха советской власти, но и как признание их авторитета и прочности позиций среди самих чеченцев: «Северо-Кавказский эмират Узун- Хаджи в советской историографии традиционно рассматривался как реакционное образование, существование в котором правительства, министерств и других ор­ганов власти носило чисто формальный характер. Но если бы эмират не пред­ставлял собою серьезной силы в горах Чечни, большевики не пошли бы с ним на союз, даже временный»^[467].

Наиболее последовательным в своем стремлении переосмыслить роль и зна­чение «антибольшевистского элемента» в создании советской автономии Чечни является отечественное Интернет - сообщество, в пространстве которого прого­вариваются многие идеи, так или иначе связанные с проблемами взаимодействия народов и советской власти. В одной из электронных публикаций популярного цикла передач «Радио свободы», посвященного Чечне и чеченцам, читателей зна­комили с документами планировавшегося к изданию тома «Конфликтный этнос и имперская власть»^[468]. Подчеркивался сохраняющийся интерес современников к «чеченской теме», которая на момент выхода передачи в мае 2005 г. все еще про­должала оставаться terra incognita. В качестве фигуры, чья жизнь и деятельность по-прежнему интриговала воображение исследователей, был назван шейх Али Митаев. Метаморфозы его политического перевоплощения - от вооруженного сопротивления советской власти до членства в областной революционном коми­тете - стали предметом серьезного размышления специалистов. Пытаясь объяс­нить столь причудливые перемены в его судьбе, Л.С. Гатагова отмечала: «По всей видимости, у него была двойственная позиция. С одной стороны, он выказывал стремление служить большевикам. С другой стороны, я думаю, он лелеял далеко идущие планы. И агентура ОГПУ доносила, что он ведет негласную деятельность по сколачиванию всех религиозных сект в нечто единое. То есть под его знаме­нами собиралось все больше и больше людей. И это начало настораживать боль­шевиков, которые понимали, что рано или поздно Митаев может встать против советской власти. Он превращался в весьма опасную и нежелательную фигуру»^[469].

Многочисленные документы и свидетельства современников того време­ни отмечали высокий авторитет шейха, активность его общественной позиции, «непоседливый нрав и неиссякаемую энергию, зачастую не находившую своего

выхода». Разъясняя необходимость его привлечения к активному сотрудниче­ству с новой властью секретарь Оргбюро РКП(б) Чеченской автономной области Азнарашвили, писал в октябре 1923 г.: «Принимая все это во внимание, у меня создалось твердое мнение использовать его как авторитет для Чечни, во-вторых, придать его деятельности, которую никакими силами не остановишь до его смер­ти, официальный вид, в-третьих, испытать его посредством поручения опреде­ленных работ, связанных с нажимом на население, имея в виду продналог, борьбу с бандитизмом и прочее. С моим мнением т. Эльдарханов согласился и мы реши­ли с ведома Юговостбюро ЦК, которое дало свое согласие, ввести его в состав ревкома. До этого Али Митаевым был сделан первый шаг, показывающий его положительное отношение: он предложил чеченскому ревкому выставить сотню своих мюридов для охраны железной дороги. Сотня была выставлена, и налеты на железную дорогу быстро ликвидировались. Согласие на ввод в ревком им было дано, и сейчас он официально числится членом революционного комитета. Здесь его фигура начинает выявляться рельефней. Становится ясным, его цель - ис­пользовать свое новое положение в личных целях укрепления своего авторитета в массах . Начинает лавировать между своей официальной ролью и своим на­стоящим положением шейха. Чувствует цели его ввода в ревком и, может быть, даже и знает. Не видно его отрицательной деятельности, но и положительной немного, в лучшем случае - дружественный нейтралитет»^[470]. Однако столь хоро­шо начинавшееся сотрудничество шейха и советской власти было прервано его арестом в 1924 г. Усиление позиций Али Митаева не только среди населения об­ласти, но и членов ревкома, противоречивость и непоследовательность его взгля­дов, стали веской причиной для обвинения его в антисоветской деятельности. Последовавший вскоре за арестом расстрел, свидетельствовал об укреплении по­зиций власти, более не нуждавшейся в «традиционном» обрамлении своего при­сутствия в Чечне.

Не менее скоротечным оказалось и сотрудничество с еще одним идейным противником советской власти - главой Северо-Кавказского эмирата Узуном- Хаджи. В советской историографии эмират традиционно рассматривался в ка­честве реакционного образования, атрибуты государственной власти которого носили «сугубо номинальный характер». Стойкий противник советской вла­сти и сторонник сильного теократического государства, Узун-Хаджи весной 1918 г. поднимает знамя борьбы с деникинской оккупацией Северного Кавказа. Разочаровавшись в деятельности долгое время горячо им поддерживаемого Н. Гоцинского, он создает эмират - государство, не имевшее четких границ и с легкой руки историков получившее название «летучего голландца». В его состав входили горные районы Дагестана, горная Чечня и часть Ингушетии. Эмират был признан правительствами Азербайджана, Грузии и Турции.

В период антиденикинского восстания Узун-Хаджи являлся членом Совета обо­роны Северного Кавказа и Дагестана вместе с представителями большевиков. В состав правительства Северо-Кавказского эмирства, где он являлся главой, также входили большевики, в подчинении Узун Хаджи находились русские крас­ноармейские части Н. Гикало, чеченские краснопартизанские отряды Исаева и Арцханова. Один из руководителей партии большевиков С. М. Киров в теле­грамме В.И. Ленину сообщал о необходимости личного письма вождя мирового пролетариата к верховному вождю горских революционных войск Узун-Хаджи. Узун-Хаджи, в свою очередь, вел переговоры с С.М. Кировым по определению статуса созданного им эмирата на будущее. Однако в марте 1920 г. под давле­нием большевиков Северо-Кавказский эмират был ликвидирован, Узун-Хаджи получил пост муфтия Кавказа, а летом неожиданно умер.

По признанию большинства специалистов, именно сильное влияние ду­ховенства и кулачества на чечено-ингушскую бедноту, тайповые отношения, сказывавшиеся в период выборов в местные органы власти, исключали воз­можность предоставления этим народам самостоятельной форму государ­ственности сразу же по окончании Гражданской войны^[471]. Кроме того, «необ­ходимо было создать крепкие партийные организации, поднять трудящиеся массы до уровня понимания ими задач Советской власти, развить их инициа­тиву, подготовить из их среды последовательных и стойких борцов за интере­сы трудового народа. Без этого предоставление автономии Чечне и Ингушетии осложнило бы дело упрочения Советской власти и укрепление диктатуры про­летариата в этих районах страны»^[472]. Данные задачи и призвана была разрешить Горская республика, в состав которой включались Чечня и Ингушетия. В ряде исследований особо подчеркивается, что Чеченский административный округ не являлся автономным образованием, а представлял собою национальное ад­министративное объединение чеченского народа^[473]. Неоднозначно оцениваются и итоги пребывания Чечни в составе многонациональной автономии. Помимо констатации, несомненно, положительных успехов, указывается и на то об­стоятельство, что хозяйственный и культурный уровень Чечни в годы выде­ления ее из состава ГАССР был еще ниже довоенного: «Отсутствие сколько- нибудь налаженного хозяйства и необходимость создания развитого хозяйства, отсутствие сколько-нибудь удовлетворительных культурных условий жизни и необходимость скорейшего создания таковых, весьма и весьма низкий по­литический уровень населения и самая неотложная необходимость подня­тия у широких масс политического сознания и их приобщение к активной

общественно-политической жизни требовали выделения Чечни из состава Горской АССР и провозглашение ее автономией». По убеждению исследовате­лей, советская автономия должна была послужить для чеченского народа той правовой формой его политической организации, которая наилучшим образом обеспечивала бы решение стоявших перед ним задач^[474].

Следующим этапом национально-государственного строительства чеченско­го и ингушского народов, как раз, и стало предоставление им самостоятельных автономий. В литературе утвердилось представление о том, что «экономическое и политическое состояние и возможности Чечни требовали расширения нацио­нальной самостоятельности. Объективная необходимость выделения Чеченской области и других округов из состава Горской республики и образование автоном­ной области диктовалась потребностями дальнейшего экономического, полити­ческого и культурного развития чеченского народа, которые в тот период не мог уже удовлетворять административный округ»^[475]. Создание Чеченской автономной области рассматривается, прежде всего, как важное средство оздоровления по­литической атмосферы в Терской области, в укреплении местных органов власти, в борьбе с «великорусским шовинизмом и местным национализмом», в установ­лении «более тесных федеративных отношений местных народов с великим рус­ским народом».

Вместе с тем, ряд современных исследователей указывает на необходимость более осторожного подхода к анализу восприятия различными слоями общества самой идеи автономии. В частности, ими указывается, что в отличие от руковод­ства области «не все в Чечне приняли автономию сочувственно». Необходимость ее введения приходилось не только разъяснять, но и отстаивать. Более того, само выделение Чечни из состава Горской республики достаточно настороженно встре­тили и соседние области, считавшие данную меру нецелесообразной и нанося­щей вред межнациональным отношениям в регионе. Показательным отношени­ем определенной части населения области к ее новому правовому статусу стало и шариатское движение, в качестве одного из требований выдвигавшее создание религиозных форм управления^[476].

Обращает на себя внимание и тот факт, что е сли процесс образования Чеченской автономной области достаточно подробно освещен в литературе, то получение самостоятельности ингушским народом выглядит как следствие упразднения Горской республики и необходимости решения задач нового административно­хозяйственного районирования: «В этих условиях к началу 1924 г. появилась идея окончательного упразднения Горской республики и образование на ее территории

национальных автономий оставшихся еще в ней народов»^[477]. Образование само­стоятельной автономии ингушского народа оценивалось и продолжает оцени­ваться с точки зрения создания более благоприятных условий для его быстрого развития и широкого вовлечения в советское строительство. Правда, в последние годы отмечается, что «в условиях всеобщей эйфории, охватившей народы края по созданию самостоятельной государственности», преодолеть ее не смогла и ин­гушская партийная организация, «хотя она и отличалась необыкновенно трезвым и взвешенным подходом». По свидетельству архивных источников, коммунисты Ингушетии отвергли начальный, появившийся еще в 1922 г., проект объединения с Чечней, как грозящий обострению межнациональных отношений в крае. Однако уже в 1924 г. они оказались перед свершившимся фактом - распадом Горской ре­спублики и необходимостью создания собственной автономии^[478].

В отношении двух других участников Горской автономии - Владикавказского и Карачаевского округов - в историографии сохраняются аналогичные суждения и оценки.

Образование Северо-Осетинской автономной области относится к 1924 г. и связано с упразднением Горской автономной республики. Ее нахождение в составе коллективной автономии народов Северного Кавказа отражало на тот момент времени особенности хозяйственного и политического развития Владикавказского округа и исключало возможность немедленного предоставле­ния осетинскому народу более широкой формы автономии^[479]. Обращает на себя внимание и относительно длительное, по сравнению с другими округами, его пребывание в составе Горской республики. К сожалению, в литературе отсут­ствует какое-либо объяснение данному факту. Вместе с тем, в последние годы в региональной историографии все чаще начинают пересматриваться достиже­ния национальной политики на Северном Кавказе в период восстановления со­ветской власти и ее попыток упрочить здесь собственное положение. В частности, отмечается неудовлетворительное разрешение аграрного вопроса и проведение землеустроительных работ в Осетии. Указывается на ряд трудностей в разви­тии местной промышленности, что нередко связывается с несогласованностью

установок и указаний центральных и государственных органов, «даваемых без учета местной специфики»^[480].

Немало нареканий со стороны специалистов получила и государственная политика уравнительного землепользования, практиковавшаяся в Горской ре­спублике: «Обеспеченность землей народов, входивших в состав Горской АССР, была далеко не одинаковой. Так, ду (дата обращения 6.07.2012) шевой земельный надел (пашня, усадьба, сенокос, выгона и пастбища) в Кабарде составлял 3,74 дес., Ингушетии - 1,67, в Северной Осетии - 0,77 десятины, т. е. Кабарда имела душевой земельный надел, превосходивший душевой земельный надел Северной Осетии почти в пять раз. Ингушетия - более чем в два раза». Именно обостре­ние земельного вопроса и неспособность правительства разрешить его в соот­ветствии с требованиями народов стало причиной выделения Кабарды из состава Горской республики. С ее выходом исследователи связывают потерю Северной Осетией «около 40 тыс. дес. земли, находившихся многие десятилетия в факти­ческом пользовании ее граждан на правах систематической аренды в пределах Кабардинской автономной области»^[481].

Следует отметить, что историографии национально-государственного стро­ительства многих северокавказских автономий присущи «антикабардинские» настроения. Они выражаются не всегда явственно, но прослеживаются по де­тальным подсчетам земельных приобретений и потерь отдельными народами в сравнении с «благополучными» в этом отношении кабардинцами. К сожале­нию, практически не учитывается то обстоятельство, что подобное благополучие в большей степени являлось следствием самой национальной политики в регио­не, ориентировавшейся на максимальное приближение территориальных границ к практике этнического расселения народов. Многовековые традиции аренды зе­мельных и пастбищных угодий, существовавшие в регионе, как раз и выступали в качестве того действенного механизма, который на протяжении долгого време­ни регулировал проблему острой нехватки земли в ряде национальных районах. С началом революционного разрешения аграрного вопроса на Северном Кавказе данный механизм оказался фактически разрушенным, а новые автономные об­разования народов не могли, в силу естественных причин, удовлетворить их пре­тензий друг к другу.

В осмыслении истории существования Горской автономии прослеживаются и тенденции противопоставления экономического потенциала Северной Осетии хозяйственным достижениям остальных народов. Подчеркивается, что из ее со­става «один за другим выделялись в самостоятельные автономные области не са­мые развитые в экономическом, культурном и политическом отношении народы.

Известно, что Северная Осетия, которая последней вышла из состава Горской АССР, к тому времени располагала значительным промышленным потенциалом, рабочим классом, имела давние традиции отходничества, являвшегося одним из источников пополнения рядов рабочего класса квалифицированными кадрами». На основании данного заключения и делается вывод о том, что нахождение Северной Осетии в многонациональной автономной республике горских народов являлось, если и не прямой ошибкой, то, во всяком случае, отражало пренебрежение цен­трального руководства страны к «бурному росту национального самосознания гор­цев, естественному стремлению их к самостоятельности», которая способна была обеспечить народам большую свободу для успешного всестороннего развития^[482].

К 1924 г. Горская автономия постепенно утрачивает свои консолидирующие возможности и для народа Северной Осетии. Следующим этапом в его развитии становится автономная область, которая как «первая форма осетинской нацио­нальной государственности полностью соответствовала уровню исторического развития осетинского народа в тот период и наилучшим образом способствовала дальнейшему росту его материальных и духовных сил»^[483]. Подобного рода объяс­нения, хотя довольно широко и используются в литературе, мало, что проясняют в реальном положении дел. Так, практически не исследованным остается вопрос о том, кому действительно принадлежала инициатива в процессе преобразовании округа в автономную область - местному руководству или специальной комиссии по обследованию состояния советской и партийной работы в республике. В боль­шинстве исследований указывается на обоюдное желание сторон, подкрепляв­шееся «мнением народа» о необходимости создания на базе Горской АССР двух автономных республик.

В данной связи Н.Ф. Бугай и Д.Х. Мекулов приводят достаточно убедитель­ные факты, свидетельствовавшие об усилиях партийных и советских работников Горской АССР, направленных на сохранение республики. Одновременно отмеча­ется, что приостановить процесс ее распада становилось все труднее: «Не утиха­ло и движение за создание государственности осетинского народа. Обострялись отношения отдельных округов на этой почве с руководством республики, между русским и осетинским населением... Особую активность в этом направлении про­являла дигорская группа советских и партийных работников в Осетии. В числе причин этого движения кроме соображений национально-культурного характера, указывалось на громоздкость и ненужность республиканского (Горского) аппара­та, поглощающего большую часть средств из местных бюджетов, отрыв власти республики от народа, слабое вовлечение представителей местных национально­стей в работу советских органов»^[484].

Исследователи склонны полагать, что в образовании Северо-Осетинской автономии сыграли свою роль самые разнообразные факторы, основным среди которых явилось стремление партийного руководства не допустить националь­ной вражды между соседними народами. Дело в том, что Юго-Восточное бюро ЦК РКП (б) небезосновательно опасалось, что «при упразднении ГАССР может опять возникнуть рознь между ингушами и осетинами. И все же отступления по созданию автономии осетинского народа носило временный характер. Велось активное обсуждение вопроса на местах. В центр и крайисполком направлялись просьбы предоставить осетинам автономию»^[485].

Не менее путаная ситуация сохраняется и в отношении образования Карачаево-Черкесской автономной области. В специальной литературе до сих пор нет даже определенной ясности относительно нахождения черкесского населения в составе Горской АССР. Достаточно часто встречаются утверждения о том, что «из нее вышли также карачаевцы и черкесы»^[486]. Подобное положение, скорее всего, является следствием смешения вопросов территориальной принадлежности и ад­министративного подчинения. Южная часть Баталпашинского отдела Кубанской области, которая традиционно соотносится с местонахождением черкесского населения, действительно входила в состав Горской республики. Однако в то время она являлась частью Карачаевского округа. Сама же Черкесия вплоть до объединения с Карачаем в административном отношении подчинялась Кубано- Черноморской области.

Вопрос о создании самостоятельной автономии карачаевского народа - «на­подобие Кабарды на Тереке» - обозначился сразу же после выхода Кабардинского округа из состава Горской республики. В литературе отмечается, что данный шаг был продиктован «самой логикой развития карачаевского народа и достиг­нутых им успехов»^[487]. Вместе с тем, указывается и на обстоятельства хозяйствен­ного порядка: «С выходом Кабарды из ГАССР встал вопрос и о выходе Карачая. Карачаевцы по своей экономической жизни и быту тяготели больше к Кубани, нежели к Терской области»^[488]. Современные исследователи в качестве основной причины выделения Карачая из состава Горской автономии называют общее

состояние политического развития в регионе: «Таким образом, события развора­чивались по линии представления автономии каждому народу в отдельности. Не был исключением в этой связи и многонациональный Карачаевский округ»^[489].

Однако процесс образования автономии карачаевского народа, мыслившей­ся изначально в качестве многонациональной области, столкнулся с рядом труд­ностей. Прежде всего, его инициаторы - работники ревкома и представители Наркомнаца - указали на невозможность выделения Карачая в область без при­соединения к нему ряда дополнительных территорий, что создавало немалые про­блемы в отношениях с другими народами. Более того, положение осложнялось и самим многонациональным составом населения будущей автономии, которое требовало определенных гарантий своих прав. В работах исследователей приво­дятся архивные факты, свидетельствовавшие о том, что стремление к обретению автономной области находило отражение на съездах всех народов, проживавших на ее территории. Но в них, к сожалению, не приводится данных о том, когда и в связи с чем появилась сама идея создания объединенной автономии карачаев­ского, черкесского, абазинского, русского и караногайского народов. Встречаются лишь упоминания об их давних и прочных хозяйственных взаимоотношениях^[490].

Причины образование Карачаево-Черкесской автономной области в историо­графии, как правило, сводятся к решению заседания коллегии Наркомнаца от 9 ян­варя 1922 г. с участием представителей Карачая и Черкесии. В соответствии с ним из состава Горской АССР выделялся Карачаевский округ, а из Баталпашинского отдела Кубано-Черноморской области - Черкесия и 6 казачьих станиц. Эти тер­ритории и составили Карачаево-Черкесскую автономную область^[491]. Насколько не совсем продуманным оказалось данное решение, показали последующие собы­тия. Уже в 1926 г. область была разделена на Карачаевскую автономную область и Черкесский национальный округ. Историки, пытаясь объяснить данную меру со стороны центральных властей, обычно увязывают ее с включением области в со­став Северо-Кавказского края: «Эта акция повлекла за собою определенное ущем­ление прав автономии, возможности связей с центром, теперь они проводились не напрямую, а через посредство краевых органов»^[492]. Едва ли подобную точку зрения следует признать исчерпывающей. Представляется, что одной из причин непроч­ности объединенной автономии оказалась давняя национальная неприязнь между

карачаевцами и черкесами, о чем свидетельствуют многочисленные архивные документы^[493].

Несколько иначе сложилась судьба адыгейского народа, проживавшего в от­делах Кубано-Черноморской области. В отличие от других северокавказских народов, получивших свой первый опыт национального самоопределения в со­ставе Горской АССР, адыгейцы в нее не входили. Однако история национально­государственного строительства в Кубано-Черноморской области отражала в себе его общие черты и направленность. Как и в остальных национальных районах края, первый этап восстановления советской власти и вовлечения в ее работу национальных меньшинств начался с организации революционных комитетов^[494]. В их непосредственную обязанность входило и осуществление мероприятий по национально-государственному обустройству народов области. С целью коорди­нации их совместной деятельности при областном Кубано-Черноморском ревко­ме создавалась специальная секция по национальным делам. История создания и деятельности подобных организаций, призванных непосредственно руководить адыгейским населением области, достаточно детально описана в специальной ли- тературе^[495]. Рассмотрим процесс обретения автономии Адыгейской автономной об­ластью более подробно как наиболее показательный в этом отношении.

К моменту начала советского строительства на Северном Кавказе (1920 г.) в сознании горского населения Кубано-Черноморской области, проживавше­го в Екатеринодарском (31 аул), Майкопском (13 аулов) отделах и Туапсинском округе (9 аулов), весьма противоречиво запечатлелись разные события. На него накладывали отпечаток, с одной стороны - факты свершившейся революции и Гражданской войны, активизировавшей сопротивление национальных верхов, с другой - остатки наследия царских времен, связанного с господством «просве­щенных завоевателей», в результате которого «горцы совершенно забыли о своей былой национальной вольности и самобытности». Правда, идеи «великой рево­люции» пока еще слабо проникли в духовное сознание горских масс, ввиду их малопонятности^[496].

Первым органом советского строительства среди горского населения Кубано- Черноморской области стала Мусульманская секция при Кубано-Черноморском революционном комитете. Обращение представителей мусульманского насе­ления Екатеринодара в отдел управления Кубано-Черноморского ревкома ука­зывало на желательность создания общемусульманского органа ввиду «спло­ченности мусульманских масс в области и совершенного отсутствия понятия о сущности и задачах советской власти, а также в целях принятия неотложных мер в культурно-просветительной области»^[497]. Идя навстречу удовлетворению тре­бований местного населения, ревком 8 апреля 1920 г. учредил при подотделе по национальным делам областного отдела управления Мусульманскую секцию, в своей деятельности «руководствовавшуюся общими положениями Советской республики»^[498]. Несовпадение начальных целей, призванных стать основополагаю­щими принципами существования секции, и ее практической деятельности стало причиной непродолжительности функционирования первого органа националь­ного самоуправления (8 апреля - 16 июня 1920 г.). Вызванная к жизни, по мнению ревкома, необходимостью развертывания широкого строительства советского ап­парата и параллельного осведомления населения с задачами власти и коммуни­стической партии, секция, в лице подавляющего большинства ее членов, присту­пала к обслуживанию нужд мусульман области.

В отечественной историографии факты создания и роспуска секции, обви­ненной во враждебном настроении по отношению к советской власти, нашли лишь фрагментарное отражение. Как правило, в работах советских исследова­телей внимание акцентировалось на буржуазно-националистическом составе секции, игнорировавшем постановления о немедленном проведении в жизнь де­кретов и распоряжений советской власти, проповедовавшем идеи панисламизма

и возрождавшем религиозные учреждения^[499]. Единственной работой, в которой относительно объективно рассматривалась деятельность Мусульманской сек­ции, остается изданная еще в 1920 гг. работа Я.Н.Раенко-Туранского «Адыги до и после Октября». Ее автор выделил следующие причины затянутости про­цесса формирования секции: «приспособление через секцию к аппарату управ­ления некоторых недобросовестных лиц», отсутствие на Кубани члена партии К. Мишуриева, призванного оградить деятельность секции от вредных укло­нов, неопытность работников, впервые столкнувшихся с советским строитель­ством, неразработанность самих принципов деятельности организации, при­званной обслуживать интересы мусульманского населения. Более того, секция обвинялась в попытке создания культурной автономии на религиозных началах и распространении панисламистской идеологии^[500]. Это требование культурно­автономного образования можно рассматривать как буквальное понимание провозглашенных принципов (права наций на самоопределение), воспринимав­шихся рядом видных горских оппозиционеров в качестве затянувшейся игры в суверенитет. В частности, адыгский князь Юсуф Паша Нагуч заявил: «Нужно требовать от советской власти все то, что принадлежит горцам в момент, ког­да РСФСР не признана иностранными государствами, мы только можем полу­чить это сейчас, когда она бессильна»^[501]. Однако сопротивление вышестоящему органу власти, возраставшая самостоятельность мусульманской секции, осно­ванная на собственном понимании действительности, привели к ее роспуску Кубано-Черноморским ревкомом и незамедлительному созыву съезда горцев Екатеринодарского отдела 16 июня 1920 г. в ауле Лакшукай для «ознакомления трудящихся с политикой советской власти по национальному вопросу»^[502].

Неудачный опыт функционирования «национальной ячейки содействия об­ластному отделу управления», локальные рамки ее деятельности, ограниченные мусульманами Екатеринодарского отдела, аморфное наименование, в котором со­вершенно растворилось горское население, были учтены при последующей вы­работке форм управления адыгскими народами области. Сохранившийся доклад заведующего областным отделом управления Кубчерревкома от 30 июня 1920 г. указывает на ходатайство об учреждении особого отдела по горским делам де­легатами от горцев Кубанской области и Черноморья. Организация подобного отдела, по мнению делегатов, вызывалась наличием в Кубано-Черноморье не менее 200 тыс. горцев. Подавляющая масса этого населения была безграмотна,

политически невежественна и требовала «во всех сферах общественной жизни исключительно интенсивной работы»^[503].

Проходивший 11-15 августа 1920 г. съезд горцев Кубани и Черноморья, 84 де­легата которого представляли Екатеринодарский, Майкопский, Баталпашинский, Лабинский отделы и Туапсинский округ, вновь поставил вопрос о самостоятель­ной организационной форме управления^[504]. Витавшая в воздухе идея независимой Горской республики, число сторонников которой постепенно росло, предопреде­лила решение Кубчерревкома о «желательности, ввиду особенностей горского племени, выделении последнего в самостоятельную административную единицу на правах отдела, с подчинением во всех отношениях Кубчерревкому»^[505]. 29 июля 1920 г. приступила к работе Горская секция, основной задачей которой являлось обнародование всех декретов, законов и распоряжений центральной власти, по­становлений областного и отдельского советов, печатное распространение изда­ний, разъяснявших действия центральной и местной власти, а также подготовка для этих целей инструкторов-горцев^[506].

Практическая деятельность секции почти не освещалась в советской литера­туре, за исключением ее отдельных сторон. Изучение отчетных докладов свиде­тельствует о ее слабой работе вследствие отсутствия опыта и из-за плохой связи с другими органами управления. За период функционирования секции с 29 июля по 6 ноября 1920 г., несмотря на постановления областных съездов трудовых горцев Кубано-Черноморья от 11 августа и 25 сентября, подотделы народного образования, здравоохранения, шариатского народного суда и типография так и не были организованы. Работа проводилась, в основном, общим отделом. Было проведено два горских съезда, исполнены 257 поступивших распоряжений, за­дания по проведению продразверстки, сформирован конный Горский доброволь­ческий полк. Связь секции с областью поддерживалась через аульские ревкомы. Их представители периодически посещали секцию, получая необходимые указа­ния. Деятельность секции не удовлетворяла потребностей населения и не соот­ветствовала представлениям о советской работе. Поэтому было принято решение об организации «твердого, работоспособного органа управления горским наро­дом в центре области и в отделах», который должен был обеспечить освещение национальной жизни, удовлетворение нужд угнетенного народа, проведение сре­ди горцев идей и постановлений советской власти^[507]. Им стал Горский отдельский комитет с непосредственным подчинением Кубано-Черноморскому областному

ревкому. Призванный учитывать бытовые особенности и условия жизни горско­го населения области, Горский ревком в силу некомпактного расположения аулов ограничился в своей деятельности выборами горского населения в состав район­ных ревкомов с периодической явкой их представителей в отдельский комитет за получением соответствующих указаний^[508].

Однако нараставшие трения по вопросам адаптации советских учреждений к специфике местных условий предопределили судьбу секции. Ходатайство и реше­ние Горской секции о сохранении Горского народного суда с применением шари­атских норм вызвало к жизни постановление Кубчерревкома от 11 декабря 1920 г. Здесь указывалось на недопустимость подобного решения как противоречивше­го политике советской власти^[509]. Протест Горской секции и вновь прозвучавшая идея создания независимой Северо-Кавказской республики дали возможность Кубчерревкому обвинить секцию в национализме и приступить к формированию нового органа национального представительства. Короткий период деятельности отдельского Горского революционного комитета (декабрь 1920 г. - март 1921 г.) как формы, «учитывавшей бытовые особенности и условия жизни горского на­селения, обеспечивавшей трудовому элементу возможность устройства жизни на национальных началах, усиление политической работы и советского строитель­ства в горских районах»^[510], вновь обозначил проблему взаимоотношений нацио­нальных и областных органов власти.

Непосредственная подчиненность Кубчерревкому, отсутствие четкого раз­граничения сфер компетенции, нараставшая административная опека со сторо­ны областного руководства, превалирование задач советского строительства над национальными интересами, усиливавшиеся неразработанностью подобных во­просов в общероссийском законодательстве, порождали местнический сепара­тизм и недолговечность созданных властных структур. Резолюция II областного съезда трудящихся горцев, состоявшегося 2-8 марта 1921 г., после всестороннего обсуждения доклада областного исполкома об организации органов самоуправ­ления горского населения Кубано-Черноморья, учитывая заявление делегатов Баталпашинского отдела о вхождении в состав Горской Республики, указала на «облегченность», в связи с этим, вопроса о выделении остальных горцев в са­мостоятельную административную единицу. На съезде обозначилось три пози­ции. Первая заключалась в требовании создания независимой Северо-Кавказской Горской республики в пределах, занимаемых горцами до 1800 г. Вторая - на­стаивала на немедленном создании автономной области в целях интенсивного развития хозяйства и просвещения черкесского народа. Третья - признавала не­обходимость и целесообразность выделения черкесов в автономную область, но возражала против немедленного его осуществления из-за отсутствия опыта

советского строительства, недостатка работников-«националов». Возобладал по­следний подход. Съезд остановился на организации Горского исполкома, при­равненного к статусу губернского, с подчинением областному исполкому по го­ризонтали и Народному Комиссариату по делам национальностей по вертикали. В целях установления более тесной связи с центром исполком намеревался иметь своего представителя в Москве^[511].

9 марта 1921 г. Президиум Кубано-Черноморского областного исполнительно­го комитета признал необходимым реорганизацию Горской секции: «Утвердить, испросив согласие центра, Горский исполком Кубани и Черноморья с местом пре­бывания в г. Краснодаре и непосредственным подчинением областному испол­кому. Приступить к учреждению отделов - здравоохранения, земельного, труда, народного образования, управления и социального обеспечения; наметить со­вместно с областным отделом управления схему взаимоотношений с отдельскими исполкомами»^[512]. В реальности повышение статуса органа национального управле­ния диктовалось стремлением нейтрализовать проявлявшиеся тенденции антисо­ветизма путем обыкновенной ротации кадров со стороны областного исполкома и получить самостоятельность в горских вопросах со стороны Горской секции. В результате компромисса и возник Горский исполнительный комитет.

Сбои в работе только оформившейся организации были фактически предо­пределены неразработанностью сферы ее деятельности. Характерно, что при об­суждении делегатами съезда политики советской власти выявилась «оторванность горского населения от революционных масс русского народа». В ряде выступле­ний содержалась неудовлетворенность советской властью в хозяйственных во­просах, прозвучала идея сохранения самобытности адыгского народа. «Советская власть ни в чем не виновата. А виноваты те органы, которые работают на ме­стах. Ввиду неправильной постановки на местах власти, горцам приходится ис­кать спасение от подобных действий на основе самоопределения путем создания Северо-Кавказской республики, автономии»^[513]. Причем по поводу необходимости налаживания советской низовой работы выражались сомнение и неуверенность.

Самостоятельный период существования нового органа выдвинул необхо­димость рационализации его работы. Предлагалось либо создание группы пред­ставителей Горского исполкома для участия в работе соответствующих отделов Кубчероблисполкома и при их посредничестве проведение в жизнь общих меро­приятий, либо образование при Горском исполкоме главных отделов и установ­ление контактов с соответствующими отделами Кубчерисполкома при самостоя­тельном регулировании и направлении работы местных органов и учреждений. Трехмесячная деятельность Горского исполкома свидетельствовала об отсутствии возможностей для работы в полном объеме, вследствие неточного регламента

функционирования, отсутствия помещений, денежных средств и затягивания об­ластным руководством решения вопроса о его деятельности. Лишь 4 мая 1921 г. Президиум Кубано-Черноморского областного исполнительного комитета на сво­ем заседании впервые, по истечении двух месяцев с момента учреждения, поста­вил вопрос об организации отделов и детальной разработке взаимоотношений с Горским исполкомом^[514].

25 мая, заслушав информацию о проделанном, Президиум в специальном по­становлении отметил: «Горский исполком не оправдывает своих задач, так как до сих пор не развернулся. Существующие отделы народного образования и здра­воохранения работают слабо. Отсутствуют необходимые технические средства, партийных товарищей только два. Работа трудная, горцы темны, победить их психологию трудно»^[515]. Тем не менее, указывалось на необходимость сохранения Горского исполкома, который должен был втянуть в работу горскую интеллиген­цию и создать возможности для роста партийной организации. Прозвучала мысль о юридическом обособлении исполкома. Однако исполком остался пока на правах отдельского.

С 1 июня все аульские исполкомы Краснодарского, Майкопского отделов и Туапсинского округа передавались под юрисдикцию Горского исполкома^[516]. Но уже 13 сентября Пленум Горского исполкома вынес на обсуждение вопрос о безотлагательном созыве съезда трудящихся горцев: «Горский исполком, хотя и утвержден на правах отдельского, тем не менее, большинство отделов, помимо своей воли, лишены возможности фактически осуществлять присущие им функ­ции (в продовольственном отношении, земельных вопросах, вопросах админи­стративного управления), что особенно дает себя чувствовать в Майкопском отде­ле. Горский исполком лишен возможности иметь свою милицию, в экономическом отношении совершенно бесправен. Идея самоуправления для горского населения является существующей только на бумаге. Исполком не имеет того жизненно ак­тивного значения, которое должен иметь»^[517].

Ситуация существенно не изменилась и к июню 1922 г. Стараясь укрепить связь со всеми исполкомами, подведомственными в территориальных грани­цах Горскому округу, Горский исполком вынужден был констатировать, что это практически неосуществимо вследствие запущенности административной ра­боты и отдаленности представлений местных органов власти от «правильного» понимания сущности советского строительства^[518]. Деятельность Горского окруж­ного исполнительного комитета и характер его взаимоотношений с областными структурами получили впоследствии неоднозначные и противоречивые оценки.

Непосредственные участники событий акцентировали внимание на тяжелых усло­виях работы, отсутствии необходимых материальных средств, опытных квалифи­цированных советских работников и должного содействия со стороны Кубано- Черноморского областного исполнительного комитета. Отмечались успешная борьба с бандитизмом, проведение удовлетворительных посевных кампаний, организация помощи голодающим, а также торможение работы со стороны руко­водства области, формальное, чисто декларативное отношение русских управлен­ческих кадров к горским вопросам. Со своей стороны, областные руководители указывали на параллелизм, вносимый в советскую работу Горским исполкомом, малое содействие с его стороны сближению горцев с другими национальностями, культивацию национальной обособленности. На этом основании высказывалось предложение о ликвидации исполкома и учреждении вместо него областного от­дела по делам национальностей^[519].

В отечественной историографии 1930-х - 1970-х гг. деятельность областных органов власти оценивалась как «большое практическое содействие Горскому окружному исполкому в организации соответствующих отделов, в улучшении работы аппаратов, подборе и расстановке кадров». В настоящее время, в связи с выходом Адыгейской автономной области из состава Краснодарского края, до­минирующий характер в литературе приобретает идея «о создании государствен­ности в борьбе с кубанскими уклонистами в национальном вопросе». Думается, взаимные претензии и обвинения сторон не лишены оснований. Тяжелая эко­номическая ситуация, отсутствие четкого законодательного разграничения сфер компетенции, директивно-инструктивный распорядительский шквал, различное понимание сторонами происходивших событий вносили в деятельность властных структур не всегда позитивные изменения. Если Кубано-Черноморский областной исполком рассматривал Горский исполком, в основном, как форму осуществления посредничества между властью и населением, а также советского строительства, то последний полагал себя в качестве организации по удовлетворению нужд и по­требностей горского населения, что зачастую не соответствовало принципам со­ветской политики.

Длительное и безуспешное противостояние, в конечном итоге, все-таки привело стороны к взаимному осознанию необходимости выделения горско­го населения в автономную административно-территориальную единицу. Еще в декабре 1921 г. на III областном съезде советов горских депутатов разразилась оживленная дискуссия по вопросу о форме и типе административного управле­ния. Некоторые группы делегатов говорили о необходимости немедленного соз­дания Окружного исполнительного комитета и отправке делегации в Москву для подготовки данного решения: «Пусть акт дарования нам автономии докажет на­шим братьям, когда-то бежавшим отсюда под натиском русского империализма,

и Турции, как советская власть на деле осуществляет лозунг о самоопределении мелких народностей»^[520]. Представитель областного руководства Аболин предло­жил разработать в срочном порядке Горскому исполкому вопрос о выделении горцев в автономную область, после чего принять меры к возбуждению соот­ветствующего ходатайства перед Центром^[521].

В январе 1922 г. Горский исполком поставил перед Наркомнацем вопрос о вы­делении адыгов в автономную область. Коллегия Наркомнаца, признав желатель­ным выделение 33 аулов Краснодарского и 11 аулов Майкопского отделов Кубано- Черноморской области с чересполосным русским населением, запросила мнение Юго-восточного Бюро ЦК РКП(б) и Кубчерисполкома^[522]. Полученный отрицатель­ный ответ исполкома имел веский мотив - негативное отношение русской чере­сполосицы к вхождению в новую автономию.

18 марта 1922 г. Пленум Кубано-Черноморского Горского окружного коми­тета вынес решение о создании из представителей Горского исполкома и об­ластного отдела управления комиссии по опросу русских населенных пунктов: Ивановской, Николо-Абатовской, Еленовской, Архиповской, Ново-Габичевской и Натырбовской волостей, села Штурбино и спорных территорий - сёл Преображенского, Новосевастопольского, Белого, имения Курго в Архиповской волости, хуторов Чехракского, Безладного, Звездина, Игнатьева, Пастернака^[523]. 31 марта Кубчерисполком утвердил данную комиссии. 4 мая, приняв к сведению положительные итоги проведенного опроса, облисполком признал целесообраз­ным выделение черкесского населения в самостоятельную область, о чем и пред­ставил мотивированное объяснение в НКВД^[524]. Тем не менее, Коллегия Наркомнаца 22 мая, заслушав «горский вопрос», сообщала лишь о наличии отрицательного (первоначального) ответа Кубани. Учитывая принципиальную предрешенность вопроса Коллегией и наличие достаточно полных материалов от горской деле­гации, проект о Черкесской (Адыгейской) автономной области был принят за основу и передан для редактирования комиссии в составе Клингера, Хакурате, Ибрагимова^[525].

7 и 11 июля 1922 г. Президиум Кубано-Черноморского облисполкома еще раз заслушал доклад об образовании Горской области. Принятые резолюции под­черкивали: в связи с создавшейся обстановкой, не возражать против выделения «аборигенного» населения области^[526]. 27 июля 1922 г. Президиум ВЦИК принял постановление об образовании Черкесской (Адыгейской) автономной области,

поручив НКВД совместно с Наркомфином установить размеры ее администра­тивного аппарата и выделить на организационные нужды определенные суммы^[527]. Юридическое оформление, однако, не завершало процесса фактического обрете­ния народом административно-территориальной автономии. Неопределенность границы, основанной на принципах экономического и административного тяго­тения к Адыгее тех или иных населенных пунктов, отсутствие законодательно регламентированного положения об автономной области открывали новую стра­ницу очередных перипетий на пути установления стабильности местной власти.

Устоявшееся в литературе положение о планомерном расширении функций ад­министративного аппарата, имевшем целью вовлечение в его работу все большего числа граждан из местного населения и создавшим возможности для образования автономной области, едва ли можно считать научно обоснованным. Вызванное к жизни течением обстоятельств повышение статуса национальных органов са­моуправления, зачастую сугубо номинального, происходило явно стихийно и не позволяет обнаружить в данном процессе логической запрограммированности. Предоставленная автономия, как и предшествующие ей формы государственно­сти, являла собой вынужденное компромиссное образование в системе «нацио­нализм - советская власть» и отражала реакцию центра на усиление сепаратист­ских тенденций. Последние проявлялись в идеях территориальной консолидации адыгских народов под лозунгами независимой Северо-Кавказской республики. Кроме того, существование самостоятельных национально-территориальных об­разований остальных горских народов (Горская республика, Дагестан) постоянно усиливало недовольство адыгов, осложнявшееся взаимоотношениями Горского исполкома с областным руководством. Автономии, с одной стороны, предстояло более прочными узами связать население с центром, советской властью, с дру­гой - временно приостановить нараставший сепаратизм. Будучи территориаль­ным анклавом, черкесская автономия едва ли могла способствовать в дальнейшем установлению прочного национального мира в регионе, отличавшемся этниче­ской пестротой и наличием многочисленных, не наделенных государственностью абхазской, греческой и армянской диаспор.

Одной из основных задач, решавшихся в ходе создания автономий, ста­ла советизация - повсеместное учреждение и укрепление советской власти. Ее основными направлениями являлись: активизация деятельности местных сове­тов, их «очистка от классово чуждых элементов», выдвижение на руководящие посты представителей национальных меньшинств, борьба с бандитизмом и за­вершение аграрных преобразований. Начальный, восстановительный период со­ветской власти в регионе ознаменовался созданием назначавшихся революци­онных комитетов и других невыборных органов. Данные чрезвычайные органы власти, создававшиеся как вынужденные и краткосрочные, обеспечили последо­вательное и твердое проведение в период Гражданской войны идей диктатуры

пролетариата. Но в условиях политически нестабильного Северного Кавказа их деятельность приобрела постоянный характер. Мобильность, гибкость, центра­лизм как основные принципы организации позволили революционным комитетам играть роль координирующих центров советской власти по вопросам социально­экономического, политического, военного и национального характера.

Постановление Кубано-Черноморского областного революционного комите­та о порядке проведения выборов в советы от 18 ноября 1920 г. объявило о завер­шении Гражданской войны на Кубани и призвало трудовое население принять не­посредственное участие в организации советской власти. Выборы в Майкопском, Екатеринодарском и Туапсинском отделах назначались на 14 декабря. Однако сохранявшееся неблагополучие экономической и политической ситуации накла­дывало на любые организационные формы власти характер «чрезвычайщины», что не могло не отразиться на деятельности и авторитете советского аппарата. Провозгласив полновластие советов, Конституция РСФСР определила предме­том их деятельности проведение в жизнь постановлений высших органов власти, «принятие всех мер к поднятию данной территории в культурном и хозяйствен­ном отношениях, разрешению всех вопросов, имевших чисто местное значение, объединение всей советской деятельности в пределах данной территории»^[528].

В компетенцию областных, губернских исполнительных комитетов и советов входило право отмены решений нижестоящих советских органов. Постановления VII и VIII Всероссийских съездов о советском строительстве внесли существен­ные поправки в деятельность таких «агентов государственной власти» как испол­нительные комитеты. Впервые местные органы получали право, хотя и в строго определенных случаях, приостанавливать действие распоряжений Наркоматов, явно нарушавших соответствующие постановления верховных органов власти. Резолюция IX Всероссийского съезда советов вносила некоторую стабильность в деятельность городских, поселковых и сельских советов, перевыборы которых проводились теперь один раз в год^[529]. Одновременно проводилась линия на цен­трализованное закрепление положения мест в общей структуре государственного управления. Состав отделов исполнительных комитетов не мог быть подвергнут реорганизации без предварительного мотивированного ходатайства перед отдель- ским исполкомом. Исполком в станице или ауле избирался сроком на 6 месяцев, в течение которых ни один член не имел права выйти из его состава без согласия вышестоящей инстанции. Досрочные перевыборы (по собственной инициативе) проводились в той же последовательности.

Однако в логически выверенные схемы практика вносила свои непредвиден­ные коррективы. В кратком обзоре деятельности Кубано-Черноморской област­ной партийной организации за январь - май 1921 г. как на особое затруднение в деле советского строительства указывалось на инертное, а порой и обостренное

отношение населения к представителям областной власти в Краснодарском и Майкопском отделах^[530]. Областной отдел управления неоднократно летом 1921 г. обращал внимание Горского областного исполнительного комитета на «крайне не­удовлетворительную, в большинстве случаев, постановку дела во всех подотделах аульских исполкомов». Анализ деятельности исполкомов аулов Хачемзиевского, Бжедуховского, Шапсугского аульского общества, аула Егерухаевского свидетель­ствует о сосредоточенности всей их деятельности в декабре 1921 - июне 1922 гг. на борьбе с бело-зелеными бандами, конокрадством и выполнении продналого- вой политики.

Отношение населения к указанным исполкомам характеризовалось как недо­верчивое, в силу отсутствия «ощутимых результатов для блага народа» и неопре­деленности их прав. Данное положение создавало условия для произвола по отно­шению к исполкомам. Факты столкновения с представителями военных властей стали в это время обычной нормой. «Такое отношение к исполкомам как учрежде­ниям государственным удручающе действует на советских работников и неволь­но возникает вопрос: какие же права исполкомов? Такое положение заставляет лучших работников всеми силами стараться избавиться от службы государству, ... убивает охоту к ней»^[531]. Повсеместно представители аульских комитетов не желали, а порой и не могли разобраться с «духом советского строительства», не справля­лись с культурными задачами, намеченными Горским исполкомом, не оказывали должного содействия командированным на места работникам.

Комиссия Горского исполкома, ознакомившись с работой аульских комитетов Краснодарского и Майкопского отделов, пришла к выводу о несоответствии их своему назначению. Отмечались полная бездеятельность, отсутствие инициати­вы, осложнявшиеся незаконностью действий отрядов особого назначения, про­должавшимся вмешательством отдельских исполкомов в управление аулами, самочинным захватом горских земель иногородним населением^[532]. Как правило, восстановление полновластия осуществлялось путем перевыборов. Так, 22 июля 1921 г., ввиду того, что некоторые аульные советы и исполкомы не проявили доста­точно энергии в борьбе с бело-зелеными бандами и представляли собой «элемент, не соответствовавший духу советского строительства», Горский исполком вынес постановление о перевыборах аульских советов в Краснодарском и Туапсинском отделах. Тем не менее, областной отдел управления счел возможным отложить перевыборы до окончания сбора продналога. Очередными задачами стали укре­пление власти на местах, частичные перевыборы и довыборы советов с целью за­мены белогвардейского элемента на представителей беднейших слоев населения, в частности, демобилизованных красноармейцев.

Проведение второй волны советизации в Кубано-Черноморской области с 15 ноября по 15 декабря 1921 г. при всех ее отличенных недостатках, оценива­лось как безболезненная, а в некоторых районах и отделах даже как удовлетвори­тельная мера^[533]. На местах наблюдалось уже меньше неуверенности в проведении нужных кандидатов в советы, втягивании населения в общесоветское строитель­ство. Отношение всех слоев населения к перевыборам характеризовалось «це­лым рядом фактов лояльности», относительным затишьем казачьего сепаратизма, сравнительно удовлетворительным голосованием за коммунистов, что объясня­лось, главным образом, результатами постоянных «чисток».

В тезисах к 1 Пленуму Адыгейского областного комитета секретарь оргбюро РКП(б) К.И. Голодович, при характеристике положения, сложившегося к началу 1922 г., отметил, что, несмотря на оказанную «материальную поддержку Москвой, Ростовом, Кубанью, так и не удалось преодолеть культурную отсталость, создать на местах работоспособные окружные и волостные исполкомы, проверить и на­править работу сельских Советов»^[534]. Он указал, что волостные и сельские сове­ты, за исключением русских волостей, не работали, были засорены «неблагонад­ежным элементом», не располагали материальными средствами на содержание технического аппарата. Их деятельность парализовалась наличием уголовного бандитизма и отсутствием твердого руководства со стороны Адыгоблисполкома.

Организационные формы и направления деятельности низового аппарата власти жестко детерминировались изменениями социально-экономического и по­литического характера. Так, в соответствии с новой экономической ситуацией усиливалось руководство местами, координировавшееся административными совещаниями на основе «строгой революционной законности»; разграничива­лись сферы деятельности отделов управления и президиумов облисполкомов. Непосредственное руководство и управление нижестоящими исполкомами отно­силось к ведению отделов управления, а отделами исполкомов - их президиумов^[535]

Политическая активизация кулачества, несмотря на отсутствие у него из­бирательных прав, бегство со своих постов волостных работников (постоянная работа в советах несла риск потери своего хозяйства), тяжесть работы, матери­альная необеспеченность, сокращение государственных ассигнований на местное строительство ставили местные органы в трудные условия. Ведущими принци­пами в их деятельности по-прежнему оставались укрепление аппарата и подня­тие его авторитета, подготовка и обучение работников, прохождение ими курсов советского строительства. Деятельность низового аппарата управления области оценивалась «как мертвящий всякое дело канцеляризм»: исполнение распоряже­ний сводилось к рассылке циркуляров, без заботы об их проведении на местах,

последствиях и реакции населения. В работе исполкомов среди национальных меньшинств, наряду с положительными моментами (поднятие экономического, политического и культурного уровней), отмечались и негативные: вмешательство вышестоящих органов власти во внутренние дела, не всегда должный учет ин­тересов и нужд национального населения. Формы организации власти порой за­висели от конкретных социально-экономических задач. Так, в разгар проведения продналоговой кампании в Закубанском районе, в результате полной пассивно­сти продработы и наличия бандитизма, отдельской продкомиссии предлагалось срочно произвести «чистку» в исполкомах аулов Шенджий, Лакшукай, Гатлукай, Шабанохабль, Джиджихабль, Вочепший, Понежукай, Ассоколай, Габукай с одно­временным роспуском советов и назначением ревкомов¹.

Итоги советского строительства рассматриваемого периода подвел 1 об­ластной съезд советов, состоявшийся 7-11 декабря 1922 г. в ауле Хакуринохабль. В докладе уполномоченного Адыгейского (Черкесского) политотдела ГПУ осо­бенно подчеркивалась социально-возрастная специфика делегатов съезда: из 99 делегатов-черкесов почти все оказались стариками, эфенди, бывшими офице­рами или представителями зажиточных слоев. Здесь же говорилось, что «русские относились к черкесам с недоверием, те платили им ненавистью». Отношение на­селения к съезду как к новой власти было весьма недоверчивым. В советы под влиянием мусульманского духовенства также избирались люди богатые. В целом, из 100 % избирателей области в выборах участвовало не более 25 %, так как они проводились во время продкампании на фоне «слишком слабой» советизации.

В ряде выступлений на съезде «проскальзывали» антисоветские высказы­вания. Председатель Ульского исполкома Екизов призвал серьезно отнестись к съезду, отстаиванию национальных интересов, а главное - не выбирать в ис­полком русских и коммунистов, отрицательно относившихся к черкесской авто­номии. Те же настроения прослеживались и в выступлении секретаря Ульского исполкома Бжессо, Коблева, эфенди Набокова, Хачемизова, Шалис. В обращении к съезду заместитель Адыгейского (Черкесского) областного исполнительного ко­митета С. Сиюхов подчеркнул, что самые работоспособные товарищи, которые могли принести огромную пользу автономии, находились за границей, в Турции. Высказывалось пожелание новому составу областного исполнительного комите­та наладить связи с эмигрантами, содействовать их беспрепятственному возвра­щению на родину. Говорилось о задачах «преодоления темноты» и создания про­мышленности с ориентацией на Турцию².

Учитывая религиозность большей части черкесского населения, авторитет духовенства, зажиточного элемента и, отчасти, учительства, областной испол­ком решил воспользоваться этим в деле культурного строительства. Для реше­ния организационных вопросов созыва II областного съезда советов был создан

консультативный комитет из наиболее влиятельных и прогрессивных эфенди. 27­29 сентября 1923 г. в а. Хатукай начал работу съезд, «который, не имея идейного руководства со стороны коммунистической партии, из исключительно культурно­просветительского превратился в политический». Принятые на нем резолюции не соответствовали «текущему моменту советского строительства». Поэтому резуль­таты состоявшегося съезда Адыгоблисполком аннулировал.

II областной съезд советов трудящихся был созван вновь 12-19 декабря 1923 г. Одобрив проделанную в истекшем году работу, председатель Адыгейского об­ластного исполнительного комитета Ш.-Г. Хакурате наметил следующие направ­ления деятельности: улучшение и сохранение волостных комитетов, ускорение темпов и углубление «очеркешивания» советского аппарата, энергичную работу по созданию местного бюджета. В деятельности советских органов на местах от­мечались существенные недостатки: засилье неработоспособных элементов в во­лостных, сельских, аульских советах, отсутствие опытных работников - черкесов, чрезвычайно бедственное материальное положение низового аппарата, недоста­точное руководство областными органами. Общая хаотичность в деятельности советского аппарата, чрезмерное укрупнение избирательных участков, не всегда удачные сроки проведения выборов (обычно в разгар посевных кампаний) при­вели к снижению избирательной активности населения. При проведении пере­выборной кампании 1924 г. более существенное внимание уделялось националь­ному моменту. В результате из 32 председателей сельсоветов черкесы составили 27 чел., из 5 председателей райсоветов - 4, из 33 членов областного исполни­тельного комитета - 22 чел. Однако отношение населения к предлагавшимся спискам и, особенно, к кандидатам из пришлых, оказалось резко отрицательным, бедняцкая часть избирателей традиционно отдавала предпочтение состоятельным середнякам и кулакам. Избирательная активность населения в среднем составила 32,3 %. Среди причин ее падения указывались отсутствие женщин, приход на из­бирательные участки по одному представителю от двора, недостатки предвыбор­ной агитации, разбросанность населенных пунктов и невозможность полной явки на собрания. Выборы в аульские советы и на съезды несли отпечаток нарушений инструкций, выразившихся в необоснованном лишении избирательных прав мно­гих середняков^[536].

В силу финансовых неурядиц, отсутствия определенной линии руковод­ства, случайного и часто ошибочного подхода к различным сторонам советского строительства намечался курс на реорганизацию административного аппарата. За исходный пункт при учете национально-бытовых, экономических и полити­ческих условий бралось придание гибкости управленческому аппарату, широкая самостоятельность и самодеятельность мест. Каждая административная единица должна была наделяться максимумом власти в отведенной ей области. II сессия

ВЦИК, поставившая вопрос о расширении прав сельских и волостных советов, указала на поразительную пестроту и отсутствие руководящих принципов в деле организации власти. Соседние, схожие области демонстрировали различные под­ходы к созданию одних и тех же учреждений: в Чечне 7-8 отделов сливались в один, а в Адыгее сохраняли самостоятельность все 11. Дагестан с миллионным населением имел меньший аппарат, чем Карелия. Предлагалось покончить с «пар­тизанщиной», выработать общие принципы построения государственного аппа­рата, установить определенный тип административной единицы. Зимой 1924 г. на заседании Административной Комиссии ВЦИК несколько раз поднимался вопрос о «правильном» понимании значения административно-территориального тер­мина «область». Наименование «автономная область» сохранялось как имевшее специфические отличия и обладавшее определенной совокупностью прав^[537].

Проведенный анализ позволяет подвергнуть сомнению выводы историогра­фии о «твердом» руководстве советов в приобретении черкесским народом авто­номии, внести новые акценты в понимание процесса приобретения полновластия местным административным аппаратом, роста его авторитета среди населения, отказаться от мертвяще одномерной схемы «безусловного блага», принесенного «национальным окраинам» советской формой организации власти. Отмеченные в литературе тенденции к отступлению от «ленинской концепции национально­го развития», проявившиеся в первой половине 1920 гг. и сводившиеся к отходу от курса на гармонизацию интересов государства и этносов, в принципе, не вы­зывают возражения. Соглашаясь, в основном, с выводом о начавшемся процессе подчинения всей политики в национальной сфере укреплению государственной власти, все же необходимо подчеркнуть, что он являлся всего лишь более четко выраженным продолжением государственной практики по советизации “нацио­нальных окраин”, проводившейся с 1917 г.

Национально-государственное размежевание народов Северного Кавказа завершилось в 1924 г. Все горские народы региона были включены в соответ­ствующие национально-государственные образования, основной задачей кото­рых становилась «ликвидация фактического неравенства и обеспечение наро­дам более широких возможностей собственного развития». В историографии до сих пор преобладает убеждение, что «образование национальных автономных областей на Северном Кавказе было продиктовано объективными потребностя­ми самой жизни горских народов»^[538]. Однако, как свидетельствует исторический опыт развития самого национально-государственного строительства в регионе, основную роль в нем сыграли потребности иного рода, связанные, прежде всего,

с необходимостью упрочения позиций советской власти на Северном Кавказе. Именно решение данной задачи и вызывало к жизни различные формы националь­ной государственности, разное время их существования и отличные обстоятель­ства возникновения. Вместе с тем, как справедливо замечает современный иссле­дователь, «институционализация национальной государственности предполагает необходимость формирования достаточно четкой и устойчивой этнополитической и административно-территориальной конструкции. В условиях послеоктябрьской северокавказской действительности этот вопрос представлял наибольшую труд­ность при решении проблем развития этнонациональной государственности»^[539].