$ 1.3. Кавказское наместничество: бегство от империи для империи

В современной отечественной историографии вопрос учреждения на южной окраине Российской империи наместничества и история дальнейшего функцио­нирования этого института управления неизменно рассматривались сквозь при­зму имперской политики по «умиротворению» края.

Несмотря на всю продуктивность указанного подхода ему свойственен и ряд серьезных недостатков, которые уже были отмечены в научной литературе^[209]. Очевидно, что для дальнейшего развития научных представлений о сущности про­цесса инкорпорации Кавказа в состав Российской империи, перспективной пред­ставляется кардинальная корректировка оптики исследования. На смену взгляду из имперского центра должен прийти вид из Тифлиса - центра Кавказского края. Мы попытаемся рассмотреть историю формирования и развития Кавказского на­местничества, основываясь на обозначенной инверсии.

К середине 40-х гг. XIX столетия Грузия, находящаяся в составе Российской империи уже более четырех десятилетий и бывшая главной ее опорой в крае, тяжело переживала последствия провальной административной реформы се­натора П.В. Гана. В Кахетии, Гурии, Имеретии как и в некоторых других обла­стях Закавказья тлело народное недовольство, только отчасти приглушенное новыми заверениями и широкими декларациями местной администрации. На Северо-Восточном Кавказе время своего наивысшего военно-политического могущества переживала теократическая держава Шамиля, мюриды которого не боялись совершать дерзкие набеги на территории Восточной Грузии (Кахетии) и Кабарды. В Причерноморье адыги смогли нанести ряд чувствительных ударов частям русской армии, расположенным в укреплениях Черноморской береговой линии.

административных институтов явилось посещение края императором Николаем I еще в 1837 г., которое задумывалось, прежде всего, как политическое мероприя­тие. Весьма показательна в этом отношении и история дипломатической миссии С. Хан-Гирея, предполагавшая мифическую возможность добровольной присяги черкесских общностей на верность «белому царю». Несмотря на все старания, кавказской администрации не удалось скрыть от самодержца истинного положе­ния вещей. Спустя несколько лет после своего памятного путешествия Николай I отметил: «После моей поездки на Кавказ, в 1837 г. я видел, что надобно было принять другие меры для управления эти краем. Дела шли хуже и хуже»^[210]. Для Николая I учреждение на Кавказе наместничества, во главе которого встал че­ловек, наделенный его личным доверием, означало укрепление государственного централизма. Уже после учреждения наместничества, Николай I отметил: «Я же­лаю и должен стараться сливать его (Кавказ. - Авт.) всеми возможными мерами с Россией, чтобы все составляло одно целое»^[211]. Однако, для Кавказского края и его жителей (включая военных и чиновников) образование наместничества способ­ствовало формированию чувства независимости, зримым выражением которого стало закрепление особого статуса региона в имперском пространстве России.

Огромное значение для определения политики Российской империи на Кавказе имела личность первого Кавказского наместника М.С. Воронцова. М.С. Воронцов служил на Кавказе еще под началом П.Д. Цицианова, с которым состоял в дру­жественной переписке^[212]. Кавказ не был для М.С. Воронцова чем-то абсолютно новым и неведомым. Неубедительно выглядят утверждения о том, что наместник не знал и не учитывал кавказскую специфику^[213]. Знаменитый ученик «летописца Кавказской войны» В.А. Потто С. С. Эсадзе так охарактеризовал «программу» Кавказского наместника: «Князь Воронцов хорошо понимал, что главный интерес России - связать разноплеменной край с империей; эта же связь могла быть проч­ной, если вся система управления имела бы целью разобраться во всех условиях народной жизни»^[214].

Свои политические и административные идеи М.С. Воронцов, получив­ший образование в Великобритании, черпал из английского опыта организации управления Индией и взглядов английских интеллектуалов-«ориенталистов», которые в это время были широко представлены в парламентских дебатах. Однако при разработке планов по административному устройству южной окра­ины внимательно изучался не только английский опыт управления Индией, но и французский - Алжиром.

1 мая 1845 г. генерал барон А.Ф. Гревениц отправил управляющему дела­ми Кавказского комитета В.П. Буткову письмо и номер французского журнала «Moniteur universel», в котором была помещена статья о французской админи­стративной системе в Алжире^[215]. По поручению В.П. Буткова данные материалы были переведены на русский язык и доставлены императору Николаю I. Заметим, что кроме перевода для государя был подготовлен и специальный сравнительный обзор управления на Кавказе и в Алжире. Документ содержит пометку, которая гласит: «Государь император изволил читать»^[216]. Ознакомившись с подготовленны­ми для него материалами, император поручил председателю Кавказского коми­тета А.И. Чернышеву передать их Кавказскому наместнику М.С. Воронцову, что и было исполнено.

Из документа следует, что на определенной части территории Алжира, имено­вавшейся «военно-гражданскими владениями», действовало гражданское управ­ление, порученное военным лицам, которые, начальствуя над округами, осущест­вляли не только военные, но и судебные функции. В ходе введения на Кавказе военно-народного управления территория также делилась на округа, во главе которых стояли офицеры русской армии. В Алжире офицеру-администратору в управлении территории оказывала содействие совещательная комиссия, со­стоявшая, в том числе и из выборных лиц: двух европейцев и двух местных уро­женцев. Как известно, имперская администрация с введением военно-народного управления опиралась в сельских обществах на выборных старшин. Отдельную категорию территории Алжира составляли так называемые арабские владения, которые были «поручены особым туземным начальникам и подчинены одному только военному управлению»^[217].

Учреждение Кавказского наместничества привело к концентрации огромных полномочий в руках Кавказского наместника. М.М. Сперанский однажды опреде­лил российских генерал-губернаторов как «министров на местах». Кавказский на­местник являлся еще более самостоятельной и властной фигурой. По «Высочайше утвержденным правилам об отношениях Кавказского наместника» он наделялся внушительными административными прерогативами на территории вверенного ему края, обладая полным контролем над деятельностью местных институтов коронной власти. Согласно принятым правилам кавказская администрация была выведена из прямого подчинения соответствующих центральных министерств

и ведомств. Циркуляры и предписания последних направлялись не в краевые ве­домства, а на рассмотрение Кавказского наместника, который мог наложить свое­образное «вето» на распоряжения министров, в случае если находил их исполне­ние «невозможным или неудобным»^[219].

В 1845 г. был реорганизован и Комитет по делам Закавказского края, кото­рый стал именоваться Кавказским комитетом. Наряду с централизацией властных полномочий в крае (Кавказский наместник), была проведена и централизация высших профильных учреждений в столице империи.

В феврале 1845 г. Временное отделение при СЕИВК было закрыто. С этого времени в комитет стали поступать «все дела по законодательной части и устрой­ству вообще как Закавказского края, так и Кавказской области»^[220].

При Кавказском комитете учреждалась отдельная канцелярия во главе с управляющим делами комитета, который назначался по выбору и представле­нию председателя комитета (этот пост сохранил за собой А.И. Чернышев). В свою очередь управляющий делами назначал и увольнял всех остальных сотрудников канцелярии комитета^[221]. Представляется, что такой порядок кадровой комплекта­ции позволял председателю Кавказского комитета создать под своим началом на­дежную команду единомышленников.

Период 1845-1854 гг. отмечен наибольшей активностью Кавказского комите­та, который в своеобразном институциональном союзе с Кавказским наместником определял траекторию интеграции Кавказа в политическое и социокультурное пространство Российской империи. Несмотря на невиданную самостоятельность, наместник при случае всячески подчеркивал чрезмерность опеки со стороны имперского центра. Принимая то или иное важное решение, М.С. Воронцов ча­сто с иронией добавлял: «. хорошо и то, что мне не надо спрашивать об этом в Петербурге»^[222].

М.С. Воронцов жестко и последовательно отстаивал административные пре­рогативы наместника. Граф всячески стремился не допустить вмешательства в кавказские дела со стороны министров, находившихся в далеком Петербурге. В черновиках одного из писем М.С. Воронцова привлекает внимание категорич­ное утверждение наместника: «Предположение заняться в Петербурге преобразо­ванием теперешнего порядка гражданских дел у нас весьма меня пугает; они сде­лают ералаш»^[223]. Наместник не принимал министерскую опеку, даже в том случае, когда она была санкционирована императором.

Примером такого случая является Высочайшее повеление, по которому в от­ношении управления VIII округом путей сообщения, наместник должен был «испрашивать мнение» главноуправляющего (министра) путей сообщения и пу­бличных зданий графа, генерал-адъютанта П.А. Клейнмихеля^[224]. М.С. Воронцов обратился к председателю Кавказского комитета А.И. Чернышеву. Выразив свое недоумение наместник, обозначил все новые сложности, с которыми неизбежно должна была столкнуться кавказская администрация. После нескольких заседа­ний Кавказского комитета управление VIII округом путей сообщения осталось в компетенции наместника, а по вопросам, превышающим его полномочия, он входил в отношение с председателем Кавказского комитета.

С успехом отбивая иерархические атаки петербургской бюрократии, Кавказский наместник стал для населения Кавказского края высшей инстанци­ей, «полудержавным властелином», с именем которого связывались все послед­ние надежды на «милость и справедливость». Именно к Кавказскому наместнику подавались прошения на смягчение наказания, возвращения из ссылки или мест заключения^[225]. Наместник оставлял министрам и главноуправляющим только одно средство давления и контроля своей деятельности - Кавказский комитет. Между тем, участие в работе Кавказского комитета являлось для министров дополни­тельной рабочей нагрузкой с соответствующим к ней отношением. Министры осуществляли попытки добиться перенесения некоторых дел из Кавказского ко­митета на рассмотрение в Комитет министров, где они могли бы, используя раз­личные коалиционные схемы, консолидировано выступить по многим вопросам управления Кавказом, но такие попытки успеха не имели.

В этих условиях тандем наместник - управляющий делами Кавказского коми­тета мог на время сделать управление Кавказом более независимым от центральных ведомств. Если для министров заседания Кавказского комитета были дополнитель­ными занятиями к основной работе по должности, то для управляющего делами комитета эта работа была главным содержанием и смыслом деятельности. Именно управляющий делами первым получал запросы наместника, мнения министров, а так же вел переписку с этими и другими должностными лицами. Одной из наиболее важных функций управляющего делами, было представление мнений и позиций министров на заседаниях Кавказского комитета^[226], которые главы ведомств посеща­ли далеко не регулярно и с большой неохотой. Управляющий делами Кавказского комитета при наличии определенных навыков мог представить соображения мини­стра в выгодном или напротив не выгодном для наместника свете. От бойкости пера и остроты языка управляющего делами зависело решение многих дел Кавказского комитета. Поддержка управляющего делами во многом гарантировала успешное прохождение представлений наместника через Кавказский комитет.

В годы наместничества М.С. Воронцова управляющим делами Кавказского комитета являлся один из самых талантливых чиновников-канцеляристов Российской империи В.П. Бутков. Их отношения были доверительными и едва ли не дружескими. Во многом это объясняется наличием давних дружеских свя­зей между М.С. Воронцовым и А.И. Чернышевым. Креатурой последнего и был В.П. Бутков. А.И. Чернышев «давно знал, и ценил его редакторские способности»^[227]. В.П. Бутков практически всегда не без желания и азарта способствовал продвиже­нию и принятию представлений наместника. При этом В.П. Бутков имел репута­цию опытного и виртуозного канцелярского «дельца», что еще более усиливало позиции наместника в Кавказском комитете.

Некоторые отрасли управления Кавказский комитет добровольно полностью отдал на откуп наместнику. В частности, дела по учебной части, поступающие в Кавказский комитет, передавались на разрешение Кавказскому наместнику. Обращает на себя внимание канцелярская формула, неизменно сопровождающая передачу дел в компетенцию наместника: «Комитет, принимая в соображение, что дело это удобнее может быть разрешено на месте положил: разрешение оного предоставить Кавказскому наместнику»^[228].

Кавказский комитет запрашивал мнение наместника не только по вопро­сам, относящимся к административной деятельности, но и по проблемам за­конотворчества. Находясь в поиске «наилучших законоуложений» для Кавказа, II Отделение СЕИВК разбирало законодательство грузинского царя Вахтанга VI, на предмет того, «согласно ли оно с духом нашего законодательства и с тепереш­ними местными обстоятельствами.»^[229]. Результаты работы II Отделения СЕИВК поступили на рассмотрение в Кавказский комитет, который, прежде всего, запро­сил мнение наместника^[230].

Во второй половине 1840-х и начале 1850-х гг. сложилась особенная не­формальная традиция взаимоотношений Кавказского комитета и Кавказского наместника. Не став для Кавказа особым региональным правительством, Кавказский комитет скорее играл роль своеобразного петербургского представи­тельства Кавказского наместника. При авторитетных и влиятельных преемниках М.С. Воронцова (А.И. Барятинский, великий князь Михаил Николаевич) такое положение еще более упрочилось. Показательно, что А.И. Барятинский смог «провести» через Кавказский комитет ряд инициатив, которые пытался реализо­вать еще М.С. Воронцов, но оказался бессилен перед несговорчивостью членов Кавказского комитета^[231].

Кроме сосредоточения власти в одних руках, с учреждением наместничества произошла и административно-территориальная централизация южной окраи­ны. Под властью Кавказского наместника были объединены Северный Кавказ и Закавказье. В состав наместничества вошла Кавказская область с центром в Ставрополе, а областной администрации было предписано «по всем делам, власть его превышающем, не обращаясь в министерства» обращаться непосред­ственно к Кавказскому наместнику^[232].

Центром наместничества стал Тифлис. Этот город являлся центром россий­ской администрации в Закавказье с момента присоединения Восточной Грузии (Картли-Кахетинского царства) к Российской империи, а именно с 1801 г. И не­смотря на то, что должность главы имперской администрации звучала как - «Главноуправляющий Грузией», а высший административный орган носил назва­ние «Верховное грузинское правительство» власть тифлисской администрации распространялась на все подвластные России территории Закавказья^[233]. Принимая во внимание определенную историческую традицию, придание Тифлису статуса центра Кавказского наместничества представляется вполне закономерным. Тем не менее, с учреждением в крае наместничества значение Тифлиса как админи­стративного, экономического и культурного центра стало неуклонно возрастать. Д.И. Исмаил-Заде в одной из своих работ, посвященной проблемам демогра­фической динамики и состава населения городов Закавказского края, отмечала: «Экономические и социально-политические функции городов не являются вели­чиной константной, и они подвергались изменениям под влиянием действовав­ших факторов того же порядка»^[234]. Период наместничества М.С. Воронцова для Тифлиса решающий этап в эволюции «не только из города феодального в город капиталистический, но и из города восточного в город европейского типа»^[235].

Наряду с этой широкомасштабной эволюцией, Тифлис приобретал все чер­ты полноценной столицы. Этому способствовала, сложившаяся несколько ранее (1820-1830-е гг.) интернациональность населения города, в котором, по словам современника: «. можно подумать, что стоишь одной ногой в Европе, а дру­гою в Азии»^[236]. В Тифлисе проживали европейцы, турки, персы и представители всех кавказских народов, объединенные городской жизнью столицы Кавказского наместничества.

С приездом в Тифлис М.С. Воронцова жизнь города существенно изменилась. Знатность и влиятельность Кавказского наместника привлекла в Тифлис многих отпрысков петербургских дворянских семейств, мечтавших сделать успешную, а главное быструю карьеру. Дом наместника очень скоро превратился в излю­бленное местными элитами место встреч и великосветских бесед, при этом на Кавказе его часто называли «двором Кавказского наместника»^[237]. М.С. Воронцов и его окружение стали проводниками европейского влияния, которое домини­ровало в формировании нового облика Тифлиса. Уже в первый год наместниче­ства М.С. Воронцова в Тифлисе было построено 86 новых строений, в том числе 15 каменных (двух и трех этажных). Для благоустройства тифлисских предместий «представляющих безобразную кучу неопрятных сакель»^[238], наместником была организована специальная комиссия. При М.С. Воронцове Тифлис приобрел тот европейский лоск, наблюдая который молодой артиллерист Кавказского корпуса Л.Н. Толстой нашел в столице Кавказского наместничества сходство со столицей империи - Санкт-Петербургом.

Кроме внешних изменений в архитектуре, Тифлис становился все более са­мостоятельным городским центром, приобретающим дополнительные институты необходимые для автономного существования. Так, в 1848 г. ввиду роста населе­ния в Тифлисе была учреждена городская полиция, а также создана квартирная комиссия, образованная для регулярного сбора квартирных денег, обеспечиваю­щих аренду жилых помещений для военных и чиновников края. Сам наместник в отчете пояснял необходимость учреждения особой квартирной комиссии следу­ющим образом: «Вероятно, нет города в России, который был бы обременен квар­тирною повинностью в такой степени, как Тифлис. Будучи центром управления обширного края, находящегося постоянно в военном положении, в нем сосредо­точены отдельные военные ведомства и управления, независимо от пребывающих временно генералов, штаб- и обер-офицеров и проходящих воинских команд»^[239].

Таким образом, учреждение Кавказского наместничества, задуманное импе­ратором Николаем I как средство централизации управления в рамках империи, слияния всех частей государство в одно целое привело к быстрой административ­ной централизации отдельного края и его обособлению. Огромные должностные права и полномочия Кавказского наместника превратили главу «губернии» из местного звена гигантского бюрократического аппарата империи в самостоятель­ный центр власти. Власть невозможно представить без ее атрибутов, в данном случае речь идет о столице Кавказского наместничества Тифлисе, приобретшем в годы М.С. Воронцова новый облик и новое значение.

Кавказская администрация с самого начала своего формирования постоянно испытывала недостаток квалифицированных кадров. Чиновники, обладающие достаточными знаниями и опытом, не горели желанием отправляться в «теплую Сибирь». А искатели вожделенных чинов^[240] и материальной наживы были мало­пригодны для эффективной службы на Кавказе. Выходом из этой ситуации могло быть привлечение к работе в имперских административных учреждениях мест­ных уроженцев. Но, несмотря на то, что некоторые из них в первой половине XIX столетия сделали успешную карьеру на российской службе, их доля в рос­сийском административном аппарате оставалась незначительной.

Состояние дел начало меняться с назначением М.С. Воронцова на долж­ность Кавказского наместника. С. С. Эсадзе автор знаменитой «Исторической за­писки об управлении Кавказом» отмечал: «. общей системой князя Воронцова было проводить во все управления по возможности туземных чиновников и при­влекать местный элемент к разработке и подготовке законодательных и админи­стративных вопросов»^[241]. В тоже время, «местный элемент», привлекаемый к ад­министративной работе, должен был обладать соответствующей квалификацией. Для решения этой задачи Кавказский наместник приступил к широкому рефор­мированию образовательной сферы («учебной части» на языке документов того времени) края.

На тот момент (1844-1845 гг.) на Кавказе существовало всего два крупных учебных заведения, а именно Тифлисская и Ставропольская гимназии. Ввиду неразвитости сети учебных заведений, имеющиеся училища входили в состав Казанского и Харьковского учебных округов, попечители которых нередко с по­дозрением относились к автономному существованию «кавказских» учебных заведений, что становилось дополнительным препятствием для регулярного и достаточного финансирования гимназий, качественного пополнения их препо­давательского состава^[242].

В этих условиях единственным возможным средством поставить развитие сферы образования в крае на прочную основу было создание отдельного учеб­ного округа. На принятие необходимого решения ушло более трех лет и в 1848 г. указом Государственного совета был учрежден Кавказский учебный округ. Таким образом, кавказская администрация освободилась от докучливой, а порой откро­венно мелочной опеки попечителей соседних учебных округов, и получила воз­можность самостоятельно определять направления развития образования в крае, контролировать и стимулировать работу в этой сфере.

В годы наместничества М.С. Воронцова в двое увеличилось число «казенно­коштных» (обучавшихся за счет государства) воспитанников Ставропольской

гимназии^[243]. Была реорганизована учебная деятельность Тифлисской гимназии. По инициативе Кавказского наместника в крае были открыты учебные заведе­ния для мусульман. Первым учебным заведением для мусульман стало открытое в 1847 г. Тифлисское мусульманское училище для шиитов^[244]. В 1848 г. там же было открыто училище для суннитов. Тифлис был избран местом основания первых мусульманских училищ как центр империи на Кавказе, где наместник мог вни­мательно следить «за ходом и успехом этого заведения»^[245]. В течении 1849 г. были открыты еще семь подобных училищ^[246], а общее число воспитанников мусульман­ских училищ составило 586 человек^[247]. Кроме того, Кавказский наместник обратил внимание и на необходимость открытия в крае учебных заведений для обучения женщин. В Закавказском девичьем институте число казенно-коштных воспитан­ниц было увеличено на треть (с 40 до 60 девушек). Не менее важным начина­нием М.С. Воронцова было учреждение благотворительного общества Св. Нино. Целью общества было учреждение первоначально в Тифлисе, а затем и в других городах «заведений для воспитания недостаточных девиц и детского приюта»^[248]. Символичным представляется выбор названия общества. Равноапостольная Св. Нино - первая просветительница Грузии. История, традиции края использова­лись и закреплялись в номинациях наместничества.

Как видно в «воронцовский» период на Кавказе была создана полноценная сеть средних образовательных учреждений. Но в Кавказском учебном округе не предусматривалось открытие высших учебных заведений. Таким образом, для получения квалификации, достаточной для занятия высоких административных должностей, кавказским уроженцам необходимо было пройти курс обучения в высших учебных заведениях внутренних губерний Российской империи.

Чиновники администрации наместника, при его непосредственном участии, составляют проект «Положения о воспитании Кавказских и Закавказских уро­женцев, на счет казны, в высших и специальных учебных заведениях империи»^[249]. После обсуждения в Кавказском комитете положение было доработано, и введено в действие 21 июля 1849 г. Основными принципами, которые легли в основу си­стемы распределения кавказской молодежи в российские университеты были, во- первых, последующая применимость знаний на практике, во-вторых, эффектив­ность государственных расходов. После окончания курса обучения выпускники обязаны были не менее шести лет прослужить на территории наместничества.

Кавказский наместник лично занимался трудоустройством «кавказских воспитан­ников», которые получали ряд материальных и служебных льгот. Благодаря усили­ям М.С. Воронцова в Кавказском наместничестве был сформирован самобытный корпус чиновников местного происхождения, занимавших административные должности всех уровней. Кроме «кавказских воспитанников» важное место в крае занимали русские чиновники, носители специфического социального габитуса, который можно отождествить с «настоящим кавказцем» М.Ю. Лермонтова.

Если «национальные кадры» имперской администрации на Кавказе были следствием прямого конструирования, удачным примером социальной инжене­рии, то формирование самобытных черт российских вооруженных сил, нахо­дящихся в крае, проходило органически в течении продолжительного периода. Как отмечает В.В. Лапин: «Небывалая длительность конфликта (Кавказской во­йны. - Авт.), его разнообразие, цикличность. при отсутствии видимых целей войны и понятной для европейцев логики военных акций способствовали созда­нию условий, при которых войска подолгу жили в атмосфере боевых действий, что, в свою очередь, способствовало превращению их в некий субэтнос (курсив наш. - Авт.)»^[250]. Офицеры кавказцы ощущали себя и Отдельный Кавказский кор­пус в целом «особым воинственным народом, который Россия противопостави­ла воинственным народам Кавказа»^[251]. Кавказский корпус, а затем и Кавказская армия отличались не только особым «кавказским» духом, но и самим своим внешним видом. Многие офицеры и вовсе облачались в традиционный горский костюм. У солдат и офицеров Кавказского корпуса сложилась особая идентич­ность. Ветераны корпуса, воевавшие в крае с «ермоловских» времен, именовали себя «кавказцами», а вновь прибывшие для пополнения части презрительно на­зывались «российскими»^[252].

Одним из направлений многосторонней деятельности М.С. Воронцова стала реорганизация меновой торговли на Северном Кавказе. К 1845 г. меновая торгов­ля в регионе не только не получила должного развития, но, напротив, находилась в упадке^[253]. Наместник поручил подготовить «соображения» по активизации мено­вой торговли статского советника В.В. Швецова. Он уже долгое время служил на Кавказе, и был хорошо знаком с краем^[254]. В 1826-1827 гг. В.В. Швецов являлся начальником Кабарды. Кроме административного опыта В.В. Швецов выделялся среди других чиновников основательными историко-этнографическими знания­ми о Кавказе. Неслучайно в 1855 г. в журнале «Москвитянин» им была опубли­кована статья «Очерк о кавказских горских племенах, с их обрядами и обычаями

в гражданском, воинственном и домашнем духе»^[255]. Рассчитывая на опыт и позна­ния своего подчиненного, М.С. Воронцов надеялся на «прочное основание к раз­витию нашей торговли с горцами»^[256].

В.В. Швецов подготовил проект, который рассматривался на заседании Кавказского комитета - высшего центрального органа в управлении Кавказом - 22 июня 1845 г. В данном проекте отразилось очень многое из того, что писал о роли, месте и последствиях развития торговли Г.Г. Гагарин. «Торговая промыш­ленность» должна была «заставить» горцев сблизиться с российскими обычаями и правовыми нормами. С развитием торговли народы Кавказа «ознакомятся с но­выми нуждами», удовлетворение которых позволит преодолеть их «наклонность к грабежу», а также оценят новые пути к жизни в достатке и благоустройстве. Итогом реорганизации торговли на подобных началах В.В. Швецову виделась су­щественная общая польза, взаимное доверие, миролюбивая жизнь горцев^[257].

Конкретные меры, которые предлагались для реформирования меновой тор­говли на Северном Кавказе состояли в следующем:

1. Торговля строилась на свободных отношениях между горцами и русски­ми купцами, промышленниками, которые не подвергались административному регулированию.

2. Пункты меновой торговли располагались в непосредственной близости от городов и укреплений Кавказской линии, т.е. непосредственно в приграничных (фронтирных) территориях, легкодоступных для кавказских жителей.

Несмотря на опасения развития контрабанды, которые на заседании Кавказского комитета озвучили министры финансов и внутренних дел^[258], проект В.В. Швецова был одобрен. Меновые дворы были учреждены в Кизляре, стани­цах Червленой и Наурской, Моздоке, станице Прохладенской, Пятигорске, ста­нице Баталпашинской, Прочном окопе, Усть-Лабинске и Екатеринодаре. Горцы привозили на меновые дворы: лес, медь, воск, бурки, войлок, самодельное сукно, конские уборы, масло, сало, лошадей, мелкий скот. Продуктами обмена русских купцов и промышленников являлись: сафьян, холст, платки, низкой цены шелко­вая и бумажная материя, ножницы, зеркала.

В 1847 г. действие «Положения о меновой торговли с горцами» было распро­странено и на земли Черноморского казачьего войска. При этом пункты меновой торговли были учреждены непосредственно на кордонной линии, но купечеству было позволено торговать и за пределами Черноморской кордонной линии, на зем­лях черкесских племен^[259]. Русские купцы охотно пользовались этой возможностью.

Так, например, ставропольские купцы Цырульников и Бабаев оставили свой торг на Прочноокопском меновом дворе истали вести торговлю за Кубанью.Среди русских купцов, торговавших с горскими народами, широкой известностью поль­зовался купец 3-й гильдии Иван Лебедев, который за 24-летний период вошел в «совершенную доверенность» к местным жителям и «вел обширный круг тор­говли, преимущественно с горцами», имел лучшую гостиницу, первые лавки во Владикавказе, Назрани и на Сунже. Кроме того, торговлю вели моздокский купец Антон Никитин, балашовский купец Иван Никонов и др.^[260]

В ходе торговых операций русские и горцы вступали в отношения, которые были много содержательнее обычного товарообмена. Жизнь и быт местных жите­лей, вступавших в мирные контакты с переселенцами, претерпевали изменения. Этим горцам, как писал в октябре 1850 г. начальник Черноморской Кордонной линии генерал Г.А. Рашпиль, «.трудно теперь стать в уровень с теми горцами, которые незнакомы ни с какими удобствами жизни»^[261].

Кавказское наместничество являлось уникальным административно­территориальным образованием Российской империи, во главе которого стоял на­местник с широчайшими полномочиями, а административный аппарат комплек­товался из местных уроженцев. К этому необходимо добавить, что Кавказский корпус (с 1857 г. Кавказская армия) к середине XIX в. был самобытен в такой степени, что представлял собой уже не столько армейское подразделение импе­рии, сколько вооруженные силы наместничества. После учреждения на Кавказе наместничества и в ходе реформ М.С. Воронцова край, а вместе с ним и импер­ские институты становились все более «кавказскими». Значение деятельности М.С. Воронцова для Кавказа трудно переоценить. Наместник не только «преобра­зил» край, но определил вектор дальнейшей политики для своих последователей. Автор «Исторической записки об управлении Кавказом» Семен Эсадзе не зря под­черкивал, что «как князь Барятинский, так и Великий князь Михаил Николаевич стремились осуществить программу, намеченную князем Воронцовым»^[262]. Кроме того, известно свидетельство, согласно которому сам князь А.И. Барятинский од­нажды якобы сказал: «Мне досталась жатва Воронцовского посева!»^[263].

Для имперского центра главным содержанием административных преоб­разований в крае было их функциональное, утилитарное значение, в то время как для местной многонациональной элиты немаловажным являлся и их сим­волический характер. Кавказское наместничество оказалось наиболее подхо­дящей административно-политической формой организации края в структуре

Российской империи. Другими словами России удалось присоединить Кавказ, только заменив его Кавказским наместничеством, бегство которого от империи было одновременно и бегством для империи.

Убийство Александра II стало поворотным моментом в истории России. Начавшаяся эпоха контрреформ привнесла значительные перемены и в кавказ­скую политику. В 1881 г. упраздняются должности Кавказского наместника и его помощника, начальника Главного управления и его департамент. Функции намест­ника передавались главноначальствующему гражданской частью с ограниченной самостоятельностью^[264]. В 1882 г. ликвидировались наместничество, что объяснялось включением Кавказа в единую административную систему России, и Кавказский комитет, как утративший свои функции. Создавались Совет главноначальствующе­го и управление отдельными частями различных ведомств.

Взятый в пореформенную эпоху курс на форсированную интеграцию кав­казского края с внутренними губерниями империи в рамках единого, унифици­рованного административно-правового поля, предполагавший, кроме того, огра­ничение особых полномочий, предоставленных в свое время местным властным структурам в пользу общеимперских государственных институтов, не только себя не оправдал, но оказался дополнительным катализатором развития общественно­политических процессов, приведших к нарастанию системного кризиса в регионе.

Модернизация региона, проведенная империей в XIX столетии, привела к формированию и развитию на Кавказе ряда национальных движений. Историк

З.Д. Авалов писал о грузинском национальном возрождении: «Для правиль­ной оценки этих явлений необходимо помнить, что Грузия в начале XIX века переменила азиатское средневековье на российский казарменно-канцелярски- патриархальный строй; что две почти трети этого века заполнены были на Кавказе военной эпопеей, в которой грузины принимали живое участие; что духовное и политическое возрождение народов-неудачников есть продукт евро­пейского свободолюбия...»^[265]. Эти слова справедливы не только для Грузии, но в большей или меньшей степени применимы и для других кавказских терри­торий. Общеимперский политический контекст революции 1905-1907 гг., спо­собствовал запоздалой «весне народов» на Кавказе^[266]. Среди местных факторов, приведших к массовым национальным выступлением в крае, можно выделить «особые приемы» по «русифицированию края», широко практиковавшиеся управлявшим краем в 1896-1905 гг. Г.С. Голицыным, и давших «противополож­ные их цели результаты».

Наряду с обострением «национального вопроса» признаком системного кризиса в начале XX столетия на Кавказе стал и растущий социальный протест.

Неслучайно главными очагами революционного движения стали крупные город­ские промышленные центры: Тифлис, Кутаиси, Батуми, Поти, Баку.

На Северном Кавказе сопротивление властям приобретало особые формы. Так, ввиду общего ослабления власти в горных и предгорных районах Терской, Кубанской и Дагестанской областей, а также в Северном Азербайджане появи­лись банды разбойников-абреков. Главари банд были способны контролировать целые районы, где в условиях дефицита официальной власти устанавливали но­вый «справедливый» порядок. На примере стихийной канонизации погибших в это время абреков, объявлявшихся святыми (шейхами)^[267] можно видеть и то, как империя проигрывала борьбу в идеологической сфере, где универсалистские им­перские принципы и идентичность уступали свои позиции радикальным этно­религиозным убеждениям.

Системный кризис на Кавказе в начале XX в. был обусловлен как местны­ми условиями и особенностями протекания общественно-политических процес­сов, так и общеимперским контекстом первой русской революции 1905-1907 гг. Основными признаками системного кризиса в этот период стали, во-первых, бес­силие властей перед лицом развития национальных движений народов Кавказа и их радикальной политизации, во-вторых, упущенное время для сглаживания со­циальных противоречий и полной или частичной реализации требований трудя­щихся масс, в-третьих, кризис имперской идеологии.

В этой связи, на повестку дня встал вопрос как о внесении корректив в прави­тельственную политику на Кавказе, так и о создании там такого административ­ного механизма, который мог бы не только применять силовые методы в борьбе с революционным движением, но и согласовывать «начала общегосударственного порядка с местными потребностями» и «удовлетворять последние быстро, по воз­можности, в момент их возникновения»^[268].

26 февраля 1905 г. Николай II подписал указ «О восстановлении должности наместника на Кавказе»^[269]. Наместником был назначен крупный государственный деятель, бывший министр императорского двора и уделов, входивший в ближай­шее окружение Александра III, граф И.И. Воронцов-Дашков. Как и его наиболее известные предшественники на этом посту М.С. Воронцов и А.И. Барятинский, И.И. Воронцов-Дашков начинал карьеру именно на Кавказе, где принимал уча­стие в боевых действиях на завершающем этапе Кавказской войны. Наместник наделялся особыми полномочиями в гражданской и военно-полицейской обла­стях управления; являлся членом Государственного совета, Совета и Комитета

министров, главнокомандующим войсками наместничества, войсковым атаманом кавказских казачьих войск. Как и ранее, он непосредственно подчинялся лично императору.

Кризисные явления на Кавказе, во многом заставившие официальный Петербург вернуться к проблемам полувековой давности, реанимировали и один из наиболее успешных имперских институтов управления краем. Само по себе воссоздание кавказского наместничества означало «обособленность края» и при­знание его специфики центральным правительством.

Наместничество являлось победоносным институтом, с именами кавказских наместников связывалось окончание казавшейся бесконечной Кавказской войны. Кроме того, данный институт пользовался авторитетом среди местного населе­ния, которое с восстановлением наместничества связывало надежды «на граж­данское и культурное обновление во многом обветшавших условий кавказской жизни»^[270].

О пореформенной стагнации социально-экономического и культурного раз­вития Северного Кавказа свидетельствуют материалы «Политического обзора Терской области и Ставропольской губернии за 1899 г.»: «Туземное население Терской области при полном вооружении и при своей обособленности, все также остается фанатиками своей веры, отсюда и отношения их к другому населению иного вероисповедания, в особенности к христианам, полно ненависти и презре­ния. Такое отношения помимо религиозного фанатизма еще усугубляется дико­стью нравов и обычаев и на этой почве естественно возникает масса убийств, разбоев и грабежей»^[271].

Причиной такого положения дел была растущая неэффективность имперских институтов управления, как отмечается в обзоре: «.учреждения администрации, которые ближе стоят к народу, исполняют лишь чисто полицейские обязанности и в деле своевременной помощи нуждам населения, по незнанию туземных языков, находится в зависимости от переводчиков-туземцев же»^[272].

Об остроте положения на Кавказе в начале XX в. ярко свидетельствуют стро­ки из письма Начальника Терского областного жандармского управления от 29 апреля 1905 г.: «.столь трудно доставшийся нам Кавказ - бочка с порохом, кото­рую следует оберечь от искры, хотя бы самого слабого напряжения, достаточной чтобы весь его взорвать»^[273].

Главной задачей нового наместника было «успокоение края», для реализа­ции которой И.И. Воронцов-Дашков планировал использовать различные меры, проводя политику комплексного характера. Однако, в первые годы своего на­местничества И.И. Воронцову-Дашкову не удалось добиться ощутимых поло­

жительных результатов. В столице империи активно обсуждался вопрос о смене наместника, а так же об упразднении самого института. В отношении этого во­проса Николай II проявил не свойственную ему решительность, и отверг ини­циативы, исходящие от С.Ю. Витте, сохранив институт наместничества и И.И. Воронцова-Дашкова на посту его главы.

Личное доверие императора позволило И.И. Воронцову-Дашкову с большей уверенностью претворять в жизнь намеченную программу. Являясь привержен­цем принципов регионализма, он исходил из необходимости учета специфики традиций местного населения, сложившихся норм и практик «обычного» управле­ния. Наместник отменил указ о секуляризации имущества армяно-григорианской церкви. Ввел в состав Совета наместника наблюдателей от общественных орга­низаций для участия в обсуждении спорных вопросов. Военно-народное управ­ление, все еще действовавшее на территории Дагестана, постепенно трансфор­мировалось в гражданское. В 1906 г. было созвано совещание представителей мусульманского населения Кубанской и Терской областей, выработавшее поло­жение об учреждении самостоятельного духовного управления для мусульман Северного Кавказа. В 1913 г. в Дагестане был создан институт мировых посред­ников, назначаемых местным военным губернатором из российских чиновников и «коренных» владетелей^[274].

Время наместничества И.И. Воронцова-Дашкова стало значимым для разви­тия кавказской учебной части. К 1913 г. начальных училищ на Кавказе насчитыва­лось уже 3 037, а число учащихся в них составляло 302 664 чел. Количество обще­образовательных низших училищ достигло 107 и охватывало 20 тыс. учеников; соответственно средних учебных заведений имелось 263 (25 тыс. учащихся); спе­циальных учебных заведений для подготовки учителей - 24 (1 100 обучающихся); промышленных училищ - 29 (3 тыс. учеников)^[275].

Оценивая значение образовательной сферы для развития края предпослед­ний кавказский наместник И.И. Воронцов-Дашков отмечал: «Несомненно, что правильно поставленная русская народная школа, с началами грамотности на ма­теринском языке, является первейшим средством для воздействия на мусульман русским мировоззрением. Она спасает их от вредной, с государственной точки зрения, пропаганды панисламизма и пантюркизма в школах с турецкими препо­давателями и учебниками, проникнутыми нерусскими идеями, и на языке препо­давания, чуждом населению, в роде арабского или адзербайджанского (так в тек­сте. - Авт.) (чуждый для всех горцев) - в тех частных мусульманских школах, куда население посылает своих детей за неимением достаточного количества рус­ских школ»^[276].

Повторное учреждение кавказского наместничества способствовало стаби­лизации положения на Кавказе. Наместничество, являясь зримым выражением «обособленности» края, смогло на время стать приемлемой административно­политической формой организации для местной интеллектуальной элиты, сто­явшей во главе национального движения на Кавказе. Наместнику удалось отча­сти гармонизировать социальные отношения в регионе. Новый этап в развитии школьного образования позволил империи вернуть многие утраченные позиции в идеологической борьбе с радикализмом. В тоже время, в Петербурге считали наместничество институтом «переходного времени». Правительство постоянно колебалось в вопросе о необходимости для Кавказа этой формы управления.