§ 5.1. Депортация и ее последствия в историографическом осмыслении
Первые официальные оценки причин депортаций содержались в советских официальных документах, определявших их проведение. Принудительное выселение советских народов в годы Великой Отечественной войны в данных документах объяснялось стремлением наказать их за измену Родине, пособничество противнику и массовые выступления против советской власти.
В то же время на советскую пропаганду в период Великой Отечественной войны возлагались задачи показать единство действий всех народов СССР в борьбе за Победу. Поскольку этому явно противоречили утверждения о массовом переходе отдельных социальных и этнических общностей на сторону противника, в публикациях военного времени депортации практически не упоминались. Зато в них уделялось значительное место пропаганде дружбы народов СССР, как важному результату советской национальной политики, которая, как считалось, получила настоящую боевую проверку именно в годы Великой Отечественной войны[638].
Широко пропагандировались и «замечательные успехи ленинско-сталинской национальной политики» на Кавказе, отмечалось стремление кавказских народов отстоять независимость в борьбе против захватчиков, подчеркивались их героические традиции[639]. Но по мере выселения народов Северного Кавказа в Казахстан и Среднюю Азию любые упоминания об их вкладе в Победу исчезали со страниц средств массовой информации, а в конце войны стала все чаще подчеркиваться ведущая роль русского народа в борьбе с врагом.
В послевоенные годы, по словам современного исследователя, сюжеты о «совместной борьбе с врагом народов СССР стали в советской исторической литературе традиционными» и разрабатывались «во всех без исключения регионах Советского Союза»[640]. Данная тема рассматривалась в кандидатских диссертациях и статьях первых профессиональных исследователей, посвященных истории
отдельных автономий Северного Кавказа и их партийных организаций в годы Великой Отечественной войны.
Обычно они начинались с описаний тяжелой жизни трудящихся разных национальностей региона до революции, затем отмечалась роль Октября 1917 г. в судьбе народов России. Яркими показателями «невиданного культурного подъема» северокавказских народов считался «расцвет национальной по форме и социалистической по содержанию культуры», развитие просвещения, здравоохранения, искусства и литературы, изменение положения женщины-горянки.В частности, К.Я. Опишанская отмечала: «В годы войны еще более окрепла вся нерушимая дружба народов Советского Союза, созданная на прочной основе ленинско-сталинской национальной политики Коммунистической партии». В основе ее, по мнению историка, лежали общие жизненные интересы народов СССР - «горячее стремление защитить добытую в революционных боях Советскую власть, свободу и независимость и построить коммунистическое общество»[641].
При этом практически ничего не говорилось о депортациях чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев, как, впрочем, и других репрессированных народов. Более того, из открытых фондов библиотек вообще исчезли все работы о судьбе сосланных народов и их вкладе в победу в Великой Отечественной войне. В соответствии с требованиями цензуры в спецхран были переведены не только сами книги, но и каталоги, содержащие сведения о публикациях, посвященных чечено-ингушской, карачаевской, балкарской, а также крымской и калмыцкой автономиям[642]. Лишь в отдельных исследованиях, вышедших уже после смерти И.В. Сталина, встречаются редкие упоминания о том, что и среди кавказских народностей нашлись люди, «которые в 1942 г. изменили союзу с великим русским народом»: чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, калмыки и другие[643].
Впервые негативная оценка депортаций прозвучала в докладе Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» на ХХ съезде КПСС. Он охарактеризовал их как «грубое попрание основных ленинских принципов национальной политики Советского государства». Н.С. Хрущев осудил то, что ответственность «за враждебные действия отдельных лиц или групп» была возложена на целые народы, включая женщин, детей, стариков, коммунистов и комсомольцев, подвергнутых «массовым репрессиям, лишениям и страданиям».
Автор доклада перечислил несколько депортированных народов - карачаевцев, калмыков, чеченцев, ингушей, балкарцев - и упразднение их автономий в 1943-1944 гг., отметив, что «такого рода выселение никак не диктовалось военными соображениями», поскольку в этовремя «определился прочный перелом в ходе войны в пользу СССР»[644]. Приведенные в докладе сведения носили крайне фрагментарный характер, но общая переоценка принудительных переселений советских народов имела самые серьезные последствия, как для дальнейших административно-территориальных преобразований в регионе, так и для их осмысления в историографии.
Под влиянием критики культа личности советские историки в период «оттепели» стали противопоставлять ленинский и сталинский подходы в национальной политике СССР[645]. Принудительные переселения советских народов оценивались как нарушения «социалистической законности» и «ленинской национальной политики», а их причины связывались лично с И.В. Сталиным и особенно с Л.П. Берией. Данный подход получил отражение в 6-томном фундаментальном труде по истории Великой Отечественной войны. При этом в тексте оказалась допущена удивительная ошибка (опечатка?) на фоне общего, весьма солидного уровня данного издания: в списке репрессированных народов вместе карачаевцев были указаны... черкесы[646].
В то же время депортации не была дана соответствующая политическая и правовая оценка, а реабилитация оказалась незавершенной. Изменения в осмыслении проблемы принудительного переселения народов Северного Кавказа также сказались не сразу. По-прежнему историки значительное внимание уделяли их дружбе и боевому сотрудничеству в годы войны. Д.А. Напсо, не упоминая о депортации карачаевцев, подчеркнул восстановление их национальной автономии: «Партия смело ликвидировала последствия культа личности Сталина и в 1957 г. восстановила национальную государственность карачаевского народа»[647]. Критике подверг методы действий советского руководства В.И.
Филькин, прямо обвинивший Л.П. Берию в депортации чеченского и ингушского народов[648].Уже по завершению «оттепели» Х.И. Хутуев защитил кандидатскую диссертацию о депортации и реабилитации балкарцев, ставшую первым в советской историографии специальным исследованием на данную тему. Историк, в детстве лично переживший драматические события депортации, писал, что, «по указанию Берии», репрессиям подвергся весь народ, включая активных участников
Гражданской и Великой Отечественной войн, инвалидов, жен и детей фронтовиков, коммунистов и комсомольцев, руководителей партийных и советских организаций, депутатов советов всех уровней. Х.И. Хутуев подчеркнул неправовой характер депортации, отметив, что «упразднение национальной автономии и выселение балкарского народа шло в разрез с основами Конституции СССР, приводило к прямому отступлению от ее норм и положений, к грубейшему нарушению социалистической законности»[649].
В кандидатской диссертации Ч.С. Кулаева впервые специально рассматривалась депортация карачаевцев. В соответствии со сложившимися к этому времени в советской историографии подходами он писал, что «в условиях культа личности к карачаевскому народу были допущены произвол и насилие. Берия и его сообщники сфабриковали ложный обвинительный материал по отношению к карачаевскому народу». Автор возложил персональную ответственность за депортацию на Л.П. Берию, обвинив его в сознательном стремлении «посеять национальную рознь и подорвать дружбу народов СССР», создании «обстановки недоверия и подозрительности к отдельным народам», противопоставлении друг другу народов Кавказа. Это стало «прямым нарушением основ ленинской национальной политики - политики равноправия и дружбы народов, суверенитета и свободного самоопределения всех наций нашей страны», «грубейшим нарушением социалистической законности».
В свою очередь, начало реабилитации карачаевцев Ч.С. Кулаев связал с «разоблачением» Л.П. Берии, после чего «раскрылись факты грубейших нарушений социалистической законности»[650]. При этом исследователь не отрицал, что «среди карачаевцев, как и у других народов нашей страны, имели место случаи дезертирства, проявления трусости и другие нежелательные явления», но полагал, что не эти «единичные факты характеризуют карачаевский народ». По его словам: «Наоборот, большой фактический материал говорит о бесстрашии и героизме карачаевцев, о патриотизме и самопожертвовании во имя победы над врагом»[651].
В целом, специальных исследований на данную тему в рассматриваемый период развития историографии вышло немного. Депортациям не было посвящено специальных разделов или статей в новых фундаментальных трудах и справочных изданиях по истории советского общества, Второй мировой и Великой Отечественной войн, а в обобщающих региональных работах, как правило, приводилась достаточно краткая информация.
Так, в обобщающем труде по истории Ставропольского края высказывалось сожаление о том, что «в условиях культа личности антисоветские действия националистического отребья были приписаны целым народностям Северного Кавказа, в том числе и карачаевцам, в результате чего в ноябре 1943 г. они были лишены национальной автономии и выселены из родных мест». При этом подчеркивалась роль партии в восстановлении справедливости в отношении карачаевцев, отмечалось, что «по инициативе ЦК КПСС ошибочное решение в отношении карачаевцев и некоторых других народностей Северного Кавказа было отменено, а их автономия восстановлена»[652]. В других обобщающих трудах упоминалось лишь восстановление автономии репрессированных народов после реабилитации[653].
В обобщающей работе по истории Кабардино-Балкарской АССР указывалось на «несправедливость», допущенную в отношении балкарцев «в условиях культа личности» и выразившуюся в отмене их автономии и переселении в восточные районы страны. В то же время эта «несправедливость» не могла рассматриваться как основание для сомнений в правоте советского общественного строя. Поэтому, несмотря ни на что, «балкарцы показали высокое чувство патриотизма. Они активно включились в трудовую жизнь. Подавляющее большинство их работало честно и добросовестно»[654].
В очерках истории Чечено-Ингушской АССР говорилось: «В 1944 г. в результате некоторых нарушений ленинских принципов национально-государственного строительства и социалистической законности Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована. ХХ съезд КПСС устранил эти нарушения». В другой главе сообщалось о восстановлении Чечено-Ингушской АССР 9 января 1957 г., огромной работе по трудоустройству возвращавшегося населения, предоставлению ему жилья, оказанию помощи и т.п. Здесь же отмечалось, что трудящиеся республики «с большим политическим и трудовым подъемом включились во всенародное дело по созданию материально-технической базы коммунизма»[655].
Наиболее полные сведения приводились в очерках по истории Карачаево- Черкесской автономной области, но материал в них также интерпретировался в соответствии с идеологическими требованиями эпохи. Ликвидация автономии Карачая в 1943 г. рассматривалась как «нарушение национальной политики», но при этом оговаривалось, что «никакие извращения не могли изменить природы социалистического строя, поколебать социально-экономическую основу нашей страны, разрушить дружбу народов». Приводились многочисленные примеры
трудового героизма карачаевцев в 1943-1945 гг., которые «на новых местах жительства» добились высоких урожаев в сельском хозяйстве, научившись выращивать новые для них сельскохозяйственные культуры (сахарную свеклу, хлопок и др.), упорно трудились в промышленности, на транспорте, строительстве[656]. При характеристике реабилитационных процессов периода «оттепели» упоминалось восстановление автономии карачаевцев, как результат выполнения решений ХХ съезда КПСС, отмечались проявления дружбы народов при их возвращении[657].
Вопросы депортации обсуждались и на областной научно-практической конференции в Карачаево-Черкесии в 1977 г. Ее участники отметили, что карачаевцы были необоснованно обвинены и несправедливо выселены в восточные районы страны, «ибо нельзя отождествлять народ с кучкой предателей, изменников, пособников гитлеровцев». После устранения извращений «ленинской национальной политики» карачаевцев реабилитировали и вернули, заслуга в этом приписывалась коммунистической партии[658].
В отличие от советских историков зарубежные историки и эмигранты подчеркивали трагизм судеб народов Северного Кавказа вследствие осуществлявшейся сталинской национальной политики в годы Великой Отечественной войны. В 1950-1970-х гг. вышел целый ряд работ на данную тему, в которых депортации народов региона оценивались как геноцид («народоубийство»)[659].
Одним из первых данный подход обосновал А.Г. Авторханов, охарактеризовавший СССР как своеобразную «империю зла»[660]. В качестве самого страшного государственного преступления рассматривались массовые депортации народов в СССР, которые автор назвал «практикой геноцида гитлеровского типа, когда целый народ, включая стариков, женщин, детей, только по одному расовому признаку объявлялся “вражеским народом”»[661]. При этом А.Г. Авторханов, сам перешедший на сторону вермахта в 1942 г. с предложением союза на условиях будущей независимости Чечни, в своих работах отвергал любые обвинения в сотрудничестве народов Северного Кавказа с оккупантами, как и «разговоры о создании банд» на территории региона: «Они “появились” в результате фальсификаций,
придуманных Берией, Сталиным и их местными прихлебателями». Причины депортаций он связал с сущностью и характером советского строя, цели которого могли быть реализованы только путем принесения в жертву собственных народов, а ключ к выселению увидел в национально-освободительной борьбе горцев, которые вели «перманентную партизанскую войну в горах Кавказа» против имперской политики России, начиная с Кавказской войны[662]. А.Г. Авторханов прямо писал: «Не за коллаборацию, не за “террористические банды”, а за продолжение вековой, исторически правомерной политически целеустремленной национально-освободительной борьбы за свободу и независимость, уничтожены физически чеченцы и ингуши, ликвидирована их республика. На маленьком кавказском участке в горах Чечни и Ингушетии столкнулись два мира: колосс полицейского произвола - советская Москва и островок свободы человеческого духа - Чечено-Ингушетия»[663].
В 1960 г. в США вышла книга английского исследователя Р. Конквеста, посвященная депортациям советских народов. Он также рассматривал их как продолжение колониальной политики царской России. Возможности автора, как и других зарубежных исследователей проблемы, крайне ограничивали имевшиеся в его распоряжении немногочисленные источники. Тем не менее, он фактически первым предложил обобщающий очерк хода депортаций, оценил их численность, разработал карту этнических репрессий в СССР[664].
Впрочем, эмигрантская и зарубежная историография развивалась обособленно от советской исторической науки и вплоть до недавнего времени практически не оказывала на нее серьезного влияния. Более того, по мнению С.У. Алиевой, эта историография сыграла негативную роль в положении самих репрессированных народов, «подтверждая и усиливая огульные сталинские обвинения этих этносов в антисоветских настроениях и действиях»[665].
В 1990-е гг. в развитии отечественной историографии проблемы начался новый этап, связанный с общим изменением обстановки в стране, возобновлением реабилитации, появлением новых оценок советского прошлого. Однако публикации рубежа 1980-1990-х гг. в большинстве своем носили эмоциональный характер, нередко опирались на воспоминания самих участников событий и другие источники личного происхождения[666]. Пересмотр оценок в отношении депортаций, характерный для публицистики данного периода, как правило, сводился к повторению сформулированных западными и эмигрантскими авторами
эпохи «холодной войны» обвинений коммунистического режима в совершении преступлений против собственного народа.
Это особенно характерно для материалов, издававшихся международными правозащитными организациями. Так, в 1991 г. был опубликован отчет по данной проблеме Хельсинкской группы по правам человека, подготовленный на основе исследований научного сотрудника Русского исследовательского центра Гарвардского университета Дж. Критчлоу[667]. Поскольку автор, не имевший доступа к архивным документам, использовал только сведения, полученные во время встреч с жертвами депортаций, он содержал искаженные сведения о принудительном выселении народов, его масштабе и предпринимавшихся мерах по их реабилитации.
Дальнейшее развитие историографии было во многом обусловлено рассекречиванием архивов и введением в научный оборот новых документов. Особенно значительную роль во введении в научный оборот целого комплекса новых источников, включая документы высших органов государственной власти СССР, материалы «особых папок», имевших высшую степень секретности, сыграл Н.Ф. Бугай[668]. Он не только плодотворно изучает рассматриваемую проблему на протяжении двух с лишним десятилетий, но и создал целую научную школу. Ее представители защитили под руководством Н.Ф. Бугая или при его непосредственном участии кандидатские и докторские диссертации, опубликовали широкий круг работ, книг и статей по различным вопросам истории депортации советских народов и их последствиям.
Первые документы, характеризующие депортацию и реабилитацию советских народов, появились в журналах и сборниках научно-популярного характера[669]. Затем были подготовлены и изданы специальные сборники документов, создающие возможности для изучения данной темы в целом[670] и ее различных аспектов,
судеб карачаевцев[671] и балкарцев[672], чеченцев и ингушей[673], а также процессов реа- билитации[674]. Материалы, отражающие обстоятельства жизни и труда высланных народов на спецпоселении, содержит многотомное издание по истории ГУЛАГа и другие документальные публикации[675].
Одним из первых исследователей к теме депортаций в современной историографии обратился Х.-М. Ибрагимбейли, эмоционально призвавший других авторов «сказать правду о трагедии народов»[676]. Действительно, в период «перестройки» обращение к вопросам депортаций и их последствий осознавалось как восстановление «исторической справедливости» по отношению к репрессированным народам и получало широкую общественную поддержку, сохранявшуюся и в 1990-е гг.
Изменение самого статуса рассматриваемой проблемы, превратившейся из маргинального сюжета в одно из ведущих исследовательских направлений современной историографии, выразилось в проведении специальных научных форумов - международных, всероссийских и региональных конференций, посвященных репрессиям против советских народов. Они состоялись в Элисте (1992, 1993, 2003), Карачаевске (1993, 2003 гг.), Нальчике (1994 г.), Грозном (2006), опубликованные материалы которых стали немаловажными историографическими фактами в разработке рассматриваемой проблемы[677]. Не раз проблемы депортаций
и реабилитации поднимались и на других научных форумах различного уровня, научных и научно-практических конференциях и круглых столах, даже если их тематика и не касалась прямо рассматриваемых событий. В данной связи необходимо отметить создание и деятельность Конфедерации репрессированных народов РСФСР, первый съезд которой состоялся в Москве 1-3 июля 1991 г. На нем и последующих съездах обсуждались проблемы народов, подвергшихся принудительному переселению, и пути их решения.
Рассматриваемые вопросы нашли отражение в новых обобщающих работах по истории отдельных республик Северного Кавказа[678], работах по истории региона в годы Великой Отечественной войны[679], в значительном количестве специальных исследований. Вопросы государственной национальной политики в регионе в годы Великой Отечественной войны, депортации северокавказских народов анализировали И.В. Алферова[680], А.М. Гонов[681], А.С. Хунагов[682].
Выселению карачаевцев были посвящены труды А.-Х.У. и Р.М. Кущетеро- вых, К.И. Чомаева, коллективная работа И.М. Шаманова, Б.А. Тамбиевой и Л.О. Абрековой, работы З.М. Борлаковой и других исследователей[683]. Значительное место данной проблеме отводилось в монографии А.Д. Койчуева об истории Карачаевской автономной области в годы Великой Отечественной войны[684]. Принудительное выселение балкарцев стало предметом изучения Д.В. Шабаева
и Х.-М.А. Сабанчиева[685]. В диссертации Э.А. Аджиевой и ряде других работ рассмотрены в комплексе вопросы депортации карачаевцев и балкарцев, как родственных народов[686].
Начало изучению депортации чеченцев и ингушей в современной отечественной историографии положила статья Н.Ф. Бугая[687]. Затем разработка проблемы прервалась, в основном по политическим причинам, и продолжилась уже в 2000-е гг. в диссертациях Р.С. Агиева и Л.Я. Арапхановой[688], совместной работе Мусы М. и Мовсура М. Ибрагимовых, обобщающих трудах[689].
Рассекречивание архивов, публикация документов, выход значительного количества конкретно-исторических исследований позволил исследователям в 1990-2000-е гг. прийти к новым оценкам и выводам в отношении депортаций советских народов. Большинство современных исследователей расценивают депортации как антигуманные и беззаконные акции. Отдельные авторы используют понятие «геноцида», говоря о принудительном выселении советских народов[690]. Так, Р.М. Кущетеров полагает, что «сталинская национальная политика дружбы и братства народов СССР» преследовала «одну цель - прекратить существование целых этносов. Это был настоящий геноцид»[691]. Пересмотрев свои прежние взгляды по данному вопросу, Ч.С. Кулаев также стал рассматривать депортации северокавказских народов во время войны - карачаевцев, балкарцев, чеченцев, ингушей, калмыков - как политику геноцида[692].
Напротив, В.Г. Шнайдер полагает, что действия советского государства в отношении депортированных народов «не содержали намерений их прямого геноцида». Вместе с тем по его мнению, «государство вело направленную политику разрушения социо- и этнокультурных основ высланных народов, что наряду с нарушением родовых связей, дисперсным расселением по огромной территории и затрудненными связями должно было рано или поздно поставить их перед фактом ослабления этнического единства, связанного с опасностью последующего исчезновения». Поэтому он определил действия советского государства в отношении репрессированных народов как «дискриминацию по этническому принципу»[693] .
Уральский исследователь А.В. Бакунин полагает, что депортация народов стала чудовищным преступлением сталинского тоталитаризма, поскольку без официального обвинения, суда и следствия, по одному лишь приказу диктатора миллионы людей были лишены своих родных мест и оказались в ссылке[694]. В доказательство данного положения он выдвигает несколько аргументов: во-первых, это была «абсолютно беззаконная акция, когда без официального обвинения, суда и следствия переселялись с родных мест в новые малообжитые районы целые народы». Во-вторых, они лишались национальной государственности, у них отняли родной язык, обычаи, культуру, образование. В-третьих, депортированные народы оказались в экстремальной обстановке, неблагоприятных климатических условиях, без жилья и нормального материального обеспечения, под надзором НКВД, без права выезда за пределы спецпоселений. В-четвертых, невзирая на возраст и ограниченные возможности, большинство спецпереселенцев было направлено на тяжелые физические работы: в шахты и рудники, на лесоповал, на строительство и освоение новых земель в сельском хозяйстве. В-пятых, они оказались «в условиях социально-психологической блокады со стороны партийных и советских органов, воспитывавших окружающее население в классовой ненависти к депортированным как “врагам народа”»[695].
Немалый вклад в осмысление депортаций как научной проблемы внес географ и историк П.М. Полян, выделивший, в частности, ряд специфических особенностей данной формы политических репрессий: «Во-первых, их административный, т.е. несудебный характер. Во-вторых, это их списочность, или точнее, контингентность: они направлены не на конкретное лицо, не на индивидуального гражданина, а на целую группу лиц, подчас весьма многочисленную и отвечающую заданным сверху критериям. Третьей особенностью является их достаточно
явственная установка на вырывание масс из устоявшей и привычной среды обитания и помещение их в новую, непривычную и, как правило, рискованную для их выживания среду»[696]. П.М. Полян отмечает, что во многих случаях депортации «являлись лишь прелюдией к физическому уничтожению депортируемых, нередко комбинировались с другими репрессиями (например, поражением в избирательных правах)». Кроме того, по его мнению, депортации стали своеобразной формой учета и обезвреживания государством его групповых политических противников (и не столь уж важно, подлинных или мнимых, важно, что государство решило их нейтрализовать)»[697].
Другие авторы предлагают вообще отказаться от использования понятия депортации применительно к принудительным выселениям народов в СССР, ссылаясь на его юридическую трактовку, согласно которой оно характеризуется как принудительное перемещение лица за пределы государства. Сторонники данного (историко-правового) подхода полагают, что депортации в СССР применялись только по отношению к иностранцам и лицам без гражданства, а также к некоторым другим категориям «нежелательных лиц»[698].
Причины депортаций получают разное объяснение в современной историографии. Н.Ф. Бугай считает, что принудительное выселение советских народов определялись тремя основными факторами: 1) гипотетической возможностью предательства, которая вылилась в превентивное обвинение народов и групп населения, 2) в измене - выступлении на стороне противника, 3) в принадлежности к конфессии или нации, с которой велась война. Цель депортации Н.Ф. Бугай видит в стремлении советского правительства ослабить этническую напряженность, урегулировать в экстремальной обстановке конфликт, но не между народами, а между отдельными этносами и властью[699].
Практически к тем же самым обстоятельствам сводит главные причины депортаций советских народов В.Н. Земсков, соединяя при этом, по сути, в одну группу первый и третий факторы. В результате он видит в депортациях, во-первых, «акт мести государства за предательство отдельных лиц и групп этих народов во время фашистской оккупации»; во-вторых, превентивную меру - «за возможное предательство, а по сути - за принадлежность к национальности, с зарубежными
соплеменниками которой ведется или может вестись война». Исследователь считает, что массовые выселения стали одним из важных компонентов решения многих задач политического, экономического, социального и межнационального характера[700].
Значительная часть авторов обнаруживает корни депортации в самой природе советского тоталитарного режима. Э.В. Черняк считает, что целью массового террора против малочисленных народов являлось не столько их «наказание», сколько устрашение более многочисленных народов. Кроме того, он утверждает, что депортации были «средством продвижения к стиранию национальных различий», способом решения межнациональных противоречий.[701] Схожие обстоятельства указывает Н.Ф. Бугай: «Усиление тоталитарного режима обуславливало использование в национальной политике таких жестких методов, как депортация целых народов и групп населения»[702]. Выделив целый комплекс факторов, обусловивших депортации, А.Д. Койчуев в качестве главной причины также называет утверждение тоталитаризма[703].
По мнению В.А. Тишкова, цель этнических депортаций трудно объяснить какими-либо мотивами, «кроме как безумными геополитическими фантазиями “вождя народов” или его маниакальной подозрительностью». Действительно, депортации продолжались и после войны, когда даже формальная необходимость в них исчезла. В то же время В.А. Тишков указывает на «определенные соображения по использованию рабской силы для осуществления индустриальных проектов», а также предполагает стремление властей «упростить этническую мозаику населения страны, которая как бы не укладывалась в схему формирования “социалистических наций” на основе национальных государственных образований»[704].
К.-М.И. Алиев объясняет причины депортаций попыткой решения «национального вопроса в СССР путем ассимиляционных процессов, “хирургическим” путем». Он убежден в том, что «постепенное и поэтапное распыление “малых” и “малочисленных” народов на восточных пространствах» И.В. Сталин рассматривал как «возможность создания новой “социалистической нации СССР” - советского народа»[705]. В.Н. Земсков отмечает: «По всем признакам, И.В. Сталина
и его окружение раздражала национальная пестрота государства, которым они управляли. Депортация ряда малых народов явно служила цели ускорения ассимиляционных процессов в советском обществе. Это была целенаправленная политика ликвидации в перспективе малых народов за счет ассимиляции их в более крупных этнических массивах, а выселение их с исторической Родины должно было ускорить этот процесс»[706]. По мнению Ю.И. Стецовского, массовые депортации в СССР были обусловлены тенденцией к русификации окраин, наметившейся еще с конца 1920-х гг.[707].
Отдельные авторы видят в репрессиях против народов Кавказа продолжение прежней «имперской политики России», стремившейся к жестокому подавлению и угнетению подвластных ей народов, подчеркивать «справедливость» двух, а то и трехвековой борьбы народов Кавказа за свою независимость. Например, Б.Б. Закриев утверждает, что депортации, как и репрессии советской власти 19301940-х гг. против народов Северного Кавказа, «не были порождением только сталинской эпохи. Это изуверское изобретение принадлежит Екатерине II и наместнику Кавказа в 1816-1826 гг. А.П. Ермолову»[708]. Подобный избирательный компаративизм служит обоснованием идеологизированной концепции о постоянном и неизбежном противостоянии России и народов Кавказа.
Непосредственные причины выселения народов Северного Кавказа значительная часть исследователей сводит к трем основным факторам: 1) необходимостью расширения территории Грузии «за счет исконных земель северокавказских народов»; 2) стремлением ряда руководителей региона переложить ответственность за провал партизанского движения на отдельные народы; 3) потребностью Сибири, Средней Азии и Казахстана в дешевой рабочей силе[709].
Версию о том, что депортация северокавказских народов имела своей целью «очистить» один из лучших по природно-климатическим условиям регионов для Грузии первым высказал Х.-М. Ибрагимбейли[710]. Впоследствии она нашла широкое отражение и в работах других авторов[711]. В качестве одного из аргументов сторонники данной точки зрения приводят почвенную карту Северного Кавказа, изданную в 1942 г. Академией наук СССР, где административный центр Карачаевской
автономной области город Микоян-Шахар уже получил грузинское название Клухори, которое он носил в 1943-1957 гг.[712] Авторы одной из обобщающих работ по истории карачаевцев и балкарцев, соединяя первые две версии, указывают на то, что в насильственном выселении были заинтересованы сразу несколько группировок - «грузинская» (во главе с «национал-державниками в Кремле»), «ставропольская» (Суслов и его «полководцы») и «кабардинская» («кабардинский национал-большевик Кумехов» - руководитель партийной организации Кабардино-Балкарии в годы войны)[713].
Возражая им, другие историки отмечают, что территории выселенных народов передавались не только Грузии, а депортации подвергались и народы, вовсе не граничившие с Грузией. Кроме того, политику на Северном Кавказе «определял далеко не один М.А. Суслов»[714]. К.-М.И. Алиев указывает на то, что в случае использования первой версии, даже подкрепленной документальным материалом, причины подменяются следствиями, ибо вопрос об изменении административных границ решался уже после депортации народов, да и передана была Грузии только небольшая часть территории Карачая. Между тем «Сталину ничего не мешало отдать Грузии если не всю область, то хотя бы ее большую часть»[715]. Наконец, само перемещение огромного количества людей на восток страны также требовало немалых затрат, что снижало экономическую эффективность подобных мероприятий.
Отдельные авторы связывают депортацию тюрко-язычных мусульман с внешнеполитическим фактором - угрозой создания антисоветского исламского блока под эгидой Турции[716]. Наиболее полно версию об обусловленности депортации части северокавказских народов, прежде всего, балкарцев, внешнеполитическими факторами - подготовкой театра военных действий на юге СССР - обосновал в своей докторской диссертации Х.М.-А. Сабанчиев[717].
Исследователи приводят сведения, подтверждающие, что на Северном Кавказе в годы войны имели место массовые антисоветские выступления и широкое распространение бандитизма. А.М. Гонов связал депортацию части народов
Северного Кавказа с общей обстановкой в регионе, приведя факты дезертирства, действий немецких агентов и местных банд. Он назвал депортацию северокавказских народов «насильственным (вынужденным) переселением»[718]. Данным вопросам посвящены специальные разделы в книге Ю.Ю. Клычникова и С.И. Линца, акцентировавших внимание на «криминогенном и политическом противостоянии части населения Северного Кавказа государственным властям и порядкам Российской империи, Советского Союза, Российской Федерации с XVIII до рубежа XXI вв.»[719].
Тема бандитизма на Северном Кавказе в годы войны получила развитие и в работах других авторов. Особенно активно данную позицию отстаивает в последние годы И.В. Пыхалов, прямо оправдывающий сталинские репрессии против народов СССР их массовым переходом на сторону противника, уклонением от воинской службы в РККА, дезертирством и бандитизмом. В частности, он полагает, что в рядах Красной армии погибло и пропало без вести 2,3 тыс. чел. из служивших в ней 10 тыс. чеченцев и ингушей, в то время как оба народа должны были выставить примерно 80 тыс. военнослужащих[720]. В результате он оценивает сталинские депортации как не только «справедливое», но и «гуманное» в условиях военного времени «возмездие». Однако эти выводы основываются на данных всего нескольких архивных фондов, используемых весьма избирательно, а сам поиск «народов-предателей» представляется не некорректным. Во-первых, подобные оценки не уместны по отношению к целым этническим общностям. Во-вторых, среди всех народов были и те, кто участвовал в защите Родины, и те, кто пошел на сотрудничество с противником в столь непростой период истории страны.
Полемика по рассматриваемому вопросу вышла далеко за рамки научной дискуссии. Своих оппонентов И.В. Пыхалов называет «защитниками гитлеровских прислужников»[721]. В свою очередь, те обвиняют в его в разжигании межнациональной розни и продолжении кампании «травли» репрессированных народов. Одна из его статей решением Магасского районного суда Республики Ингушетия от 19 ноября 2009 г. была включена в Федеральный список экстремистских материалов[722].
Другие авторы стремятся придерживаться более взвешенного подхода к проблеме. Так, по мнению П.М. Поляна, «несмотря на размах повстанческого
движения, статистика ликвидации антисоветских банд на территории Чечено- Ингушетии в 1941-1943 гг. не дает оснований для утверждений о почти поголовном участии чеченцев и ингушей в подобных формированиях»[723].
В свою очередь, ряд северокавказских историков утверждают, что документы НКВД СССР, содержащие сведения о бандитизме на Северном Кавказе, были прямо фальсифицированы[724]. Однако эти выводы также нуждаются в соответствующем источниковедческом анализе, а не простом отрицании указанных документов как вида исторических источников.
О необходимости строгой источниковедческой критики при использовании документов военного времени свидетельствует и дискуссия вокруг событий в высокогорном ауле Хайбах. По утверждению некоторых авторов, будучи не в состоянии обеспечить выселение его жителей в феврале 1944 г., отряд внутренних войск НКВД СССР под командованием комиссара госбезопасности 3-го ранга М.М. Гвишиани сжег от 200 до 700 чел. в колхозной конюшне. В подтверждение этого приводится без ссылок на источник «совершенно секретное письмо» М.М. Гвишиани Л.П. Берии: «Только для ваших глаз. Ввиду не- транспортабельности и в целях неукоснительного выполнения в срок операции “Горы” вынужден был ликвидировать более 700 жителей в местечке Хайбах. Полковник Гвишиани»[725].
Другие исследователи обращают внимание на ряд несоответствий в данном документе. В частности, П.М. Полян в последней фундаментальной работе, изданной на основе документов Государственного архива Российской Федерации (далее - ГАРФ) в серии «История и сталинизм», утверждает, что «гриф “только для ваших глаз” никогда не использовался в советском секретном делопроизводстве, один из руководителей операции “Чечевица” почему-то называет ее операция “Горы” и не знает своего воинского звания, аттестуясь “полковником”»[726]. Следует согласиться с данным автором в том, что необходимо дополнительное изучение рассматриваемой проблемы. Более обоснованными представляются свидетельства
об уничтожении мирного населения войсками НКВД в ряде высокогорных аулов, приведенные Н.Ф. Бугаем, А.М. Гоновым и другими исследователями[727].
Новую и менее политизированную оценку депортации вайнахов в контексте теории модернизации предложили В.А. и М.Е. Козловы. Ссылаясь на документы НКВД, они отмечают, что сами «чеченцы и ингуши воспринимали враждебную им политику советского государства прежде всего в категориях этнического конфликта», а сталинскую диктатуру отождествили с «русскими». Однако суть конфликта была гораздо глубже «сиюминутной политической целесообразности» и не может быть сведена к мотивам «справедливого наказания», «вражды-мести» или «ненависти русских к чеченцам». По словам данных авторов, «сплоченный, организованный, живущий по традиционному укладу и достаточно воинственный этнос плохо поддавался атомизации» и не вписывался в новую социальную структуру. Поэтому «коммунистическое руководство попыталось «переварить» неудобный этнос достаточно отработанным способом»: лишением его статуса, отрывом от корней и удалением от постоянных мест проживания[728].
Главными виновниками депортация многие региональные историки считают И.В. Сталина и, особенно, Л.П. Берию. В историографии отмечается и негативную роль в трагедии карачаевского народа М.А. Суслова, который, спасая себя, «оказывал посильную поддержку ведомству Берия в сборе фальшивых обвинений и свидетельств преступлений карачаевцев против Советской власти»[729]. В то же время С. И. Линец считает, что вплоть до самого выселения «в краевой печати карачаевцы характеризовались как активные и самоотверженные борцы с оккупационным гитлеровским режимом». Эти факты рассматриваются как свидетельства того, что «М. Суслов не являлся одним из инициаторов выселения. Но когда оно готовилось и осуществлялось, краевой партийный руководитель активно содействовал ей, в том числе и по причине собственного самосохранения»[730].
Расходятся оценки и в отношении роли руководителей самих автономий в осуществлении депортаций. В частности, критике подвергается секретарь Карачаевского обкома ВКП (б) С. -У.Б. Токаев, «аморально предавший свой народ». По словам одного из современных авторов, «вместо того чтобы убедить руководство страны, что руководство Карачаевской автономии само сумеет решить проблему нескольких десятков предателей-бандитов, еще не сдавшихся
Советской власти, Токаев С.-У.Б., Лайпанов Х.О. и другие, искусственно преувеличивая массовость сопротивления, требовали ввода значительного количества регулярных сил Красной Армии на территорию Карачая». Карачаевским руководителям противопоставляется первый секретарь Дагестанского обкома партии
А.Д. Даниялов, который, «рискуя не только своей должностью, но и жизнью», сумел добиться приема у самого И.В. Сталина и «спас народ от насильственной депортации»[731].
В этих оценках содержится немало субъективизма, присущего в целом современной региональной историографии: И.В. Сталин вряд ли принял бы во внимание мнение местных руководителей при решении данного вопроса, даже если бы оно и прозвучало. Другое дело, что поведение указанных руководителей в этой сложной ситуации негативно характеризует их самих как политических личностей.
Немало внимания российские историки уделяют дальнейшей судьбе выселенных народов. Исследователи охарактеризовали трудовую деятельность спец- переселенцев в ссылке, которую они вели, несмотря на тяжелые условия жизни, ограничения в правах, в возможности соблюдать обычаи, получать образование, возвращаться на прежнее место жительства. Принудительные переселения привели к резким изменениям в среде обитания и жизненном укладе, питании и материальном обеспечении репрессированных народов, значительно пострадала их культура[732]. В историографии отмечается, что «насильственное вживление в чужеродную этническую среду и непривычные климатические условия ломали, уродовали генотип»[733].
В данной связи вызывает интерес отражение темы депортации в фольклорных произведениях. Так, поэтесса и фольклорист Ф. Байрамукова собрала и опубликовала десятки песен и рассказов, созданных в период пребывания карачаевцев в Средней Азии и Казахстане[734]. Т. Хаджиева издала сборник фольклорных текстов балкарцев, созданных в годы депортации[735]. Опыт подобных исследований, безусловно, необходимо продолжать.
В историографии также отмечается, что депортация отрицательно сказалась на развитии советской экономики: из оборота выпадали земельные площади, утрачивались навыки животноводства и земледелия, традиционные ремесла. Вместо экономической выгоды, связанной с приобретением массы дешевых рабочих рук,
страна понесла колоссальные потери: «Иначе как преступным расточительством ресурсов нации это назвать нельзя»[736].
Исследователи указывают на такие негативные последствия принудительного переселения, как изменение общей численности и этнодемографической структуры населения региона. Первую специальную работу, позволяющую оценить демографические последствия депортации народов Северного Кавказа, опубликовал В.И. Котов[737]. Наиболее подробное исследование демографических потерь депортированных народов СССР содержит монография Д.М. Эдиева. На основе статистических показателей он оценил общие тенденции в демографическом развитии до и после выселения, прямые людские потери вследствие повышенной смертности, а также потери из-за дефицита рождений в период ссылки, раскрыл краткосрочное и долгосрочное влияние депортации на процесс их воспроизводства. Согласно подсчетам Д.М. Эдиева, «компенсаторные процессы позволили преодолеть примерно половину демографических потерь». Долгосрочные демографические потери населения СССР от депортаций 1920-1950-х гг. «составили около 15 % численности населения депортированных, которая могла бы сложиться в отсутствие депортаций»[738].
Современные авторы доказывают, что в результате принудительного выселения некоторые народы оказались перед угрозой полного исчезновения. К.Т. Лайпанов отметил, что почти половина депортированных карачаевцев погибла от голода и болезней[739]. Однако при этом он не привел ссылок на соответствующие источники. 3.X. Текеева также акцентировала внимание на катастрофическом положении депортированных карачаевцев в местах ссылки[740]. Э.А. Аджиева считает, что на востоке страны были преднамеренно «созданы условия для вымирания от голода» целых народов[741]. Ей возражает И.В. Пыхалов, полагающий, что сознательного уничтожения депортированных народов не было, а причины снижения численности спецпоселенцев оказались связаны с послевоенным голодом: «В этих условиях государство должно было в первую очередь заботиться о
лояльных гражданах, а чеченцы и прочие поселенцы во многом оказались предоставлены сами себе»[742].
В.Г. Шнайдер объясняет «практически безропотное подчинение горцев выселению» страхом, порожденным характером советской социально-политической системы, условиями военного времени, характером горских обществ с сильно выраженными кровнородственными связями, жестокостью войск НКВД, мощной и хорошо организованной акцией, наконец, отсутствием явного сочувствия, сострадания и поддержки со стороны соседей[743]. Он попытался осмыслить социокультурные основания депортации, ее влияние на менталитет репрессированных народов, формирование у них самоощущения «народов-изгоев». И. Алиев также отмечает, что у карачаевцев сформировался «синдром страха и недоверия к властям», настолько сильный, что, например, многие семьи даже положенную им ссуду после реабилитации не стали брать у государства: «неизвестно, во что это еще потом выльется»[744].
Появились и работы, авторы которых пытаются объяснить, почему не были репрессированы другие народы Северного Кавказа. Так, в книге «Земля адыгов», названной «своеобразным “путеводителем” по истории заселения Земли адыгов», а по своему жанру представляющей скорее хрестоматию, целый раздел назван «Адыги и Сталин». Большая его часть в апологетической форме излагает биографию «признанного вождя миллионов». Авторы книги утверждают: «Наряду с прочими, у адыгов есть и свои, сугубо личные причины быть благодарными вождю». Причины этой «особой» благодарности они видят в следующем: «в начале 40-х гг. были репрессированы почти все ближайшие соседи адыгов. Все шло к тому, что следующей жертвой могли стать адыги. Есть факты, свидетельствующие, что в те годы органами НКВД был даже подготовлен проект их выселения. Но И.В. Сталин. запретил даже думать об этом. «БЕЗ АДЫГОВ КАВКАЗ - НЕ КАВКАЗ» [выделено в тексте. - Авт.], - этими словами был остановлен маховик репрессий против адыгов». Авторы считают, что «решение вождя не было случайным. Огромную роль в этом сыграл героизм, проявленный адыгами во время Великой Отечественной войны - на фронте и в партизанских отрядах, а также самоотверженный труд в тылу»[745].
Похожий ответ предлагает и М.М. Ибрагимов на вопрос о том, почему не был репрессирован черкесский народ, «представители которого также
участвовали в повстанческом движении? Ответ на этот вопрос очевиден: именно в горах Черкесии действовало или базировалось большинство партизанских отрядов и края, и Черкесии, и Карачая»[746]. К сожалению, автор не подтверждает свой вывод дополнительными аргументами, а утверждение о том, что Северный Кавказ «стал своего рода полигоном для отработки на практике сталинской национальной политики» ему прямо противоречит, так как действия партизан или их отсутствие не могли в этом случае иметь для И.В. Сталина какое-либо решающее значение[747]. Как отмечает другой исследователь, карачаевцы все равно «были бы депортированы, если бы на фронтах со словами “За Сталина!” погибла половина населения»[748].
По мнению современных исследователей, версии о том, что «тот или иной народ должен был подвергнуться депортации (обычно - “по злой воле” Л.П. Берии) и его спасло личное вмешательство И.В. Сталина, который учел его “заслуги” перед Родиной, достаточно давно и широко распространены на Северном Кавказе, представляя собой своеобразные мифологемы массового сознания». Подтвердить или опровергнуть их не представляется возможным, уже «исходя из того что истинные планы и намерения И.В. Сталина далеко не всегда отражались в документах. Однако их проникновение на страницы профессиональных исторических сочинений представляет собой новое явление в развитии современной историографии, отражая усиление ее взаимосвязи с этническим историческим сознанием». В подобных работах ратные подвиги представителей «своих» этносов затмевают все остальные. Этим подчеркивается историческая несправедливость депортации по отношению к определенному этносу, а не данной акции вообще.
В последние годы появились специальные исследования, посвященные реабилитации репрессированных народов. Обобщающий характер носят работы А. Калтахчяна и А. Гонова. Реабилитации карачаевцев посвящены работы Р.С. Тебуева, балкарцев - Б.М. Зумакулова, Х.-М.А. Сабанчиева, А.А. Алафаева и других авторов[749]. Немало исследователей закономерно рассматривают депортацию и реабилитацию в комплексе, как две взаимосвязанных стороны одной проблемы.
Исследователи отмечают половинчатый характер реабилитации конца 1950-х - начала 1960-х гг., и в то же время подчеркивают, что им была оказана
немалая помощь со стороны государства[750]. При этом ряд авторов указывает, что так и не была восстановлена «незаконно и преступно ликвидированная национальная государственность карачаевского народа»[751]. Объединение карачаевцев с черкесами в рамках Карачаево-Черкесской автономной области, вошедшей в состав Ставропольского края, рассматривается ими как форма продолжавшейся дискриминации, что свидетельствует об отказе от прежде декларировавшихся идей дружбы народов.
Реабилитационные мероприятия 1989-1990-х получили положительную оценку ряда региональных исследователей[752]. Напротив, В. Муравьев, отметив целесообразность совершенствования и развития законодательной базы реабилитации, выразившуюся в принятии специальных нормативно-правовых актов в начале 1990-х гг., указывает на трудности в их реализации, связанные как с общей тяжелой социально-экономической ситуацией, в которой находилась Россия, так и с непродуманностью самих актов[753]. Часть авторов говорит о необходимости не только материальной, политической, но и морально-психологической реабилитации депортированных народов, «что означает разрушение государственными органами» их отрицательных стереотипов «в глазах других народов»[754].
Таким образом, разработка проблемы депортаций народов Северного Кавказа в 1937-1945 гг. из достаточно «маргинального» сюжета отечественной историографии превратилась в одно из ведущих исследовательских направлений. Особенно серьезные изменения в осмыслении данной проблемы произошли в последние годы. В результате сложились различные подходы к объяснению причин и последствий депортаций, определению масштабов принудительных переселений народов и национальных групп. Однако обращение к данной проблематике в последнее десятилетие сохранило присущий ей политизированный характер, выражающийся, в частности, в попытках «посчитать», какой народ больше других пострадал от репрессий, заострить внимание на несправедливости только по отношению к конкретному народу. Политизация проявляется и в стремлении ряда авторов привлечь своих оппонентов не только к морально-политической, но и к юридической ответственности. Унаследованная современной историографией
от советской исторической науки тенденция обвинять оппонентов в «фальсификации» и «клевете» не позволяет перевести дискуссию в «нормальное» научное русло, и вместо поиска истины совместными усилиями представителей различных школ и направлений происходит поиск новых «врагов». Подобный взгляд из «окопа», как и стремление использовать историю в собственных политических, а то и экономических интересах, представляется не только неэффективным, но и опасным способом интерпретации прошлого.
Еще по теме § 5.1. Депортация и ее последствия в историографическом осмыслении:
- 10. Последствия ненадлежащего исполнения договора поставки.
- § 3. Последствия принятия второго арбитражного решения после отмены первоначального
- § 3. Природа полномочий суда места арбитража на отмену арбитражного решения и последствия такой отмены
- § 2. Последствия исключения отмены арбитражного решения из перечня оснований для отказа в его признании и приведении в исполнение
- 4. Качество, количество и ассортимент товара по договору купли-продажи. Последствия нарушения условий о качестве, количестве и ассортименте.
- 5. Административно-правовой статус иностранцев и лиц без гражданства
- Интерпретация как перевод понятого
- ОГЛАВЛЕНИЕ
- Приложение 15.
- 3. Понятие государственной тайны
- 61. Понятие и виды страхования.
- Заключение
- Выводы по главе 2
- ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
- ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ
- Личностные результаты обучения в современной педагогической теории и школьной практике
- Текст как результат взаимодействия плана выражения и плана содержания