$ 1.3. Кавказское наместничество: бегство от империи для империи
В современной отечественной историографии вопрос учреждения на южной окраине Российской империи наместничества и история дальнейшего функционирования этого института управления неизменно рассматривались сквозь призму имперской политики по «умиротворению» края.
Данную исследовательскую парадигму можно назвать взглядом из Петербурга. Для нее характерно противопоставление центра и периферии, где первый, периодически совершая ошибки, пытается «замирить» вторую[208].Несмотря на всю продуктивность указанного подхода ему свойственен и ряд серьезных недостатков, которые уже были отмечены в научной литературе[209]. Очевидно, что для дальнейшего развития научных представлений о сущности процесса инкорпорации Кавказа в состав Российской империи, перспективной представляется кардинальная корректировка оптики исследования. На смену взгляду из имперского центра должен прийти вид из Тифлиса - центра Кавказского края. Мы попытаемся рассмотреть историю формирования и развития Кавказского наместничества, основываясь на обозначенной инверсии.
К середине 40-х гг. XIX столетия Грузия, находящаяся в составе Российской империи уже более четырех десятилетий и бывшая главной ее опорой в крае, тяжело переживала последствия провальной административной реформы сенатора П.В. Гана. В Кахетии, Гурии, Имеретии как и в некоторых других областях Закавказья тлело народное недовольство, только отчасти приглушенное новыми заверениями и широкими декларациями местной администрации. На Северо-Восточном Кавказе время своего наивысшего военно-политического могущества переживала теократическая держава Шамиля, мюриды которого не боялись совершать дерзкие набеги на территории Восточной Грузии (Кахетии) и Кабарды. В Причерноморье адыги смогли нанести ряд чувствительных ударов частям русской армии, расположенным в укреплениях Черноморской береговой линии.
Разобщенная кавказская администрация испытывала тотальный дефицит - ресурсов, кадров, полномочий, доверия. Свидетельством полного параличаадминистративных институтов явилось посещение края императором Николаем I еще в 1837 г., которое задумывалось, прежде всего, как политическое мероприятие. Весьма показательна в этом отношении и история дипломатической миссии С. Хан-Гирея, предполагавшая мифическую возможность добровольной присяги черкесских общностей на верность «белому царю». Несмотря на все старания, кавказской администрации не удалось скрыть от самодержца истинного положения вещей. Спустя несколько лет после своего памятного путешествия Николай I отметил: «После моей поездки на Кавказ, в 1837 г. я видел, что надобно было принять другие меры для управления эти краем. Дела шли хуже и хуже»[210]. Для Николая I учреждение на Кавказе наместничества, во главе которого встал человек, наделенный его личным доверием, означало укрепление государственного централизма. Уже после учреждения наместничества, Николай I отметил: «Я желаю и должен стараться сливать его (Кавказ. - Авт.) всеми возможными мерами с Россией, чтобы все составляло одно целое»[211]. Однако, для Кавказского края и его жителей (включая военных и чиновников) образование наместничества способствовало формированию чувства независимости, зримым выражением которого стало закрепление особого статуса региона в имперском пространстве России.
Огромное значение для определения политики Российской империи на Кавказе имела личность первого Кавказского наместника М.С. Воронцова. М.С. Воронцов служил на Кавказе еще под началом П.Д. Цицианова, с которым состоял в дружественной переписке[212]. Кавказ не был для М.С. Воронцова чем-то абсолютно новым и неведомым. Неубедительно выглядят утверждения о том, что наместник не знал и не учитывал кавказскую специфику[213]. Знаменитый ученик «летописца Кавказской войны» В.А. Потто С. С. Эсадзе так охарактеризовал «программу» Кавказского наместника: «Князь Воронцов хорошо понимал, что главный интерес России - связать разноплеменной край с империей; эта же связь могла быть прочной, если вся система управления имела бы целью разобраться во всех условиях народной жизни»[214].
Свои политические и административные идеи М.С. Воронцов, получивший образование в Великобритании, черпал из английского опыта организации управления Индией и взглядов английских интеллектуалов-«ориенталистов», которые в это время были широко представлены в парламентских дебатах. Однако при разработке планов по административному устройству южной окраины внимательно изучался не только английский опыт управления Индией, но и французский - Алжиром.
1 мая 1845 г. генерал барон А.Ф. Гревениц отправил управляющему делами Кавказского комитета В.П. Буткову письмо и номер французского журнала «Moniteur universel», в котором была помещена статья о французской административной системе в Алжире[215]. По поручению В.П. Буткова данные материалы были переведены на русский язык и доставлены императору Николаю I. Заметим, что кроме перевода для государя был подготовлен и специальный сравнительный обзор управления на Кавказе и в Алжире. Документ содержит пометку, которая гласит: «Государь император изволил читать»[216]. Ознакомившись с подготовленными для него материалами, император поручил председателю Кавказского комитета А.И. Чернышеву передать их Кавказскому наместнику М.С. Воронцову, что и было исполнено.
Из документа следует, что на определенной части территории Алжира, именовавшейся «военно-гражданскими владениями», действовало гражданское управление, порученное военным лицам, которые, начальствуя над округами, осуществляли не только военные, но и судебные функции. В ходе введения на Кавказе военно-народного управления территория также делилась на округа, во главе которых стояли офицеры русской армии. В Алжире офицеру-администратору в управлении территории оказывала содействие совещательная комиссия, состоявшая, в том числе и из выборных лиц: двух европейцев и двух местных уроженцев. Как известно, имперская администрация с введением военно-народного управления опиралась в сельских обществах на выборных старшин. Отдельную категорию территории Алжира составляли так называемые арабские владения, которые были «поручены особым туземным начальникам и подчинены одному только военному управлению»[217].
В Дагестане в 1860-1870-х гг. во главе некоторых наибств стояли бывшие шамилевские наибы, служившие теперь российскому императору[218]. Параллели между двумя управленческими моделями очевидны. Колониальный опыт англичан и французов не только учитывался, но и целенаправленно изучался.Учреждение Кавказского наместничества привело к концентрации огромных полномочий в руках Кавказского наместника. М.М. Сперанский однажды определил российских генерал-губернаторов как «министров на местах». Кавказский наместник являлся еще более самостоятельной и властной фигурой. По «Высочайше утвержденным правилам об отношениях Кавказского наместника» он наделялся внушительными административными прерогативами на территории вверенного ему края, обладая полным контролем над деятельностью местных институтов коронной власти. Согласно принятым правилам кавказская администрация была выведена из прямого подчинения соответствующих центральных министерств
и ведомств. Циркуляры и предписания последних направлялись не в краевые ведомства, а на рассмотрение Кавказского наместника, который мог наложить своеобразное «вето» на распоряжения министров, в случае если находил их исполнение «невозможным или неудобным»[219].
В 1845 г. был реорганизован и Комитет по делам Закавказского края, который стал именоваться Кавказским комитетом. Наряду с централизацией властных полномочий в крае (Кавказский наместник), была проведена и централизация высших профильных учреждений в столице империи.
В феврале 1845 г. Временное отделение при СЕИВК было закрыто. С этого времени в комитет стали поступать «все дела по законодательной части и устройству вообще как Закавказского края, так и Кавказской области»[220].
При Кавказском комитете учреждалась отдельная канцелярия во главе с управляющим делами комитета, который назначался по выбору и представлению председателя комитета (этот пост сохранил за собой А.И. Чернышев). В свою очередь управляющий делами назначал и увольнял всех остальных сотрудников канцелярии комитета[221]. Представляется, что такой порядок кадровой комплектации позволял председателю Кавказского комитета создать под своим началом надежную команду единомышленников.
Период 1845-1854 гг. отмечен наибольшей активностью Кавказского комитета, который в своеобразном институциональном союзе с Кавказским наместником определял траекторию интеграции Кавказа в политическое и социокультурное пространство Российской империи. Несмотря на невиданную самостоятельность, наместник при случае всячески подчеркивал чрезмерность опеки со стороны имперского центра. Принимая то или иное важное решение, М.С. Воронцов часто с иронией добавлял: «. хорошо и то, что мне не надо спрашивать об этом в Петербурге»[222].
М.С. Воронцов жестко и последовательно отстаивал административные прерогативы наместника. Граф всячески стремился не допустить вмешательства в кавказские дела со стороны министров, находившихся в далеком Петербурге. В черновиках одного из писем М.С. Воронцова привлекает внимание категоричное утверждение наместника: «Предположение заняться в Петербурге преобразованием теперешнего порядка гражданских дел у нас весьма меня пугает; они сделают ералаш»[223]. Наместник не принимал министерскую опеку, даже в том случае, когда она была санкционирована императором.
Примером такого случая является Высочайшее повеление, по которому в отношении управления VIII округом путей сообщения, наместник должен был «испрашивать мнение» главноуправляющего (министра) путей сообщения и публичных зданий графа, генерал-адъютанта П.А. Клейнмихеля[224]. М.С. Воронцов обратился к председателю Кавказского комитета А.И. Чернышеву. Выразив свое недоумение наместник, обозначил все новые сложности, с которыми неизбежно должна была столкнуться кавказская администрация. После нескольких заседаний Кавказского комитета управление VIII округом путей сообщения осталось в компетенции наместника, а по вопросам, превышающим его полномочия, он входил в отношение с председателем Кавказского комитета.
С успехом отбивая иерархические атаки петербургской бюрократии, Кавказский наместник стал для населения Кавказского края высшей инстанцией, «полудержавным властелином», с именем которого связывались все последние надежды на «милость и справедливость». Именно к Кавказскому наместнику подавались прошения на смягчение наказания, возвращения из ссылки или мест заключения[225]. Наместник оставлял министрам и главноуправляющим только одно средство давления и контроля своей деятельности - Кавказский комитет. Между тем, участие в работе Кавказского комитета являлось для министров дополнительной рабочей нагрузкой с соответствующим к ней отношением. Министры осуществляли попытки добиться перенесения некоторых дел из Кавказского комитета на рассмотрение в Комитет министров, где они могли бы, используя различные коалиционные схемы, консолидировано выступить по многим вопросам управления Кавказом, но такие попытки успеха не имели.
В этих условиях тандем наместник - управляющий делами Кавказского комитета мог на время сделать управление Кавказом более независимым от центральных ведомств. Если для министров заседания Кавказского комитета были дополнительными занятиями к основной работе по должности, то для управляющего делами комитета эта работа была главным содержанием и смыслом деятельности. Именно управляющий делами первым получал запросы наместника, мнения министров, а так же вел переписку с этими и другими должностными лицами. Одной из наиболее важных функций управляющего делами, было представление мнений и позиций министров на заседаниях Кавказского комитета[226], которые главы ведомств посещали далеко не регулярно и с большой неохотой. Управляющий делами Кавказского комитета при наличии определенных навыков мог представить соображения министра в выгодном или напротив не выгодном для наместника свете. От бойкости пера и остроты языка управляющего делами зависело решение многих дел Кавказского комитета. Поддержка управляющего делами во многом гарантировала успешное прохождение представлений наместника через Кавказский комитет.
В годы наместничества М.С. Воронцова управляющим делами Кавказского комитета являлся один из самых талантливых чиновников-канцеляристов Российской империи В.П. Бутков. Их отношения были доверительными и едва ли не дружескими. Во многом это объясняется наличием давних дружеских связей между М.С. Воронцовым и А.И. Чернышевым. Креатурой последнего и был В.П. Бутков. А.И. Чернышев «давно знал, и ценил его редакторские способности»[227]. В.П. Бутков практически всегда не без желания и азарта способствовал продвижению и принятию представлений наместника. При этом В.П. Бутков имел репутацию опытного и виртуозного канцелярского «дельца», что еще более усиливало позиции наместника в Кавказском комитете.
Некоторые отрасли управления Кавказский комитет добровольно полностью отдал на откуп наместнику. В частности, дела по учебной части, поступающие в Кавказский комитет, передавались на разрешение Кавказскому наместнику. Обращает на себя внимание канцелярская формула, неизменно сопровождающая передачу дел в компетенцию наместника: «Комитет, принимая в соображение, что дело это удобнее может быть разрешено на месте положил: разрешение оного предоставить Кавказскому наместнику»[228].
Кавказский комитет запрашивал мнение наместника не только по вопросам, относящимся к административной деятельности, но и по проблемам законотворчества. Находясь в поиске «наилучших законоуложений» для Кавказа, II Отделение СЕИВК разбирало законодательство грузинского царя Вахтанга VI, на предмет того, «согласно ли оно с духом нашего законодательства и с теперешними местными обстоятельствами.»[229]. Результаты работы II Отделения СЕИВК поступили на рассмотрение в Кавказский комитет, который, прежде всего, запросил мнение наместника[230].
Во второй половине 1840-х и начале 1850-х гг. сложилась особенная неформальная традиция взаимоотношений Кавказского комитета и Кавказского наместника. Не став для Кавказа особым региональным правительством, Кавказский комитет скорее играл роль своеобразного петербургского представительства Кавказского наместника. При авторитетных и влиятельных преемниках М.С. Воронцова (А.И. Барятинский, великий князь Михаил Николаевич) такое положение еще более упрочилось. Показательно, что А.И. Барятинский смог «провести» через Кавказский комитет ряд инициатив, которые пытался реализовать еще М.С. Воронцов, но оказался бессилен перед несговорчивостью членов Кавказского комитета[231].
Кроме сосредоточения власти в одних руках, с учреждением наместничества произошла и административно-территориальная централизация южной окраины. Под властью Кавказского наместника были объединены Северный Кавказ и Закавказье. В состав наместничества вошла Кавказская область с центром в Ставрополе, а областной администрации было предписано «по всем делам, власть его превышающем, не обращаясь в министерства» обращаться непосредственно к Кавказскому наместнику[232].
Центром наместничества стал Тифлис. Этот город являлся центром российской администрации в Закавказье с момента присоединения Восточной Грузии (Картли-Кахетинского царства) к Российской империи, а именно с 1801 г. И несмотря на то, что должность главы имперской администрации звучала как - «Главноуправляющий Грузией», а высший административный орган носил название «Верховное грузинское правительство» власть тифлисской администрации распространялась на все подвластные России территории Закавказья[233]. Принимая во внимание определенную историческую традицию, придание Тифлису статуса центра Кавказского наместничества представляется вполне закономерным. Тем не менее, с учреждением в крае наместничества значение Тифлиса как административного, экономического и культурного центра стало неуклонно возрастать. Д.И. Исмаил-Заде в одной из своих работ, посвященной проблемам демографической динамики и состава населения городов Закавказского края, отмечала: «Экономические и социально-политические функции городов не являются величиной константной, и они подвергались изменениям под влиянием действовавших факторов того же порядка»[234]. Период наместничества М.С. Воронцова для Тифлиса решающий этап в эволюции «не только из города феодального в город капиталистический, но и из города восточного в город европейского типа»[235].
Наряду с этой широкомасштабной эволюцией, Тифлис приобретал все черты полноценной столицы. Этому способствовала, сложившаяся несколько ранее (1820-1830-е гг.) интернациональность населения города, в котором, по словам современника: «. можно подумать, что стоишь одной ногой в Европе, а другою в Азии»[236]. В Тифлисе проживали европейцы, турки, персы и представители всех кавказских народов, объединенные городской жизнью столицы Кавказского наместничества.
С приездом в Тифлис М.С. Воронцова жизнь города существенно изменилась. Знатность и влиятельность Кавказского наместника привлекла в Тифлис многих отпрысков петербургских дворянских семейств, мечтавших сделать успешную, а главное быструю карьеру. Дом наместника очень скоро превратился в излюбленное местными элитами место встреч и великосветских бесед, при этом на Кавказе его часто называли «двором Кавказского наместника»[237]. М.С. Воронцов и его окружение стали проводниками европейского влияния, которое доминировало в формировании нового облика Тифлиса. Уже в первый год наместничества М.С. Воронцова в Тифлисе было построено 86 новых строений, в том числе 15 каменных (двух и трех этажных). Для благоустройства тифлисских предместий «представляющих безобразную кучу неопрятных сакель»[238], наместником была организована специальная комиссия. При М.С. Воронцове Тифлис приобрел тот европейский лоск, наблюдая который молодой артиллерист Кавказского корпуса Л.Н. Толстой нашел в столице Кавказского наместничества сходство со столицей империи - Санкт-Петербургом.
Кроме внешних изменений в архитектуре, Тифлис становился все более самостоятельным городским центром, приобретающим дополнительные институты необходимые для автономного существования. Так, в 1848 г. ввиду роста населения в Тифлисе была учреждена городская полиция, а также создана квартирная комиссия, образованная для регулярного сбора квартирных денег, обеспечивающих аренду жилых помещений для военных и чиновников края. Сам наместник в отчете пояснял необходимость учреждения особой квартирной комиссии следующим образом: «Вероятно, нет города в России, который был бы обременен квартирною повинностью в такой степени, как Тифлис. Будучи центром управления обширного края, находящегося постоянно в военном положении, в нем сосредоточены отдельные военные ведомства и управления, независимо от пребывающих временно генералов, штаб- и обер-офицеров и проходящих воинских команд»[239].
Таким образом, учреждение Кавказского наместничества, задуманное императором Николаем I как средство централизации управления в рамках империи, слияния всех частей государство в одно целое привело к быстрой административной централизации отдельного края и его обособлению. Огромные должностные права и полномочия Кавказского наместника превратили главу «губернии» из местного звена гигантского бюрократического аппарата империи в самостоятельный центр власти. Власть невозможно представить без ее атрибутов, в данном случае речь идет о столице Кавказского наместничества Тифлисе, приобретшем в годы М.С. Воронцова новый облик и новое значение.
Кавказская администрация с самого начала своего формирования постоянно испытывала недостаток квалифицированных кадров. Чиновники, обладающие достаточными знаниями и опытом, не горели желанием отправляться в «теплую Сибирь». А искатели вожделенных чинов[240] и материальной наживы были малопригодны для эффективной службы на Кавказе. Выходом из этой ситуации могло быть привлечение к работе в имперских административных учреждениях местных уроженцев. Но, несмотря на то, что некоторые из них в первой половине XIX столетия сделали успешную карьеру на российской службе, их доля в российском административном аппарате оставалась незначительной.
Состояние дел начало меняться с назначением М.С. Воронцова на должность Кавказского наместника. С. С. Эсадзе автор знаменитой «Исторической записки об управлении Кавказом» отмечал: «. общей системой князя Воронцова было проводить во все управления по возможности туземных чиновников и привлекать местный элемент к разработке и подготовке законодательных и административных вопросов»[241]. В тоже время, «местный элемент», привлекаемый к административной работе, должен был обладать соответствующей квалификацией. Для решения этой задачи Кавказский наместник приступил к широкому реформированию образовательной сферы («учебной части» на языке документов того времени) края.
На тот момент (1844-1845 гг.) на Кавказе существовало всего два крупных учебных заведения, а именно Тифлисская и Ставропольская гимназии. Ввиду неразвитости сети учебных заведений, имеющиеся училища входили в состав Казанского и Харьковского учебных округов, попечители которых нередко с подозрением относились к автономному существованию «кавказских» учебных заведений, что становилось дополнительным препятствием для регулярного и достаточного финансирования гимназий, качественного пополнения их преподавательского состава[242].
В этих условиях единственным возможным средством поставить развитие сферы образования в крае на прочную основу было создание отдельного учебного округа. На принятие необходимого решения ушло более трех лет и в 1848 г. указом Государственного совета был учрежден Кавказский учебный округ. Таким образом, кавказская администрация освободилась от докучливой, а порой откровенно мелочной опеки попечителей соседних учебных округов, и получила возможность самостоятельно определять направления развития образования в крае, контролировать и стимулировать работу в этой сфере.
В годы наместничества М.С. Воронцова в двое увеличилось число «казеннокоштных» (обучавшихся за счет государства) воспитанников Ставропольской
гимназии[243]. Была реорганизована учебная деятельность Тифлисской гимназии. По инициативе Кавказского наместника в крае были открыты учебные заведения для мусульман. Первым учебным заведением для мусульман стало открытое в 1847 г. Тифлисское мусульманское училище для шиитов[244]. В 1848 г. там же было открыто училище для суннитов. Тифлис был избран местом основания первых мусульманских училищ как центр империи на Кавказе, где наместник мог внимательно следить «за ходом и успехом этого заведения»[245]. В течении 1849 г. были открыты еще семь подобных училищ[246], а общее число воспитанников мусульманских училищ составило 586 человек[247]. Кроме того, Кавказский наместник обратил внимание и на необходимость открытия в крае учебных заведений для обучения женщин. В Закавказском девичьем институте число казенно-коштных воспитанниц было увеличено на треть (с 40 до 60 девушек). Не менее важным начинанием М.С. Воронцова было учреждение благотворительного общества Св. Нино. Целью общества было учреждение первоначально в Тифлисе, а затем и в других городах «заведений для воспитания недостаточных девиц и детского приюта»[248]. Символичным представляется выбор названия общества. Равноапостольная Св. Нино - первая просветительница Грузии. История, традиции края использовались и закреплялись в номинациях наместничества.
Как видно в «воронцовский» период на Кавказе была создана полноценная сеть средних образовательных учреждений. Но в Кавказском учебном округе не предусматривалось открытие высших учебных заведений. Таким образом, для получения квалификации, достаточной для занятия высоких административных должностей, кавказским уроженцам необходимо было пройти курс обучения в высших учебных заведениях внутренних губерний Российской империи.
Чиновники администрации наместника, при его непосредственном участии, составляют проект «Положения о воспитании Кавказских и Закавказских уроженцев, на счет казны, в высших и специальных учебных заведениях империи»[249]. После обсуждения в Кавказском комитете положение было доработано, и введено в действие 21 июля 1849 г. Основными принципами, которые легли в основу системы распределения кавказской молодежи в российские университеты были, во- первых, последующая применимость знаний на практике, во-вторых, эффективность государственных расходов. После окончания курса обучения выпускники обязаны были не менее шести лет прослужить на территории наместничества.
Кавказский наместник лично занимался трудоустройством «кавказских воспитанников», которые получали ряд материальных и служебных льгот. Благодаря усилиям М.С. Воронцова в Кавказском наместничестве был сформирован самобытный корпус чиновников местного происхождения, занимавших административные должности всех уровней. Кроме «кавказских воспитанников» важное место в крае занимали русские чиновники, носители специфического социального габитуса, который можно отождествить с «настоящим кавказцем» М.Ю. Лермонтова.
Если «национальные кадры» имперской администрации на Кавказе были следствием прямого конструирования, удачным примером социальной инженерии, то формирование самобытных черт российских вооруженных сил, находящихся в крае, проходило органически в течении продолжительного периода. Как отмечает В.В. Лапин: «Небывалая длительность конфликта (Кавказской войны. - Авт.), его разнообразие, цикличность. при отсутствии видимых целей войны и понятной для европейцев логики военных акций способствовали созданию условий, при которых войска подолгу жили в атмосфере боевых действий, что, в свою очередь, способствовало превращению их в некий субэтнос (курсив наш. - Авт.)»[250]. Офицеры кавказцы ощущали себя и Отдельный Кавказский корпус в целом «особым воинственным народом, который Россия противопоставила воинственным народам Кавказа»[251]. Кавказский корпус, а затем и Кавказская армия отличались не только особым «кавказским» духом, но и самим своим внешним видом. Многие офицеры и вовсе облачались в традиционный горский костюм. У солдат и офицеров Кавказского корпуса сложилась особая идентичность. Ветераны корпуса, воевавшие в крае с «ермоловских» времен, именовали себя «кавказцами», а вновь прибывшие для пополнения части презрительно назывались «российскими»[252].
Одним из направлений многосторонней деятельности М.С. Воронцова стала реорганизация меновой торговли на Северном Кавказе. К 1845 г. меновая торговля в регионе не только не получила должного развития, но, напротив, находилась в упадке[253]. Наместник поручил подготовить «соображения» по активизации меновой торговли статского советника В.В. Швецова. Он уже долгое время служил на Кавказе, и был хорошо знаком с краем[254]. В 1826-1827 гг. В.В. Швецов являлся начальником Кабарды. Кроме административного опыта В.В. Швецов выделялся среди других чиновников основательными историко-этнографическими знаниями о Кавказе. Неслучайно в 1855 г. в журнале «Москвитянин» им была опубликована статья «Очерк о кавказских горских племенах, с их обрядами и обычаями
в гражданском, воинственном и домашнем духе»[255]. Рассчитывая на опыт и познания своего подчиненного, М.С. Воронцов надеялся на «прочное основание к развитию нашей торговли с горцами»[256].
В.В. Швецов подготовил проект, который рассматривался на заседании Кавказского комитета - высшего центрального органа в управлении Кавказом - 22 июня 1845 г. В данном проекте отразилось очень многое из того, что писал о роли, месте и последствиях развития торговли Г.Г. Гагарин. «Торговая промышленность» должна была «заставить» горцев сблизиться с российскими обычаями и правовыми нормами. С развитием торговли народы Кавказа «ознакомятся с новыми нуждами», удовлетворение которых позволит преодолеть их «наклонность к грабежу», а также оценят новые пути к жизни в достатке и благоустройстве. Итогом реорганизации торговли на подобных началах В.В. Швецову виделась существенная общая польза, взаимное доверие, миролюбивая жизнь горцев[257].
Конкретные меры, которые предлагались для реформирования меновой торговли на Северном Кавказе состояли в следующем:
1. Торговля строилась на свободных отношениях между горцами и русскими купцами, промышленниками, которые не подвергались административному регулированию.
2. Пункты меновой торговли располагались в непосредственной близости от городов и укреплений Кавказской линии, т.е. непосредственно в приграничных (фронтирных) территориях, легкодоступных для кавказских жителей.
Несмотря на опасения развития контрабанды, которые на заседании Кавказского комитета озвучили министры финансов и внутренних дел[258], проект В.В. Швецова был одобрен. Меновые дворы были учреждены в Кизляре, станицах Червленой и Наурской, Моздоке, станице Прохладенской, Пятигорске, станице Баталпашинской, Прочном окопе, Усть-Лабинске и Екатеринодаре. Горцы привозили на меновые дворы: лес, медь, воск, бурки, войлок, самодельное сукно, конские уборы, масло, сало, лошадей, мелкий скот. Продуктами обмена русских купцов и промышленников являлись: сафьян, холст, платки, низкой цены шелковая и бумажная материя, ножницы, зеркала.
В 1847 г. действие «Положения о меновой торговли с горцами» было распространено и на земли Черноморского казачьего войска. При этом пункты меновой торговли были учреждены непосредственно на кордонной линии, но купечеству было позволено торговать и за пределами Черноморской кордонной линии, на землях черкесских племен[259]. Русские купцы охотно пользовались этой возможностью.
Так, например, ставропольские купцы Цырульников и Бабаев оставили свой торг на Прочноокопском меновом дворе истали вести торговлю за Кубанью.Среди русских купцов, торговавших с горскими народами, широкой известностью пользовался купец 3-й гильдии Иван Лебедев, который за 24-летний период вошел в «совершенную доверенность» к местным жителям и «вел обширный круг торговли, преимущественно с горцами», имел лучшую гостиницу, первые лавки во Владикавказе, Назрани и на Сунже. Кроме того, торговлю вели моздокский купец Антон Никитин, балашовский купец Иван Никонов и др.[260]
В ходе торговых операций русские и горцы вступали в отношения, которые были много содержательнее обычного товарообмена. Жизнь и быт местных жителей, вступавших в мирные контакты с переселенцами, претерпевали изменения. Этим горцам, как писал в октябре 1850 г. начальник Черноморской Кордонной линии генерал Г.А. Рашпиль, «.трудно теперь стать в уровень с теми горцами, которые незнакомы ни с какими удобствами жизни»[261].
Кавказское наместничество являлось уникальным административнотерриториальным образованием Российской империи, во главе которого стоял наместник с широчайшими полномочиями, а административный аппарат комплектовался из местных уроженцев. К этому необходимо добавить, что Кавказский корпус (с 1857 г. Кавказская армия) к середине XIX в. был самобытен в такой степени, что представлял собой уже не столько армейское подразделение империи, сколько вооруженные силы наместничества. После учреждения на Кавказе наместничества и в ходе реформ М.С. Воронцова край, а вместе с ним и имперские институты становились все более «кавказскими». Значение деятельности М.С. Воронцова для Кавказа трудно переоценить. Наместник не только «преобразил» край, но определил вектор дальнейшей политики для своих последователей. Автор «Исторической записки об управлении Кавказом» Семен Эсадзе не зря подчеркивал, что «как князь Барятинский, так и Великий князь Михаил Николаевич стремились осуществить программу, намеченную князем Воронцовым»[262]. Кроме того, известно свидетельство, согласно которому сам князь А.И. Барятинский однажды якобы сказал: «Мне досталась жатва Воронцовского посева!»[263].
Для имперского центра главным содержанием административных преобразований в крае было их функциональное, утилитарное значение, в то время как для местной многонациональной элиты немаловажным являлся и их символический характер. Кавказское наместничество оказалось наиболее подходящей административно-политической формой организации края в структуре
Российской империи. Другими словами России удалось присоединить Кавказ, только заменив его Кавказским наместничеством, бегство которого от империи было одновременно и бегством для империи.
Убийство Александра II стало поворотным моментом в истории России. Начавшаяся эпоха контрреформ привнесла значительные перемены и в кавказскую политику. В 1881 г. упраздняются должности Кавказского наместника и его помощника, начальника Главного управления и его департамент. Функции наместника передавались главноначальствующему гражданской частью с ограниченной самостоятельностью[264]. В 1882 г. ликвидировались наместничество, что объяснялось включением Кавказа в единую административную систему России, и Кавказский комитет, как утративший свои функции. Создавались Совет главноначальствующего и управление отдельными частями различных ведомств.
Взятый в пореформенную эпоху курс на форсированную интеграцию кавказского края с внутренними губерниями империи в рамках единого, унифицированного административно-правового поля, предполагавший, кроме того, ограничение особых полномочий, предоставленных в свое время местным властным структурам в пользу общеимперских государственных институтов, не только себя не оправдал, но оказался дополнительным катализатором развития общественнополитических процессов, приведших к нарастанию системного кризиса в регионе.
Модернизация региона, проведенная империей в XIX столетии, привела к формированию и развитию на Кавказе ряда национальных движений. Историк
З.Д. Авалов писал о грузинском национальном возрождении: «Для правильной оценки этих явлений необходимо помнить, что Грузия в начале XIX века переменила азиатское средневековье на российский казарменно-канцелярски- патриархальный строй; что две почти трети этого века заполнены были на Кавказе военной эпопеей, в которой грузины принимали живое участие; что духовное и политическое возрождение народов-неудачников есть продукт европейского свободолюбия...»[265]. Эти слова справедливы не только для Грузии, но в большей или меньшей степени применимы и для других кавказских территорий. Общеимперский политический контекст революции 1905-1907 гг., способствовал запоздалой «весне народов» на Кавказе[266]. Среди местных факторов, приведших к массовым национальным выступлением в крае, можно выделить «особые приемы» по «русифицированию края», широко практиковавшиеся управлявшим краем в 1896-1905 гг. Г.С. Голицыным, и давших «противоположные их цели результаты».
Наряду с обострением «национального вопроса» признаком системного кризиса в начале XX столетия на Кавказе стал и растущий социальный протест.
Неслучайно главными очагами революционного движения стали крупные городские промышленные центры: Тифлис, Кутаиси, Батуми, Поти, Баку.
На Северном Кавказе сопротивление властям приобретало особые формы. Так, ввиду общего ослабления власти в горных и предгорных районах Терской, Кубанской и Дагестанской областей, а также в Северном Азербайджане появились банды разбойников-абреков. Главари банд были способны контролировать целые районы, где в условиях дефицита официальной власти устанавливали новый «справедливый» порядок. На примере стихийной канонизации погибших в это время абреков, объявлявшихся святыми (шейхами)[267] можно видеть и то, как империя проигрывала борьбу в идеологической сфере, где универсалистские имперские принципы и идентичность уступали свои позиции радикальным этнорелигиозным убеждениям.
Системный кризис на Кавказе в начале XX в. был обусловлен как местными условиями и особенностями протекания общественно-политических процессов, так и общеимперским контекстом первой русской революции 1905-1907 гг. Основными признаками системного кризиса в этот период стали, во-первых, бессилие властей перед лицом развития национальных движений народов Кавказа и их радикальной политизации, во-вторых, упущенное время для сглаживания социальных противоречий и полной или частичной реализации требований трудящихся масс, в-третьих, кризис имперской идеологии.
В этой связи, на повестку дня встал вопрос как о внесении корректив в правительственную политику на Кавказе, так и о создании там такого административного механизма, который мог бы не только применять силовые методы в борьбе с революционным движением, но и согласовывать «начала общегосударственного порядка с местными потребностями» и «удовлетворять последние быстро, по возможности, в момент их возникновения»[268].
26 февраля 1905 г. Николай II подписал указ «О восстановлении должности наместника на Кавказе»[269]. Наместником был назначен крупный государственный деятель, бывший министр императорского двора и уделов, входивший в ближайшее окружение Александра III, граф И.И. Воронцов-Дашков. Как и его наиболее известные предшественники на этом посту М.С. Воронцов и А.И. Барятинский, И.И. Воронцов-Дашков начинал карьеру именно на Кавказе, где принимал участие в боевых действиях на завершающем этапе Кавказской войны. Наместник наделялся особыми полномочиями в гражданской и военно-полицейской областях управления; являлся членом Государственного совета, Совета и Комитета
министров, главнокомандующим войсками наместничества, войсковым атаманом кавказских казачьих войск. Как и ранее, он непосредственно подчинялся лично императору.
Кризисные явления на Кавказе, во многом заставившие официальный Петербург вернуться к проблемам полувековой давности, реанимировали и один из наиболее успешных имперских институтов управления краем. Само по себе воссоздание кавказского наместничества означало «обособленность края» и признание его специфики центральным правительством.
Наместничество являлось победоносным институтом, с именами кавказских наместников связывалось окончание казавшейся бесконечной Кавказской войны. Кроме того, данный институт пользовался авторитетом среди местного населения, которое с восстановлением наместничества связывало надежды «на гражданское и культурное обновление во многом обветшавших условий кавказской жизни»[270].
О пореформенной стагнации социально-экономического и культурного развития Северного Кавказа свидетельствуют материалы «Политического обзора Терской области и Ставропольской губернии за 1899 г.»: «Туземное население Терской области при полном вооружении и при своей обособленности, все также остается фанатиками своей веры, отсюда и отношения их к другому населению иного вероисповедания, в особенности к христианам, полно ненависти и презрения. Такое отношения помимо религиозного фанатизма еще усугубляется дикостью нравов и обычаев и на этой почве естественно возникает масса убийств, разбоев и грабежей»[271].
Причиной такого положения дел была растущая неэффективность имперских институтов управления, как отмечается в обзоре: «.учреждения администрации, которые ближе стоят к народу, исполняют лишь чисто полицейские обязанности и в деле своевременной помощи нуждам населения, по незнанию туземных языков, находится в зависимости от переводчиков-туземцев же»[272].
Об остроте положения на Кавказе в начале XX в. ярко свидетельствуют строки из письма Начальника Терского областного жандармского управления от 29 апреля 1905 г.: «.столь трудно доставшийся нам Кавказ - бочка с порохом, которую следует оберечь от искры, хотя бы самого слабого напряжения, достаточной чтобы весь его взорвать»[273].
Главной задачей нового наместника было «успокоение края», для реализации которой И.И. Воронцов-Дашков планировал использовать различные меры, проводя политику комплексного характера. Однако, в первые годы своего наместничества И.И. Воронцову-Дашкову не удалось добиться ощутимых поло
жительных результатов. В столице империи активно обсуждался вопрос о смене наместника, а так же об упразднении самого института. В отношении этого вопроса Николай II проявил не свойственную ему решительность, и отверг инициативы, исходящие от С.Ю. Витте, сохранив институт наместничества и И.И. Воронцова-Дашкова на посту его главы.
Личное доверие императора позволило И.И. Воронцову-Дашкову с большей уверенностью претворять в жизнь намеченную программу. Являясь приверженцем принципов регионализма, он исходил из необходимости учета специфики традиций местного населения, сложившихся норм и практик «обычного» управления. Наместник отменил указ о секуляризации имущества армяно-григорианской церкви. Ввел в состав Совета наместника наблюдателей от общественных организаций для участия в обсуждении спорных вопросов. Военно-народное управление, все еще действовавшее на территории Дагестана, постепенно трансформировалось в гражданское. В 1906 г. было созвано совещание представителей мусульманского населения Кубанской и Терской областей, выработавшее положение об учреждении самостоятельного духовного управления для мусульман Северного Кавказа. В 1913 г. в Дагестане был создан институт мировых посредников, назначаемых местным военным губернатором из российских чиновников и «коренных» владетелей[274].
Время наместничества И.И. Воронцова-Дашкова стало значимым для развития кавказской учебной части. К 1913 г. начальных училищ на Кавказе насчитывалось уже 3 037, а число учащихся в них составляло 302 664 чел. Количество общеобразовательных низших училищ достигло 107 и охватывало 20 тыс. учеников; соответственно средних учебных заведений имелось 263 (25 тыс. учащихся); специальных учебных заведений для подготовки учителей - 24 (1 100 обучающихся); промышленных училищ - 29 (3 тыс. учеников)[275].
Оценивая значение образовательной сферы для развития края предпоследний кавказский наместник И.И. Воронцов-Дашков отмечал: «Несомненно, что правильно поставленная русская народная школа, с началами грамотности на материнском языке, является первейшим средством для воздействия на мусульман русским мировоззрением. Она спасает их от вредной, с государственной точки зрения, пропаганды панисламизма и пантюркизма в школах с турецкими преподавателями и учебниками, проникнутыми нерусскими идеями, и на языке преподавания, чуждом населению, в роде арабского или адзербайджанского (так в тексте. - Авт.) (чуждый для всех горцев) - в тех частных мусульманских школах, куда население посылает своих детей за неимением достаточного количества русских школ»[276].
Повторное учреждение кавказского наместничества способствовало стабилизации положения на Кавказе. Наместничество, являясь зримым выражением «обособленности» края, смогло на время стать приемлемой административнополитической формой организации для местной интеллектуальной элиты, стоявшей во главе национального движения на Кавказе. Наместнику удалось отчасти гармонизировать социальные отношения в регионе. Новый этап в развитии школьного образования позволил империи вернуть многие утраченные позиции в идеологической борьбе с радикализмом. В тоже время, в Петербурге считали наместничество институтом «переходного времени». Правительство постоянно колебалось в вопросе о необходимости для Кавказа этой формы управления.
Еще по теме $ 1.3. Кавказское наместничество: бегство от империи для империи:
- Объекты для испытаний
- Объект для испытания
- Метод масштабирования для пластинок в виде треугольников
- Графическое представление решений для пластинок в виде треугольников
- 4.1 Аппаратно-программный стенд для проведения экспериментальынх исследований
- 2.14.2 Построение аналитических зависимостей для ограниченных подмножеств областей
- 3.4 Использование ИК метода для выявления структурных дефектов и оптической неоднородности.
- 2.15 Выбор аппроксимирующей функции для пластинок с жестко защемленным и шарнирно опертым контуром
- Модернизация системы персональных финансов для обеспечения устойчивого развития российской экономики
- 3.2. ИСПЫТАНИЕ ПЛИТЫ ПЕРЕКРЫТИЯ СЕРИИ ПАНЕЛЬНЫХ ЗДАНИЙ, РАЗРАБОТАННОЙ ДЛЯ УСЛОВИЙ Г. БРЯНСКА
- § 2. Надлежащие основания для отмены арбитражного решения. Применение Европейской Конвенции 1961 года
- 3.1 Применение коноскопии для численных оценок искажений оптической индикатрисы, связанных с дефектами структуры
- § 2. Последствия исключения отмены арбитражного решения из перечня оснований для отказа в его признании и приведении в исполнение
- Оборудование и методика для изучения структуры материалов Al- 3 масс. %Ni-1 масс. %Cu
- Оборудование и методика для изучения основных механических свойств и эксплуатационных свойств композиционных материалов Al-3масс.%Ni- 1масс.%Cu
- История российского правосудия: учеб. пособие для студентов вузов, обучающихся по специальности «Юриспруденция» / [А.А. Воротынцева и др.]; под ред. Н.А. Колоколова. — М..2012. — 447 с., 2012
- Карбовский Владислав Александрович. ТЕХНОЛОГИИ ЭКСТРЕННЫХ ВЫЧИСЛЕНИЙ ДЛЯ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ ПОДДЕРЖКИ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ В КРИТИЧЕСКИХ СИТУАЦИЯХ. ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени кандидата технических наук. Санкт-Петербург - 2014, 2014
- Для проведения экспериментальных исследований разработаны методика проведения эксериментальных исследований и аппаратнопрограммный стенд.
- Современная российская государственность. Проблемы государства и права переходного периода; учеб, пособие для студентов вузов, обучающихся по специальности «Юриспруденция» / И В, Дойников, НД. Эриашвили. — 2-е изд., перераб. и дол, — М.:,2015. - 144 с., 2015