§ 5.1. Депортация и ее последствия в историографическом осмыслении

Первые официальные оценки причин депортаций содержались в советских официальных документах, определявших их проведение. Принудительное высе­ление советских народов в годы Великой Отечественной войны в данных доку­ментах объяснялось стремлением наказать их за измену Родине, пособничество противнику и массовые выступления против советской власти.

В то же время на советскую пропаганду в период Великой Отечественной во­йны возлагались задачи показать единство действий всех народов СССР в борьбе за Победу. Поскольку этому явно противоречили утверждения о массовом пере­ходе отдельных социальных и этнических общностей на сторону противника, в публикациях военного времени депортации практически не упоминались. Зато в них уделялось значительное место пропаганде дружбы народов СССР, как важ­ному результату советской национальной политики, которая, как считалось, полу­чила настоящую боевую проверку именно в годы Великой Отечественной войны^[638].

Широко пропагандировались и «замечательные успехи ленинско-сталинской национальной политики» на Кавказе, отмечалось стремление кавказских народов отстоять независимость в борьбе против захватчиков, подчеркивались их герои­ческие традиции^[639]. Но по мере выселения народов Северного Кавказа в Казахстан и Среднюю Азию любые упоминания об их вкладе в Победу исчезали со страниц средств массовой информации, а в конце войны стала все чаще подчеркиваться ведущая роль русского народа в борьбе с врагом.

В послевоенные годы, по словам современного исследователя, сюжеты о «со­вместной борьбе с врагом народов СССР стали в советской исторической лите­ратуре традиционными» и разрабатывались «во всех без исключения регионах Советского Союза»^[640]. Данная тема рассматривалась в кандидатских диссертаци­ях и статьях первых профессиональных исследователей, посвященных истории

отдельных автономий Северного Кавказа и их партийных организаций в годы Великой Отечественной войны.

В частности, К.Я. Опишанская отмечала: «В годы войны еще более окреп­ла вся нерушимая дружба народов Советского Союза, созданная на прочной основе ленинско-сталинской национальной политики Коммунистической пар­тии». В основе ее, по мнению историка, лежали общие жизненные интересы на­родов СССР - «горячее стремление защитить добытую в революционных боях Советскую власть, свободу и независимость и построить коммунистическое общество»^[641].

При этом практически ничего не говорилось о депортациях чеченцев, ингу­шей, карачаевцев, балкарцев, как, впрочем, и других репрессированных народов. Более того, из открытых фондов библиотек вообще исчезли все работы о судь­бе сосланных народов и их вкладе в победу в Великой Отечественной войне. В соответствии с требованиями цензуры в спецхран были переведены не только сами книги, но и каталоги, содержащие сведения о публикациях, посвященных чечено-ингушской, карачаевской, балкарской, а также крымской и калмыцкой автономиям^[642]. Лишь в отдельных исследованиях, вышедших уже после смерти И.В. Сталина, встречаются редкие упоминания о том, что и среди кавказских на­родностей нашлись люди, «которые в 1942 г. изменили союзу с великим русским народом»: чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, калмыки и другие^[643].

Впервые негативная оценка депортаций прозвучала в докладе Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» на ХХ съезде КПСС. Он охарактеризовал их как «грубое попрание основных ленинских принципов национальной политики Советского государства». Н.С. Хрущев осудил то, что ответственность «за враж­дебные действия отдельных лиц или групп» была возложена на целые народы, включая женщин, детей, стариков, коммунистов и комсомольцев, подвергнутых «массовым репрессиям, лишениям и страданиям».

время «определился прочный перелом в ходе войны в пользу СССР»^[644]. Приведенные в докладе сведения носили крайне фрагментарный характер, но общая переоцен­ка принудительных переселений советских народов имела самые серьезные по­следствия, как для дальнейших административно-территориальных преобразова­ний в регионе, так и для их осмысления в историографии.

Под влиянием критики культа личности советские историки в период «от­тепели» стали противопоставлять ленинский и сталинский подходы в нацио­нальной политике СССР^[645]. Принудительные переселения советских народов оценивались как нарушения «социалистической законности» и «ленинской наци­ональной политики», а их причины связывались лично с И.В. Сталиным и особен­но с Л.П. Берией. Данный подход получил отражение в 6-томном фундаменталь­ном труде по истории Великой Отечественной войны. При этом в тексте оказалась допущена удивительная ошибка (опечатка?) на фоне общего, весьма солидного уровня данного издания: в списке репрессированных народов вместе карачаевцев были указаны... черкесы^[646].

В то же время депортации не была дана соответствующая политическая и правовая оценка, а реабилитация оказалась незавершенной. Изменения в осмыслении проблемы принудительного переселения народов Северного Кавказа также сказались не сразу. По-прежнему историки значительное внима­ние уделяли их дружбе и боевому сотрудничеству в годы войны. Д.А. Напсо, не упоминая о депортации карачаевцев, подчеркнул восстановление их нацио­нальной автономии: «Партия смело ликвидировала последствия культа лично­сти Сталина и в 1957 г. восстановила национальную государственность кара­чаевского народа»^[647]. Критике подверг методы действий советского руководства В.И.

Уже по завершению «оттепели» Х.И. Хутуев защитил кандидатскую диссер­тацию о депортации и реабилитации балкарцев, ставшую первым в советской историографии специальным исследованием на данную тему. Историк, в детстве лично переживший драматические события депортации, писал, что, «по указа­нию Берии», репрессиям подвергся весь народ, включая активных участников

Гражданской и Великой Отечественной войн, инвалидов, жен и детей фронтови­ков, коммунистов и комсомольцев, руководителей партийных и советских орга­низаций, депутатов советов всех уровней. Х.И. Хутуев подчеркнул неправовой характер депортации, отметив, что «упразднение национальной автономии и вы­селение балкарского народа шло в разрез с основами Конституции СССР, приво­дило к прямому отступлению от ее норм и положений, к грубейшему нарушению социалистической законности»^[649].

В кандидатской диссертации Ч.С. Кулаева впервые специально рассматрива­лась депортация карачаевцев. В соответствии со сложившимися к этому времени в советской историографии подходами он писал, что «в условиях культа личности к карачаевскому народу были допущены произвол и насилие. Берия и его сооб­щники сфабриковали ложный обвинительный материал по отношению к карача­евскому народу». Автор возложил персональную ответственность за депортацию на Л.П. Берию, обвинив его в сознательном стремлении «посеять национальную рознь и подорвать дружбу народов СССР», создании «обстановки недоверия и по­дозрительности к отдельным народам», противопоставлении друг другу народов Кавказа. Это стало «прямым нарушением основ ленинской национальной поли­тики - политики равноправия и дружбы народов, суверенитета и свободного са­моопределения всех наций нашей страны», «грубейшим нарушением социалисти­ческой законности».

В свою очередь, начало реабилитации карачаевцев Ч.С. Кулаев связал с «ра­зоблачением» Л.П. Берии, после чего «раскрылись факты грубейших наруше­ний социалистической законности»^[650]. При этом исследователь не отрицал, что «среди карачаевцев, как и у других народов нашей страны, имели место случаи дезертирства, проявления трусости и другие нежелательные явления», но по­лагал, что не эти «единичные факты характеризуют карачаевский народ». По его словам: «Наоборот, большой фактический материал говорит о бесстрашии и героизме карачаевцев, о патриотизме и самопожертвовании во имя победы над врагом»^[651].

В целом, специальных исследований на данную тему в рассматриваемый пе­риод развития историографии вышло немного. Депортациям не было посвяще­но специальных разделов или статей в новых фундаментальных трудах и спра­вочных изданиях по истории советского общества, Второй мировой и Великой Отечественной войн, а в обобщающих региональных работах, как правило, при­водилась достаточно краткая информация.

Так, в обобщающем труде по истории Ставропольского края высказывалось сожаление о том, что «в условиях культа личности антисоветские действия нацио­налистического отребья были приписаны целым народностям Северного Кавказа, в том числе и карачаевцам, в результате чего в ноябре 1943 г. они были лишены национальной автономии и выселены из родных мест». При этом подчеркивалась роль партии в восстановлении справедливости в отношении карачаевцев, отме­чалось, что «по инициативе ЦК КПСС ошибочное решение в отношении карача­евцев и некоторых других народностей Северного Кавказа было отменено, а их автономия восстановлена»^[652]. В других обобщающих трудах упоминалось лишь восстановление автономии репрессированных народов после реабилитации^[653].

В обобщающей работе по истории Кабардино-Балкарской АССР указывалось на «несправедливость», допущенную в отношении балкарцев «в условиях культа личности» и выразившуюся в отмене их автономии и переселении в восточные районы страны. В то же время эта «несправедливость» не могла рассматриваться как основание для сомнений в правоте советского общественного строя. Поэтому, несмотря ни на что, «балкарцы показали высокое чувство патриотизма. Они ак­тивно включились в трудовую жизнь. Подавляющее большинство их работало честно и добросовестно»^[654].

В очерках истории Чечено-Ингушской АССР говорилось: «В 1944 г. в резуль­тате некоторых нарушений ленинских принципов национально-государственного строительства и социалистической законности Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована. ХХ съезд КПСС устранил эти нарушения». В другой главе со­общалось о восстановлении Чечено-Ингушской АССР 9 января 1957 г., огромной работе по трудоустройству возвращавшегося населения, предоставлению ему жилья, оказанию помощи и т.п. Здесь же отмечалось, что трудящиеся республи­ки «с большим политическим и трудовым подъемом включились во всенародное дело по созданию материально-технической базы коммунизма»^[655].

Наиболее полные сведения приводились в очерках по истории Карачаево- Черкесской автономной области, но материал в них также интерпретировался в соответствии с идеологическими требованиями эпохи. Ликвидация автономии Карачая в 1943 г. рассматривалась как «нарушение национальной политики», но при этом оговаривалось, что «никакие извращения не могли изменить природы социалистического строя, поколебать социально-экономическую основу нашей страны, разрушить дружбу народов». Приводились многочисленные примеры

трудового героизма карачаевцев в 1943-1945 гг., которые «на новых местах жительства» добились высоких урожаев в сельском хозяйстве, научившись вы­ращивать новые для них сельскохозяйственные культуры (сахарную свеклу, хлопок и др.), упорно трудились в промышленности, на транспорте, строитель­стве^[656]. При характеристике реабилитационных процессов периода «оттепели» упоминалось восстановление автономии карачаевцев, как результат выполне­ния решений ХХ съезда КПСС, отмечались проявления дружбы народов при их возвращении^[657].

Вопросы депортации обсуждались и на областной научно-практической кон­ференции в Карачаево-Черкесии в 1977 г. Ее участники отметили, что карачаевцы были необоснованно обвинены и несправедливо выселены в восточные районы страны, «ибо нельзя отождествлять народ с кучкой предателей, изменников, по­собников гитлеровцев». После устранения извращений «ленинской национальной политики» карачаевцев реабилитировали и вернули, заслуга в этом приписыва­лась коммунистической партии^[658].

В отличие от советских историков зарубежные историки и эмигранты подчер­кивали трагизм судеб народов Северного Кавказа вследствие осуществлявшей­ся сталинской национальной политики в годы Великой Отечественной войны. В 1950-1970-х гг. вышел целый ряд работ на данную тему, в которых депортации народов региона оценивались как геноцид («народоубийство»)^[659].

Одним из первых данный подход обосновал А.Г. Авторханов, охарактеризо­вавший СССР как своеобразную «империю зла»^[660]. В качестве самого страшного государственного преступления рассматривались массовые депортации народов в СССР, которые автор назвал «практикой геноцида гитлеровского типа, когда це­лый народ, включая стариков, женщин, детей, только по одному расовому призна­ку объявлялся “вражеским народом”»^[661]. При этом А.Г. Авторханов, сам перешед­ший на сторону вермахта в 1942 г. с предложением союза на условиях будущей независимости Чечни, в своих работах отвергал любые обвинения в сотрудни­честве народов Северного Кавказа с оккупантами, как и «разговоры о создании банд» на территории региона: «Они “появились” в результате фальсификаций,

придуманных Берией, Сталиным и их местными прихлебателями». Причины депортаций он связал с сущностью и характером советского строя, цели кото­рого могли быть реализованы только путем принесения в жертву собственных народов, а ключ к выселению увидел в национально-освободительной борьбе горцев, которые вели «перманентную партизанскую войну в горах Кавказа» про­тив имперской политики России, начиная с Кавказской войны^[662]. А.Г. Авторханов прямо писал: «Не за коллаборацию, не за “террористические банды”, а за про­должение вековой, исторически правомерной политически целеустремленной национально-освободительной борьбы за свободу и независимость, уничтоже­ны физически чеченцы и ингуши, ликвидирована их республика. На маленьком кавказском участке в горах Чечни и Ингушетии столкнулись два мира: колосс полицейского произвола - советская Москва и островок свободы человеческого духа - Чечено-Ингушетия»^[663].

В 1960 г. в США вышла книга английского исследователя Р. Конквеста, по­священная депортациям советских народов. Он также рассматривал их как про­должение колониальной политики царской России. Возможности автора, как и других зарубежных исследователей проблемы, крайне ограничивали имевшиеся в его распоряжении немногочисленные источники. Тем не менее, он фактически первым предложил обобщающий очерк хода депортаций, оценил их численность, разработал карту этнических репрессий в СССР^[664].

Впрочем, эмигрантская и зарубежная историография развивалась обособлен­но от советской исторической науки и вплоть до недавнего времени практически не оказывала на нее серьезного влияния. Более того, по мнению С.У. Алиевой, эта историография сыграла негативную роль в положении самих репрессированных народов, «подтверждая и усиливая огульные сталинские обвинения этих этносов в антисоветских настроениях и действиях»^[665].

В 1990-е гг. в развитии отечественной историографии проблемы начался новый этап, связанный с общим изменением обстановки в стране, возобновле­нием реабилитации, появлением новых оценок советского прошлого. Однако публикации рубежа 1980-1990-х гг. в большинстве своем носили эмоциональ­ный характер, нередко опирались на воспоминания самих участников событий и другие источники личного происхождения^[666]. Пересмотр оценок в отношении депортаций, характерный для публицистики данного периода, как правило, сво­дился к повторению сформулированных западными и эмигрантскими авторами

эпохи «холодной войны» обвинений коммунистического режима в совершении преступлений против собственного народа.

Это особенно характерно для материалов, издававшихся международными правозащитными организациями. Так, в 1991 г. был опубликован отчет по дан­ной проблеме Хельсинкской группы по правам человека, подготовленный на основе исследований научного сотрудника Русского исследовательского центра Гарвардского университета Дж. Критчлоу^[667]. Поскольку автор, не имевший досту­па к архивным документам, использовал только сведения, полученные во время встреч с жертвами депортаций, он содержал искаженные сведения о принуди­тельном выселении народов, его масштабе и предпринимавшихся мерах по их реабилитации.

Дальнейшее развитие историографии было во многом обусловлено рассекре­чиванием архивов и введением в научный оборот новых документов. Особенно значительную роль во введении в научный оборот целого комплекса новых ис­точников, включая документы высших органов государственной власти СССР, материалы «особых папок», имевших высшую степень секретности, сыграл Н.Ф. Бугай^[668]. Он не только плодотворно изучает рассматриваемую проблему на протяжении двух с лишним десятилетий, но и создал целую научную школу. Ее представители защитили под руководством Н.Ф. Бугая или при его непосред­ственном участии кандидатские и докторские диссертации, опубликовали широ­кий круг работ, книг и статей по различным вопросам истории депортации совет­ских народов и их последствиям.

Первые документы, характеризующие депортацию и реабилитацию совет­ских народов, появились в журналах и сборниках научно-популярного характера^[669]. Затем были подготовлены и изданы специальные сборники документов, создаю­щие возможности для изучения данной темы в целом^[670] и ее различных аспектов,

судеб карачаевцев^[671] и балкарцев^[672], чеченцев и ингушей^[673], а также процессов реа- билитации^[674]. Материалы, отражающие обстоятельства жизни и труда высланных народов на спецпоселении, содержит многотомное издание по истории ГУЛАГа и другие документальные публикации^[675].

Одним из первых исследователей к теме депортаций в современной историо­графии обратился Х.-М. Ибрагимбейли, эмоционально призвавший других авторов «сказать правду о трагедии народов»^[676]. Действительно, в период «перестройки» об­ращение к вопросам депортаций и их последствий осознавалось как восстановле­ние «исторической справедливости» по отношению к репрессированным народам и получало широкую общественную поддержку, сохранявшуюся и в 1990-е гг.

Изменение самого статуса рассматриваемой проблемы, превратившейся из маргинального сюжета в одно из ведущих исследовательских направлений со­временной историографии, выразилось в проведении специальных научных фо­румов - международных, всероссийских и региональных конференций, посвя­щенных репрессиям против советских народов. Они состоялись в Элисте (1992, 1993, 2003), Карачаевске (1993, 2003 гг.), Нальчике (1994 г.), Грозном (2006), опу­бликованные материалы которых стали немаловажными историографическими фактами в разработке рассматриваемой проблемы^[677]. Не раз проблемы депортаций

и реабилитации поднимались и на других научных форумах различного уровня, научных и научно-практических конференциях и круглых столах, даже если их тематика и не касалась прямо рассматриваемых событий. В данной связи необ­ходимо отметить создание и деятельность Конфедерации репрессированных на­родов РСФСР, первый съезд которой состоялся в Москве 1-3 июля 1991 г. На нем и последующих съездах обсуждались проблемы народов, подвергшихся принуди­тельному переселению, и пути их решения.

Рассматриваемые вопросы нашли отражение в новых обобщающих работах по истории отдельных республик Северного Кавказа^[678], работах по истории регио­на в годы Великой Отечественной войны^[679], в значительном количестве специаль­ных исследований. Вопросы государственной национальной политики в регионе в годы Великой Отечественной войны, депортации северокавказских народов анализировали И.В. Алферова^[680], А.М. Гонов^[681], А.С. Хунагов^[682].

Выселению карачаевцев были посвящены труды А.-Х.У. и Р.М. Кущетеро- вых, К.И. Чомаева, коллективная работа И.М. Шаманова, Б.А. Тамбиевой и Л.О. Абрековой, работы З.М. Борлаковой и других исследователей^[683]. Значительное место данной проблеме отводилось в монографии А.Д. Койчуева об истории Карачаевской автономной области в годы Великой Отечественной войны^[684]. Принудительное выселение балкарцев стало предметом изучения Д.В. Шабаева

и Х.-М.А. Сабанчиева^[685]. В диссертации Э.А. Аджиевой и ряде других работ рас­смотрены в комплексе вопросы депортации карачаевцев и балкарцев, как род­ственных народов^[686].

Начало изучению депортации чеченцев и ингушей в современной отечествен­ной историографии положила статья Н.Ф. Бугая^[687]. Затем разработка проблемы пре­рвалась, в основном по политическим причинам, и продолжилась уже в 2000-е гг. в диссертациях Р.С. Агиева и Л.Я. Арапхановой^[688], совместной работе Мусы М. и Мовсура М. Ибрагимовых, обобщающих трудах^[689].

Рассекречивание архивов, публикация документов, выход значительного количества конкретно-исторических исследований позволил исследователям в 1990-2000-е гг. прийти к новым оценкам и выводам в отношении депортаций советских народов. Большинство современных исследователей расценивают де­портации как антигуманные и беззаконные акции. Отдельные авторы используют понятие «геноцида», говоря о принудительном выселении советских народов^[690]. Так, Р.М. Кущетеров полагает, что «сталинская национальная политика дружбы и братства народов СССР» преследовала «одну цель - прекратить существование целых этносов. Это был настоящий геноцид»^[691]. Пересмотрев свои прежние взгля­ды по данному вопросу, Ч.С. Кулаев также стал рассматривать депортации северо­кавказских народов во время войны - карачаевцев, балкарцев, чеченцев, ингушей, калмыков - как политику геноцида^[692].

Напротив, В.Г. Шнайдер полагает, что действия советского государства в отношении депортированных народов «не содержали намерений их прямого геноцида». Вместе с тем по его мнению, «государство вело направленную по­литику разрушения социо- и этнокультурных основ высланных народов, что наряду с нарушением родовых связей, дисперсным расселением по огромной территории и затрудненными связями должно было рано или поздно поставить их перед фактом ослабления этнического единства, связанного с опасностью последующего исчезновения». Поэтому он определил действия советского го­сударства в отношении репрессированных народов как «дискриминацию по эт­ническому принципу»^[693] .

Уральский исследователь А.В. Бакунин полагает, что депортация народов стала чудовищным преступлением сталинского тоталитаризма, поскольку без официального обвинения, суда и следствия, по одному лишь приказу диктатора миллионы людей были лишены своих родных мест и оказались в ссылке^[694]. В до­казательство данного положения он выдвигает несколько аргументов: во-первых, это была «абсолютно беззаконная акция, когда без официального обвинения, суда и следствия переселялись с родных мест в новые малообжитые районы целые на­роды». Во-вторых, они лишались национальной государственности, у них отняли родной язык, обычаи, культуру, образование. В-третьих, депортированные народы оказались в экстремальной обстановке, неблагоприятных климатических услови­ях, без жилья и нормального материального обеспечения, под надзором НКВД, без права выезда за пределы спецпоселений. В-четвертых, невзирая на возраст и ограниченные возможности, большинство спецпереселенцев было направле­но на тяжелые физические работы: в шахты и рудники, на лесоповал, на строи­тельство и освоение новых земель в сельском хозяйстве. В-пятых, они оказались «в условиях социально-психологической блокады со стороны партийных и со­ветских органов, воспитывавших окружающее население в классовой ненависти к депортированным как “врагам народа”»^[695].

Немалый вклад в осмысление депортаций как научной проблемы внес гео­граф и историк П.М. Полян, выделивший, в частности, ряд специфических осо­бенностей данной формы политических репрессий: «Во-первых, их администра­тивный, т.е. несудебный характер. Во-вторых, это их списочность, или точнее, контингентность: они направлены не на конкретное лицо, не на индивидуального гражданина, а на целую группу лиц, подчас весьма многочисленную и отвечаю­щую заданным сверху критериям. Третьей особенностью является их достаточно

явственная установка на вырывание масс из устоявшей и привычной среды оби­тания и помещение их в новую, непривычную и, как правило, рискованную для их выживания среду»^[696]. П.М. Полян отмечает, что во многих случаях депортации «являлись лишь прелюдией к физическому уничтожению депортируемых, неред­ко комбинировались с другими репрессиями (например, поражением в избира­тельных правах)». Кроме того, по его мнению, депортации стали своеобразной формой учета и обезвреживания государством его групповых политических про­тивников (и не столь уж важно, подлинных или мнимых, важно, что государство решило их нейтрализовать)»^[697].

Другие авторы предлагают вообще отказаться от использования понятия де­портации применительно к принудительным выселениям народов в СССР, ссы­лаясь на его юридическую трактовку, согласно которой оно характеризуется как принудительное перемещение лица за пределы государства. Сторонники данного (историко-правового) подхода полагают, что депортации в СССР применялись только по отношению к иностранцам и лицам без гражданства, а также к некото­рым другим категориям «нежелательных лиц»^[698].

Причины депортаций получают разное объяснение в современной историо­графии. Н.Ф. Бугай считает, что принудительное выселение советских народов определялись тремя основными факторами: 1) гипотетической возможностью предательства, которая вылилась в превентивное обвинение народов и групп на­селения, 2) в измене - выступлении на стороне противника, 3) в принадлежности к конфессии или нации, с которой велась война. Цель депортации Н.Ф. Бугай ви­дит в стремлении советского правительства ослабить этническую напряженность, урегулировать в экстремальной обстановке конфликт, но не между народами, а между отдельными этносами и властью^[699].

Практически к тем же самым обстоятельствам сводит главные причины депор­таций советских народов В.Н. Земсков, соединяя при этом, по сути, в одну груп­пу первый и третий факторы. В результате он видит в депортациях, во-первых, «акт мести государства за предательство отдельных лиц и групп этих народов во время фашистской оккупации»; во-вторых, превентивную меру - «за возможное предательство, а по сути - за принадлежность к национальности, с зарубежными

соплеменниками которой ведется или может вестись война». Исследователь счи­тает, что массовые выселения стали одним из важных компонентов решения многих задач политического, экономического, социального и межнационального характера^[700].

Значительная часть авторов обнаруживает корни депортации в самой природе советского тоталитарного режима. Э.В. Черняк считает, что целью массового тер­рора против малочисленных народов являлось не столько их «наказание», сколько устрашение более многочисленных народов. Кроме того, он утверждает, что де­портации были «средством продвижения к стиранию национальных различий», способом решения межнациональных противоречий.^[701] Схожие обстоятельства указывает Н.Ф. Бугай: «Усиление тоталитарного режима обуславливало исполь­зование в национальной политике таких жестких методов, как депортация целых народов и групп населения»^[702]. Выделив целый комплекс факторов, обусловивших депортации, А.Д. Койчуев в качестве главной причины также называет утвержде­ние тоталитаризма^[703].

По мнению В.А. Тишкова, цель этнических депортаций трудно объяснить какими-либо мотивами, «кроме как безумными геополитическими фантазиями “вождя народов” или его маниакальной подозрительностью». Действительно, де­портации продолжались и после войны, когда даже формальная необходимость в них исчезла. В то же время В.А. Тишков указывает на «определенные соображе­ния по использованию рабской силы для осуществления индустриальных проек­тов», а также предполагает стремление властей «упростить этническую мозаику населения страны, которая как бы не укладывалась в схему формирования “соци­алистических наций” на основе национальных государственных образований»^[704].

К.-М.И. Алиев объясняет причины депортаций попыткой решения «нацио­нального вопроса в СССР путем ассимиляционных процессов, “хирургическим” путем». Он убежден в том, что «постепенное и поэтапное распыление “малых” и “малочисленных” народов на восточных пространствах» И.В. Сталин рассма­тривал как «возможность создания новой “социалистической нации СССР” - со­ветского народа»^[705]. В.Н. Земсков отмечает: «По всем признакам, И.В. Сталина

и его окружение раздражала национальная пестрота государства, которым они управляли. Депортация ряда малых народов явно служила цели ускорения асси­миляционных процессов в советском обществе. Это была целенаправленная по­литика ликвидации в перспективе малых народов за счет ассимиляции их в более крупных этнических массивах, а выселение их с исторической Родины должно было ускорить этот процесс»^[706]. По мнению Ю.И. Стецовского, массовые депорта­ции в СССР были обусловлены тенденцией к русификации окраин, наметившейся еще с конца 1920-х гг.^[707].

Отдельные авторы видят в репрессиях против народов Кавказа продолжение прежней «имперской политики России», стремившейся к жестокому подавле­нию и угнетению подвластных ей народов, подчеркивать «справедливость» двух, а то и трехвековой борьбы народов Кавказа за свою независимость. Например, Б.Б. Закриев утверждает, что депортации, как и репрессии советской власти 1930­1940-х гг. против народов Северного Кавказа, «не были порождением только сталинской эпохи. Это изуверское изобретение принадлежит Екатерине II и на­местнику Кавказа в 1816-1826 гг. А.П. Ермолову»^[708]. Подобный избирательный компаративизм служит обоснованием идеологизированной концепции о постоян­ном и неизбежном противостоянии России и народов Кавказа.

Непосредственные причины выселения народов Северного Кавказа значи­тельная часть исследователей сводит к трем основным факторам: 1) необходимо­стью расширения территории Грузии «за счет исконных земель северокавказских народов»; 2) стремлением ряда руководителей региона переложить ответствен­ность за провал партизанского движения на отдельные народы; 3) потребностью Сибири, Средней Азии и Казахстана в дешевой рабочей силе^[709].

Версию о том, что депортация северокавказских народов имела своей целью «очистить» один из лучших по природно-климатическим условиям регионов для Грузии первым высказал Х.-М. Ибрагимбейли^[710]. Впоследствии она нашла широкое отражение и в работах других авторов^[711]. В качестве одного из аргументов сторон­ники данной точки зрения приводят почвенную карту Северного Кавказа, издан­ную в 1942 г. Академией наук СССР, где административный центр Карачаевской

автономной области город Микоян-Шахар уже получил грузинское название Клухори, которое он носил в 1943-1957 гг.^[712] Авторы одной из обобщающих ра­бот по истории карачаевцев и балкарцев, соединяя первые две версии, указыва­ют на то, что в насильственном выселении были заинтересованы сразу несколько группировок - «грузинская» (во главе с «национал-державниками в Кремле»), «ставропольская» (Суслов и его «полководцы») и «кабардинская» («кабардин­ский национал-большевик Кумехов» - руководитель партийной организации Кабардино-Балкарии в годы войны)^[713].

Возражая им, другие историки отмечают, что территории выселенных наро­дов передавались не только Грузии, а депортации подвергались и народы, вовсе не граничившие с Грузией. Кроме того, политику на Северном Кавказе «опреде­лял далеко не один М.А. Суслов»^[714]. К.-М.И. Алиев указывает на то, что в случае использования первой версии, даже подкрепленной документальным материалом, причины подменяются следствиями, ибо вопрос об изменении административ­ных границ решался уже после депортации народов, да и передана была Грузии только небольшая часть территории Карачая. Между тем «Сталину ничего не ме­шало отдать Грузии если не всю область, то хотя бы ее большую часть»^[715]. Наконец, само перемещение огромного количества людей на восток страны также тре­бовало немалых затрат, что снижало экономическую эффективность подобных мероприятий.

Отдельные авторы связывают депортацию тюрко-язычных мусульман с внеш­неполитическим фактором - угрозой создания антисоветского исламского блока под эгидой Турции^[716]. Наиболее полно версию об обусловленности депортации части северокавказских народов, прежде всего, балкарцев, внешнеполитически­ми факторами - подготовкой театра военных действий на юге СССР - обосновал в своей докторской диссертации Х.М.-А. Сабанчиев^[717].

Исследователи приводят сведения, подтверждающие, что на Северном Кавказе в годы войны имели место массовые антисоветские выступления и широ­кое распространение бандитизма. А.М. Гонов связал депортацию части народов

Северного Кавказа с общей обстановкой в регионе, приведя факты дезертирства, действий немецких агентов и местных банд. Он назвал депортацию северокавказ­ских народов «насильственным (вынужденным) переселением»^[718]. Данным вопро­сам посвящены специальные разделы в книге Ю.Ю. Клычникова и С.И. Линца, акцентировавших внимание на «криминогенном и политическом противостоя­нии части населения Северного Кавказа государственным властям и порядкам Российской империи, Советского Союза, Российской Федерации с XVIII до рубе­жа XXI вв.»^[719].

Тема бандитизма на Северном Кавказе в годы войны получила развитие и в работах других авторов. Особенно активно данную позицию отстаивает в по­следние годы И.В. Пыхалов, прямо оправдывающий сталинские репрессии про­тив народов СССР их массовым переходом на сторону противника, уклонением от воинской службы в РККА, дезертирством и бандитизмом. В частности, он по­лагает, что в рядах Красной армии погибло и пропало без вести 2,3 тыс. чел. из служивших в ней 10 тыс. чеченцев и ингушей, в то время как оба народа должны были выставить примерно 80 тыс. военнослужащих^[720]. В результате он оценивает сталинские депортации как не только «справедливое», но и «гуманное» в усло­виях военного времени «возмездие». Однако эти выводы основываются на дан­ных всего нескольких архивных фондов, используемых весьма избирательно, а сам поиск «народов-предателей» представляется не некорректным. Во-первых, подобные оценки не уместны по отношению к целым этническим общностям. Во-вторых, среди всех народов были и те, кто участвовал в защите Родины, и те, кто пошел на сотрудничество с противником в столь непростой период истории страны.

Полемика по рассматриваемому вопросу вышла далеко за рамки научной дис­куссии. Своих оппонентов И.В. Пыхалов называет «защитниками гитлеровских прислужников»^[721]. В свою очередь, те обвиняют в его в разжигании межнациональ­ной розни и продолжении кампании «травли» репрессированных народов. Одна из его статей решением Магасского районного суда Республики Ингушетия от 19 но­ября 2009 г. была включена в Федеральный список экстремистских материалов^[722].

Другие авторы стремятся придерживаться более взвешенного подхода к проблеме. Так, по мнению П.М. Поляна, «несмотря на размах повстанческого

движения, статистика ликвидации антисоветских банд на территории Чечено- Ингушетии в 1941-1943 гг. не дает оснований для утверждений о почти поголов­ном участии чеченцев и ингушей в подобных формированиях»^[723].

В свою очередь, ряд северокавказских историков утверждают, что докумен­ты НКВД СССР, содержащие сведения о бандитизме на Северном Кавказе, были прямо фальсифицированы^[724]. Однако эти выводы также нуждаются в соответству­ющем источниковедческом анализе, а не простом отрицании указанных докумен­тов как вида исторических источников.

О необходимости строгой источниковедческой критики при использовании документов военного времени свидетельствует и дискуссия вокруг событий в высокогорном ауле Хайбах. По утверждению некоторых авторов, будучи не в состоянии обеспечить выселение его жителей в феврале 1944 г., отряд вну­тренних войск НКВД СССР под командованием комиссара госбезопасности 3-го ранга М.М. Гвишиани сжег от 200 до 700 чел. в колхозной конюшне. В под­тверждение этого приводится без ссылок на источник «совершенно секрет­ное письмо» М.М. Гвишиани Л.П. Берии: «Только для ваших глаз. Ввиду не- транспортабельности и в целях неукоснительного выполнения в срок операции “Горы” вынужден был ликвидировать более 700 жителей в местечке Хайбах. Полковник Гвишиани»^[725].

Другие исследователи обращают внимание на ряд несоответствий в данном документе. В частности, П.М. Полян в последней фундаментальной работе, из­данной на основе документов Государственного архива Российской Федерации (далее - ГАРФ) в серии «История и сталинизм», утверждает, что «гриф “только для ваших глаз” никогда не использовался в советском секретном делопроизвод­стве, один из руководителей операции “Чечевица” почему-то называет ее операция “Горы” и не знает своего воинского звания, аттестуясь “полковником”»^[726]. Следует согласиться с данным автором в том, что необходимо дополнительное изучение рассматриваемой проблемы. Более обоснованными представляются свидетельства

об уничтожении мирного населения войсками НКВД в ряде высокогорных аулов, приведенные Н.Ф. Бугаем, А.М. Гоновым и другими исследователями^[727].

Новую и менее политизированную оценку депортации вайнахов в контексте теории модернизации предложили В.А. и М.Е. Козловы. Ссылаясь на докумен­ты НКВД, они отмечают, что сами «чеченцы и ингуши воспринимали враждеб­ную им политику советского государства прежде всего в категориях этнического конфликта», а сталинскую диктатуру отождествили с «русскими». Однако суть конфликта была гораздо глубже «сиюминутной политической целесообразности» и не может быть сведена к мотивам «справедливого наказания», «вражды-мести» или «ненависти русских к чеченцам». По словам данных авторов, «сплоченный, организованный, живущий по традиционному укладу и достаточно воинственный этнос плохо поддавался атомизации» и не вписывался в новую социальную струк­туру. Поэтому «коммунистическое руководство попыталось «переварить» неудоб­ный этнос достаточно отработанным способом»: лишением его статуса, отрывом от корней и удалением от постоянных мест проживания^[728].

Главными виновниками депортация многие региональные историки счита­ют И.В. Сталина и, особенно, Л.П. Берию. В историографии отмечается и не­гативную роль в трагедии карачаевского народа М.А. Суслова, который, спасая себя, «оказывал посильную поддержку ведомству Берия в сборе фальшивых об­винений и свидетельств преступлений карачаевцев против Советской власти»^[729]. В то же время С. И. Линец считает, что вплоть до самого выселения «в крае­вой печати карачаевцы характеризовались как активные и самоотверженные борцы с оккупационным гитлеровским режимом». Эти факты рассматриваются как свидетельства того, что «М. Суслов не являлся одним из инициаторов вы­селения. Но когда оно готовилось и осуществлялось, краевой партийный ру­ководитель активно содействовал ей, в том числе и по причине собственного самосохранения»^[730].

Расходятся оценки и в отношении роли руководителей самих автономий в осуществлении депортаций. В частности, критике подвергается секретарь Карачаевского обкома ВКП (б) С. -У.Б. Токаев, «аморально предавший свой на­род». По словам одного из современных авторов, «вместо того чтобы убедить руководство страны, что руководство Карачаевской автономии само сумеет ре­шить проблему нескольких десятков предателей-бандитов, еще не сдавшихся

Советской власти, Токаев С.-У.Б., Лайпанов Х.О. и другие, искусственно преуве­личивая массовость сопротивления, требовали ввода значительного количества регулярных сил Красной Армии на территорию Карачая». Карачаевским руково­дителям противопоставляется первый секретарь Дагестанского обкома партии

А.Д. Даниялов, который, «рискуя не только своей должностью, но и жизнью», сумел добиться приема у самого И.В. Сталина и «спас народ от насильственной депортации»^[731].

В этих оценках содержится немало субъективизма, присущего в целом со­временной региональной историографии: И.В. Сталин вряд ли принял бы во внимание мнение местных руководителей при решении данного вопроса, даже если бы оно и прозвучало. Другое дело, что поведение указанных руководителей в этой сложной ситуации негативно характеризует их самих как политических личностей.

Немало внимания российские историки уделяют дальнейшей судьбе высе­ленных народов. Исследователи охарактеризовали трудовую деятельность спец- переселенцев в ссылке, которую они вели, несмотря на тяжелые условия жизни, ограничения в правах, в возможности соблюдать обычаи, получать образование, возвращаться на прежнее место жительства. Принудительные переселения при­вели к резким изменениям в среде обитания и жизненном укладе, питании и ма­териальном обеспечении репрессированных народов, значительно пострадала их культура^[732]. В историографии отмечается, что «насильственное вживление в чуже­родную этническую среду и непривычные климатические условия ломали, уро­довали генотип»^[733].

В данной связи вызывает интерес отражение темы депортации в фольклор­ных произведениях. Так, поэтесса и фольклорист Ф. Байрамукова собрала и опу­бликовала десятки песен и рассказов, созданных в период пребывания карача­евцев в Средней Азии и Казахстане^[734]. Т. Хаджиева издала сборник фольклорных текстов балкарцев, созданных в годы депортации^[735]. Опыт подобных исследований, безусловно, необходимо продолжать.

В историографии также отмечается, что депортация отрицательно сказалась на развитии советской экономики: из оборота выпадали земельные площади, утра­чивались навыки животноводства и земледелия, традиционные ремесла. Вместо экономической выгоды, связанной с приобретением массы дешевых рабочих рук,

страна понесла колоссальные потери: «Иначе как преступным расточительством ресурсов нации это назвать нельзя»^[736].

Исследователи указывают на такие негативные последствия принудительного переселения, как изменение общей численности и этнодемографической струк­туры населения региона. Первую специальную работу, позволяющую оценить демографические последствия депортации народов Северного Кавказа, опубли­ковал В.И. Котов^[737]. Наиболее подробное исследование демографических потерь депортированных народов СССР содержит монография Д.М. Эдиева. На осно­ве статистических показателей он оценил общие тенденции в демографическом развитии до и после выселения, прямые людские потери вследствие повышенной смертности, а также потери из-за дефицита рождений в период ссылки, раскрыл краткосрочное и долгосрочное влияние депортации на процесс их воспроизвод­ства. Согласно подсчетам Д.М. Эдиева, «компенсаторные процессы позволили преодолеть примерно половину демографических потерь». Долгосрочные демо­графические потери населения СССР от депортаций 1920-1950-х гг. «составили около 15 % численности населения депортированных, которая могла бы сложить­ся в отсутствие депортаций»^[738].

Современные авторы доказывают, что в результате принудительного вы­селения некоторые народы оказались перед угрозой полного исчезновения. К.Т. Лайпанов отметил, что почти половина депортированных карачаевцев погиб­ла от голода и болезней^[739]. Однако при этом он не привел ссылок на соответству­ющие источники. 3.X. Текеева также акцентировала внимание на катастрофиче­ском положении депортированных карачаевцев в местах ссылки^[740]. Э.А. Аджиева считает, что на востоке страны были преднамеренно «созданы условия для вы­мирания от голода» целых народов^[741]. Ей возражает И.В. Пыхалов, полагающий, что сознательного уничтожения депортированных народов не было, а причины снижения численности спецпоселенцев оказались связаны с послевоенным голо­дом: «В этих условиях государство должно было в первую очередь заботиться о

лояльных гражданах, а чеченцы и прочие поселенцы во многом оказались предо­ставлены сами себе»^[742].

В.Г. Шнайдер объясняет «практически безропотное подчинение горцев вы­селению» страхом, порожденным характером советской социально-политической системы, условиями военного времени, характером горских обществ с сильно выраженными кровнородственными связями, жестокостью войск НКВД, мощ­ной и хорошо организованной акцией, наконец, отсутствием явного сочувствия, сострадания и поддержки со стороны соседей^[743]. Он попытался осмыслить социо­культурные основания депортации, ее влияние на менталитет репрессированных народов, формирование у них самоощущения «народов-изгоев». И. Алиев также отмечает, что у карачаевцев сформировался «синдром страха и недоверия к вла­стям», настолько сильный, что, например, многие семьи даже положенную им ссуду после реабилитации не стали брать у государства: «неизвестно, во что это еще потом выльется»^[744].

Появились и работы, авторы которых пытаются объяснить, почему не были репрессированы другие народы Северного Кавказа. Так, в книге «Земля адыгов», названной «своеобразным “путеводителем” по истории заселения Земли адыгов», а по своему жанру представляющей скорее хрестоматию, целый раздел назван «Адыги и Сталин». Большая его часть в апологетической форме излагает био­графию «признанного вождя миллионов». Авторы книги утверждают: «Наряду с прочими, у адыгов есть и свои, сугубо личные причины быть благодарными вождю». Причины этой «особой» благодарности они видят в следующем: «в нача­ле 40-х гг. были репрессированы почти все ближайшие соседи адыгов. Все шло к тому, что следующей жертвой могли стать адыги. Есть факты, свидетельствую­щие, что в те годы органами НКВД был даже подготовлен проект их выселения. Но И.В. Сталин. запретил даже думать об этом. «БЕЗ АДЫГОВ КАВКАЗ - НЕ КАВКАЗ» [выделено в тексте. - Авт.], - этими словами был остановлен ма­ховик репрессий против адыгов». Авторы считают, что «решение вождя не было случайным. Огромную роль в этом сыграл героизм, проявленный адыгами во вре­мя Великой Отечественной войны - на фронте и в партизанских отрядах, а также самоотверженный труд в тылу»^[745].

Похожий ответ предлагает и М.М. Ибрагимов на вопрос о том, поче­му не был репрессирован черкесский народ, «представители которого также

участвовали в повстанческом движении? Ответ на этот вопрос очевиден: именно в горах Черкесии действовало или базировалось большинство партизанских от­рядов и края, и Черкесии, и Карачая»^[746]. К сожалению, автор не подтверждает свой вывод дополнительными аргументами, а утверждение о том, что Северный Кавказ «стал своего рода полигоном для отработки на практике сталинской националь­ной политики» ему прямо противоречит, так как действия партизан или их от­сутствие не могли в этом случае иметь для И.В. Сталина какое-либо решающее значение^[747]. Как отмечает другой исследователь, карачаевцы все равно «были бы депортированы, если бы на фронтах со словами “За Сталина!” погибла половина населения»^[748].

По мнению современных исследователей, версии о том, что «тот или иной народ должен был подвергнуться депортации (обычно - “по злой воле” Л.П. Берии) и его спасло личное вмешательство И.В. Сталина, который учел его “за­слуги” перед Родиной, достаточно давно и широко распространены на Северном Кавказе, представляя собой своеобразные мифологемы массового сознания». Подтвердить или опровергнуть их не представляется возможным, уже «исходя из того что истинные планы и намерения И.В. Сталина далеко не всегда отражались в документах. Однако их проникновение на страницы профессиональных исто­рических сочинений представляет собой новое явление в развитии современной историографии, отражая усиление ее взаимосвязи с этническим историческим со­знанием». В подобных работах ратные подвиги представителей «своих» этносов затмевают все остальные. Этим подчеркивается историческая несправедливость депортации по отношению к определенному этносу, а не данной акции вообще.

В последние годы появились специальные исследования, посвященные реабилитации репрессированных народов. Обобщающий характер носят рабо­ты А. Калтахчяна и А. Гонова. Реабилитации карачаевцев посвящены работы Р.С. Тебуева, балкарцев - Б.М. Зумакулова, Х.-М.А. Сабанчиева, А.А. Алафаева и других авторов^[749]. Немало исследователей закономерно рассматривают депор­тацию и реабилитацию в комплексе, как две взаимосвязанных стороны одной проблемы.

Исследователи отмечают половинчатый характер реабилитации конца 1950-х - начала 1960-х гг., и в то же время подчеркивают, что им была оказана

немалая помощь со стороны государства^[750]. При этом ряд авторов указывает, что так и не была восстановлена «незаконно и преступно ликвидированная нацио­нальная государственность карачаевского народа»^[751]. Объединение карачаевцев с черкесами в рамках Карачаево-Черкесской автономной области, вошедшей в со­став Ставропольского края, рассматривается ими как форма продолжавшейся дис­криминации, что свидетельствует об отказе от прежде декларировавшихся идей дружбы народов.

Реабилитационные мероприятия 1989-1990-х получили положительную оценку ряда региональных исследователей^[752]. Напротив, В. Муравьев, отметив це­лесообразность совершенствования и развития законодательной базы реабилита­ции, выразившуюся в принятии специальных нормативно-правовых актов в на­чале 1990-х гг., указывает на трудности в их реализации, связанные как с общей тяжелой социально-экономической ситуацией, в которой находилась Россия, так и с непродуманностью самих актов^[753]. Часть авторов говорит о необходимости не только материальной, политической, но и морально-психологической реабилита­ции депортированных народов, «что означает разрушение государственными ор­ганами» их отрицательных стереотипов «в глазах других народов»^[754].

Таким образом, разработка проблемы депортаций народов Северного Кавказа в 1937-1945 гг. из достаточно «маргинального» сюжета отечественной исто­риографии превратилась в одно из ведущих исследовательских направлений. Особенно серьезные изменения в осмыслении данной проблемы произошли в по­следние годы. В результате сложились различные подходы к объяснению причин и последствий депортаций, определению масштабов принудительных переселе­ний народов и национальных групп. Однако обращение к данной проблематике в последнее десятилетие сохранило присущий ей политизированный характер, выражающийся, в частности, в попытках «посчитать», какой народ больше дру­гих пострадал от репрессий, заострить внимание на несправедливости только по отношению к конкретному народу. Политизация проявляется и в стремлении ряда авторов привлечь своих оппонентов не только к морально-политической, но и к юридической ответственности. Унаследованная современной историографией

от советской исторической науки тенденция обвинять оппонентов в «фальсифи­кации» и «клевете» не позволяет перевести дискуссию в «нормальное» научное русло, и вместо поиска истины совместными усилиями представителей различ­ных школ и направлений происходит поиск новых «врагов». Подобный взгляд из «окопа», как и стремление использовать историю в собственных политических, а то и экономических интересах, представляется не только неэффективным, но и опасным способом интерпретации прошлого.